Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого 2010 № 6 - Журнал «Полдень

— Иного я и не ждал.

— Но баллистическая экспертиза…

— Что? Читайте!

— Судя по степени деформации, начальная скорость пули была никак не меньше тысячи метров в секунду. Ведь она пробила доску и штукатурку и расплющилась о кирпич уже после выхода из тела…

— Сколько? Да вы в своем уме? Это наверняка ошибка.

— Товарищ полковник, мы проверили все десять раз…

— Значит проверьте одиннадцатый.

— Есть! Но тут еще момент… пуля, конечно, сильно деформирована и частично расплавлена, и нельзя сказать наверняка, но на ней нет продольных царапин. Хотя следы от плоскогубцев обнаружить удалось.

— Вы хотите сказать, что ствола вообще не было?

— Так оно и получается…

— Во-первых, такую скорость не придаст пуле даже ее родной автомат. Во-вторых, ствол вы просто прозевали. Прошляпили. Не из рогатки же он стрелял! Просто убийца оказался умнее нас. Все проверить и перепроверить. Еще раз опросить свидетелей. На все даю сутки. Все свободны.

Город Рязань, прошлый век

Молодой инженер-конструктор Курочкин положил на ящик коробку с гвоздями, осмотрел молоток. Опять попал на упаковку.

Он загнал железный клин в распор молотка. Стоило ли пять лет корпеть в институте, чтобы вот так махать молотком? Но никуда не денешься — в конце месяца цех не успевает. Одно непонятно: в КБ и так полно бездельников, зачем же набирать еще? Всезнающая курилка объяснила: «Штаты должны быть укомплектованы. А их утверждает Москва. И не нашего ума это дело: жираф большой, ему видней. Тебе что, плохо? Подумаешь, раз в месяц пару дней постучать молотком! Остальное-то время штаны протираем да в курилке торчим. И вообще — скоро осень, на картошку поедем, разомнемся, винца польемся, от жен оторвемся. Привыкай, парень!»

Зарплату ему положили сто рублей восемьдесят копеек.

— Сколько получаешь? — спрашивали друзья.

— Сто восемьдесят, — отвечал Володя.

— Ого, неплохо, — с уважением говорили они.

— Ничего, — скромно отвечал Володя.

Мастер указал на штабеля ящиков, сложенные у окна:

— Начинай вот с этих. Молоток не слетит? Смотри, окно не раздолби.

Володя машинально взглянул на пыльное стекло и замер: внизу, у самой рамы, виднелось маленькое круглое отверстие в центре конусообразной выемки. Память мгновенно выдала картинку: окно на лестнице родного дома, паук, живущий между стеклами, дохлые мухи… И маленькие отверстия в стекле. Володя вынул из кармана спички. Так и есть. Спичка проходила, срезая грани. Все точно так же. Только линзочки нигде не видно. Ну, в цеховой пыли ее не найдешь.

Статью «Тайна пробитых стекол»[10] заинтригованный Курочкин перечитал много раз. Значит, не он один замечал отверстия… Автор статьи, журналист Мамедов, даже провел небольшое исследование, но так и не пришел к однозначным выводам. Но и он считает, что мальчишки с рогатками тут ни при чем.

А кто? Или что? Во всяком случае, думал Володя, стекла пробивает та же сила, что убила Морозова. Как бы проверить?

Тогда, в институте, надо было лишь выпутаться из этой истории и учиться дальше. Но сейчас ему ничто не мешает и времени достаточно! Эх, заполучить бы карту пробитых стекол, составленную Мамедовым! Ведь он мог и не заметить закономерностей. Но Мамедов составил карту для Ленинграда, а он, Курочкин, в Рязани живет.

Погоди! А кто мешает Курочкину составить свою карту?

Он бродил по улицам, искал отверстия в стеклах и записывал адреса. Отверстия были, не очень много, но были. Они иногда виднелись на вторых и третьих этажах. Постепенно поиск вошел в привычку. И даже гуляя со своей ненаглядной сероглазой Леной, он озирался по сторонам и иногда что-то записывал.

Ему удалось купить карту Рязани, когда расположение «почтовых ящиков» на ее территории перестали скрывать и от тех людей, которые в них работают.

Курочкин уселся вечером за стол, включил настольную лампу. Он расстелил карту на столе, достал блокноты с записями и принялся за дело.

Просидев до глубокой ночи, Володя взглянул на плоды трудов своих. Расположение отверстий было совершенно беспорядочным. Он не стал ломать голову, а лег спать.

В этот остаток ночи ему приснилась ночь на Волге, непокорный метеор, летящий навстречу потоку, паук с маленькой рогаткой, шагающие статуи острова Пасхи, Игорь Евгеньевич Морозов, съезжающий на желтом портфеле с пирамиды Хеопса и кричащий: «Кто не спрятался — я не виноват!». Снилось что-то еще, но он не запомнил. Утром встал невыспавшийся и злой. «Занимаюсь ерундой, как мальчишка».

