Православие и грядущие судьбы России - Архиепископ Никон Рождественский

Утверждение на Тя надеющихся! Утверди, Господи, Церковь, юже стяжал еси честною Твоею кровию!..

Соблазн идет от интеллигенции

Как тяжко будут отвечать Богу люди, соблазняющие ближнего! Вспомните грозное слово Спасителя: «Аще кто соблазнит единого от малых сих, верующих в Мя, уне (лучше) есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей...»

Для неверующего эти слова — пустой звук, а для верующего — гром небесный. Кто — малые сии? Кто — соблазнители их?

Малые это — не дети только. Это все меньшие братия наши, это — все те, кто около нас, кто меньше нас развит умственно, менее чуток нравственно, кто слабее нас и физически, и духовно, а следовательно, легко может быть увлечен нашим словом, нашим примером. И вот наша интеллигенция, именующая себя передовыми людьми, то есть мнящая о себе, будто она идет впереди народа (куда? — увы! — назад, к духовному одичанию!), страшно ответит Богу за тот соблазн, какой она вносит в народ — как в массы народные, так и в каждую отдельную душу. Если вы не соблюдаете постов, то вы не вправе требовать и от своей прислуги, чтобы она исполняла устав церковный. Вы не считаете нужным в праздники неопустительно ходить в церковь? Вы не можете посылать туда и свою прислугу. Вы не хотите, вы как будто стыдитесь перекреститься, садясь за стол? Знайте, что прислуга видит это, сначала осуждает вас за это (а ведь и это — уже соблазн), а потом и сама перестанет молиться пред обедом и ужином. Но соблазн идет дальше. Недаром народ, то есть простых людей, сравнивают с детьми. Простецы зорко присматриваются к интеллигентам, как дети — к взрослым. Простецы так же прямолинейны в своих суждениях, как и дети. О детской наивности, прямолинейности существует немало рассказов. Но и простые люди нередко бывают так же прямолинейны и откровенны, как дети.

«— Я нанял прислугу, простую крестьянскую девушку, — рассказывал недавно один почтенный сановник. — Раз, по какому-то поводу, говорю ей: «Побойся Бога, Анна, так грешно делать».

— Э, барин, — отвечает она, — кто же из ученых людей ныне в Бога-то верует?

Прошло несколько времени. Приходит ко мне приятель. К слову, в присутствии прислуги, я говорю ему: «Вон и моя Анна не верит в Бога». Но что же слышу от Анны?

— Неправда, барин, я в Бога верую. Вот вы «интеллигентный тип» (ее выражение), а я вижу, что и утром, и вечером вы Богу молитесь. Значит, Бог есть...»

Не то же ли мы видим и в массах рабочего люда, который чаще, чем деревенские обыватели, соприкасается с интеллигенцией? Где простые люди заражаются неверием и всяким вольнодумством? В городах, особенно на фабриках и заводах. Два года тому назад, осенью, из Архангельска вернулись молодые парни в родную сольвычегодскую глушь. Накануне местного праздника Покрова Пр. Богородицы они учинили пляску с гармониками вокруг храма, а когда в самый праздник священник обличил их кощунственный поступок, они собрались вокруг его дома, выбили все стекла, грозили убить и зажгли самый дом... Мне пришлось перевести священника в другое село. И около года не находилось кандидата на его место. Да, таких случаев и даже более возмутительных — не перечтешь: история последних пяти — несчастных для России — лет переполнена ими. И везде зараза, соблазн идет от тех, кто считает себя интеллигентом. А считают себя таковыми и сельские учителя и учительницы, и фабричная администрация, и фельдшера, и волостные писаря... Даже обидно за достоинство человека, когда представишь себе всю нищету миросозерцания этих «интеллигентов». Весь запас их «знаний» ограничивается газетной и брошюрной трухой, да много-много каким-нибудь справочником из множества уличных изданий... А каковы бывают эти справочники — я скажу в другое время. И вот эти-то убогенькие, у которых сердце совершенно опустошено даже от тех крох религиозного знания, какие запали, может быть, в детстве, эти-то уродцы духовные и мнят себя быть руководителями жизни умственной, жизни народной, величают себя «передовыми» людьми, судят и рядят обо всем, будто нет тайны, которой они не знали бы, нет мировой загадки, которую не могли бы они решить... Жаль наш бедный, несчастный народ! Сколько зла и соблазна сеется этими непрошеными его руководителями! А число их все растет и растет: если статистика нам показала, что только за время, пресловутого «освободительного» движения сослано в Сибирь до 25000 народных учителей — только одних учителей из таковых, уже отмеченных, так сказать, с поличным пойманных: сколько же их остается на местах и продолжает отравлять народ своими бреднями! Недаром же враги Церкви и Отечества так рассчитывают на народную школу в деле совращения и развращения народа; недаром так усиленно добиваются вырвать из рук Церкви народную школу: расчет очевидный — не пройдет десятка лет, как все молодое поколение будет отравлено ими, забудет Бога, и тогда настанет их темное царство... Куда захотят, туда и направят они эту озлобленную, обезумевщую, голодную (ибо все будет пропито) толпу... Ужас берет, как подумаешь об этом! А наши «верхи» так спокойно беседуют о «передаче церковных школ в министерство»... не в министерство, господа, а в руки пропагандистов неверия и разрушения. В руки вот этих соблазнителей и губителей несчастного народа. Не обманывайте себя, грешно притворяться слепым, когда дело столь очевидно... Кто любит родину, кто любит родной народ, кто не хочет ему гибели, тот должен просить, умолять правительство — стать на страже народной души, не подпускать соблазнителей близко к святому делу народного воспитания, ограничить свободу развратителей — прелюбодеев печатного слова, всяких пропагандистов-лжеучителей: самому народу не справиться с ними... Иначе мы — на краю гибели!