Следующим вечером молодые люди, как всегда, прогуливались по старинной набережной. Володя вдруг остановился. Он посмотрел в серые глаза девушки, волнуясь, произнес:

— Лен, давай поженимся…

Она ответила с улыбкой:

— Уж думала не дождусь…

И — закрутилось-завертелось. Через год родилась дочка. Заветная карта чуть было не потерялась в домашнем барахле, о чем, впрочем, Курочкин вряд ли бы пожалел. Не до того было. Но карта сохранилась. Она тихо стояла среди обрезков обойных рулонов и терпеливо ждала своего часа.

Курочкин сменил несколько работ, пока не пришел на небольшое частное предприятие, выпускающее металлоконструкции. Его упорство и ответственный подход к делу дали плоды: сначала поставили мастером, а через три года — начальником участка. Зарплату стало не стыдно приносить жене, а рабочие величали его Владим Сергеичем.

И вот однажды, когда супруги решили выбросить старый хлам, карта попалась на глаза.

— Пап, что это? — спросила дочка.

— Одна старая заноза, — ответил он.

— Нет, пап, занозы — они деревянные.

«Мамедов не смог извлечь никакой информации из своей карты. Почему? Наверняка у него хватало научно-технических знаний, если он писал для „ТМ“. Значит, дело не в нем, а в самой карте. Но, может, он что-то упустил?»

Владимир Сергеевич купил еще десяток карт, скопировал на них точки и принялся за работу. Он пытался проводить циркулем окружности в надежде найти некий центр, откуда исходило воздействие на стекла. Когда стало ясно, что циркуль здесь бесполезен, инженер взял линейку. Вторая карта покрылась треугольниками, квадратами, многогранниками. Третья пучками отрезков, исходящих из разных точек… Курочкин искал закономерность.

Он искал прямые или равные углы — все было напрасно. Иногда у него, казалось, сами собой, получались фигуры, напоминающие каббалистические знаки. «Вот так рождаются глупые мифы», — думал он, сворачивая очередную карту и пряча ее за шкаф.

«Нужна свежая идея. Сидеть над картой нет смысла. Потому что в ней не хватает какого-то фактора». Интересная проблема не давала покоя. Курочкин порой ловил себя на том, что думает о про битых стеклах и на работе, и на улице, и за обедом, и даже во сне.

«Ну какое мне дело до этих дырочек. Все это полнейшие глупости, чушь, вот Ленке сапоги купить — это серьезно. И вообще, к зиме всем одеться надо…»

Но хороший инженер выходных не имеет и нерешенных задач не терпит. Потому что нерешенная задача норовит перейти в нерешаемую.

А доказать нерешаемость сложно, ибо любая задача есть частный случай, и надо будет доказывать нерешаемость для всего класса подобных задач. Это отнимет силы и время, а взамен всего лишь потешит самолюбие. Но для хорошего инженера это вопрос принципа…

Равнодушный к футболу, рыбалке и пиву, Владимир Сергеевич любил книги. Лучшим своим временем он считал послеобеденный отдых в выходные дни. Это были святые, неприкосновенные часы. И никакие дела, по важности уступающие пожару, не могли поднять его в это время с дивана. «Обломов», — улыбалась жена, ерошила его редеющие вихры и не донимала своего благоверного. Жены, напуганные массовым пьянством, готовы простить нам многое в обмен на трезвость. Они, бедные, и не догадываются, что быть трезвым — легко и приятно!

В послеобеденные часы хорошо поразмышлять перед блаженным сном.

«Итак, начнем сначала, — думал Владимир Сергеевич. — Что мы имеем? Рассмотрим то, что бесспорно. Что я видел своими глазами. Окно в нашем подъезде. Пыльный междустекольный мир. Форточки — одна на улицу, другая внутрь. Открыты всегда, — инженер вспомнил незабываемый запах родного подъезда, — за исключением сильных морозов. Единственное живое существо в том мире — паук. Мухи и комары залетают в форточку. И мелкие бабочки тоже. Паук их ловит и ест. Несколько сухих листиков. Горсть песка, которую я сам туда бросил, чтобы повредить паутину и посмотреть на реакцию паука. Больше решительно ничего. Абсолютно. И вот в один прекрасный день паук делает из паутины резинку, растягивает между двух лап, берет третьей лапой хорошую, крупную песчинку и стреляет в стекло. Во внутреннем стекле появляется маленькое отверстие. Потом еще. И еще. Чушь, конечно. Но… удар был, без сомнения, изнутри. Может, я забыл, и удар был все-таки снаружи? Нет, господа хорошие, не получается. Потому что линзочки выбитого стекла падали бы внутрь, в паучий мир! А я их собирал снаружи, под батареей. И складывал в коробок. А коробок лежал в ящике с разным барахлом. Возможно, он там и по сей день лежит, если мама не выбросила. Эх, никак не соберусь ее навестить…