Скорбное письмо

Скорбные думы, скорбные письма... Русь, да неужели ты перестала быть православною? Ужели все, что так дорого было сердцу русских людей, за что они душу свою полагали, теперь дозволено попирать, осмеивать, топтать в грязь всякому безбожнику, считающему себя «интеллигентом»? Не диво, что озверелый рабочий издевается над святыней: он ведь следует примеру того, кого считает человеком «образованным»; не диво, что эти якобы «образованные» хотят «образовать» по образу и подобию своему массы народные: раз сами потеряли Бога в душе, они того же желают и для всех; то достойно удивления, то возбуждает страх за самое бытие государственное, что как будто никому до этого дела нет, как будто все это дозволено, как будто на наших глазах сбывается страшное пророчество апостола Павла об удерживающем (2 Солун. 2, 7)... По поводу моих «дневников» я получаю много откликов, и вот послушайте, что пишет, например, один священник — не из центра какого-нибудь, не из города, а из самой глуши, и притом — не из окраинной губернии, где много инородцев, а из одной из самых центральных губерний... И то, что пишет он, теперь творится почти повсюду...

«Тяжело положение сельского священника среди деревенской «интеллигенции», да еще вышедшей из недр самого же духовного сословия. В селе, где я уже 24 года священствую, «интеллигенцию» составляют: врач, у которого вместо св. икон портрет безбожника Толстого, фельдшера, учителя, акушерки, и т. п., а летом местные и наезжие «студенты», которые и «работают» по уезду статистиками, оспопрививателями, агрономами и т. п.

Для всех этих господ сельский священник есть представитель «реакции», «гасильник просвещения» и т. д., а дело пастыря — уже «служение отжившим предрассудкам»... «Вы бы лучше своей обедни-то поубавили», — сказал мне врач публично, когда я в пяток первой седмицы В. Поста попросил его отложить медицинский осмотр детей в школе, потому что они устали да и опять скоро пойдут на исповедь. В воскресный день у него нарочито прием в 9 часов, не исключая даже Пасхи, и все служащие обязаны быть во время обедни в больнице; а в пятницу — день неприемный «для отдыха врача и медицинского персонала». Можно подумать, что у нас большинство поклонников Магомета, тогда как сих последних нет ни единого...»

Не удивляйтесь, почтенный батюшка: в столице и не то делается, и делается на глазах самого правительства: там иудеи-профессора назначают экзамены в двунадесятые праздники для юношей-христиан, и если эти юноши не пойдут на экзамен в святые дни, то их считают не выдержавшими экзамена... Плачут матери-христианки о таком поругании над нашею верою святой, о таком развращении их детей, но что поделаешь? Ведь теперь в государственных, якобы «законодательных» учреждениях хлопочут о совершенной отмене праздников Господних (сначала некоторых, ну а потом доберутся и до остальных). Так чему же удивляться, что в глухой провинции нахал-иудей издевается над нашими святыми днями?..

«За таким интеллигентом врачом, — продолжает священник, — тянутся и низшие служащие. Ранее, до врача, у нас и после литургии успевали принять больных, фельдшер успевал и в церкви помолиться, и к приему поспеть. Теперь же, в воскресенье, именно во время обедни — прием, а в пятницу — праздник. Накануне нового года в церкви всенощная, а в чайной комитета трезвости — в полночь танцы со встречей нового года. А простецы-крестьяне говорят: «Мы помолились Богу, а они и беса не забыли». Закладывают здание больницы, крестьяне просят Богу помолиться, а врач изрекает: «У вас и двор закладывают — так четверть пьют, вот когда выстроим больницу — освятят». Выстроили и постарались сделать освящение так, что никто из народа и не знал. Летом, когда наезжают «студенты», священнику, не сочувствующему их прогрессивным начинаниям, даже на улице показаться рискованно. О посещении «студентами» храма Божия и говорить не приходится. Мать-вдова собирает по приходу именем Христовым сыр и яйца, а детки, во главе с студентом, бывшим семинаристом, публично, напоказ, едят в Успенский пост мясо. Имел я неосторожность посоветовать мальчику оборониться палкой от собаки, принадлежащей студенту, а сей студент уже кричит на меня: «Отец, вы — пастырь Церкви, а проповедуете кровопролитие, вам бы нагайку, а не меч духовный, в физиономию вам плевать!» И это говорит юноша священнику, который его же учил грамоте! Но и этого мало: пишет жалобы и земскому начальнику, и архиерею, аттестует меня как «презираемого всеми», как «угнетателя всех лучших сил и лиц в приходе», грязнит всю жизнь священника. И этого мало: собирает всю компанию товарищей, и объявляют они священнику, «оскорбившему студенчество» (читай: студенческую собаку), бойкот. Не забудьте, что все это — дети духовенства же, питомцы наших духовных семинарий... Ведайте, что по жалобам сего студента мне пришлось перенести и «дознание»... Горько все это, но еще более горько, еще более страшно, что простые мужички все это видят и говорят: «Учите вы в своих семинариях на церковные деньги своих детей, а они не только в пастыри, но и в пастухи не годятся (ну, это, пожалуй, неправда; видите, как они заступаются за своих собак: годились бы и в пастухи!). Лба не перекрестят».