Когда горит снег - Александр Перфильев

Он, конечно, не собирался, как во сне, стрелять в нее из карабина, да и карабина тоже не было. В сущности, он даже сам хорошо не знал, какие побуждения руководили им, заставляя блуждать по кривым, узким улочкам. В конце концов он нашел то, что искал: пряничный домик с черепичной крышей. Но едва лишь он собрался подняться по крутому крылечку, как вдруг парадная дверь отворилась, и оттуда не вышла, а выпорхнула «она» в сопровождении высокого стройного офицера-летчика. Ему даже пришлось посторониться и прижаться к стене, чтобы разойтись с ним на узком тротуаре. Они прошли мимо, даже не обратив внимания на человека в форме, стоявшего возле дома.

Почему-то ему стало больно, хотя он не имел на нее решительно никаких прав. Кем он был для нее? Случайным знакомым, милым эпизодом без последствий… Но все же сердце стучало быстрее пулемета, хотя перед ним и не было никакой видимой цели. Девушка — это было очевидно — не делала разницы между всеми своими случайными знакомыми, и в этом сознании для него таилось много радостного и вместе с тем оскорбительного. Несомненно — этот летчик был тоже эпизодом, не больше и не меньше. Поэтому… Он стиснул кулаки и пошел прочь от игрушечного домика, сразу ставшего чужим и враждебным. Натуры, подобные ему, не умели переносить даже незначительных неудач.

Завтрак в собрании, сопровождаемый несколькими рюмками коньяку и бокалами пива, поправил его настроение. Боль стала расплывчатой, отдаленной, как будто сейчас касалась уже не непосредственно его самого, а какого-то очень милого близкого человека.

Выйдя из собрания, он направился по главной улице, уже темнеющей, окутанной теми непередаваемыми грустными и прекрасными лиловыми сумерками, навевающими тихую боль воспоминаний. Его ничто больше не интересовало в этом игрушечном городке, и прогулка была совершенно бесцельной. На скрещении улиц он остановился, давая пройти веренице грузовиков. Случайно его взгляд упал на вывеску, красовавшуюся над входом в угловой магазин. Два перекрещенных карабина, мишень под ними и сбоку фигура целящегося в мишень грубо намалеванного стрелка в псевдо-охотничьем костюме, свидетельствовали о том, что здесь помещался тир.

Он вспомнил свой сумбурный сон и, движимый внезапно пробудившимся любопытством и еще каким-то инстинктивным чувством, толкнул маленькую дверь магазина и вошел не в тир, не в маленькое и узкое помещение, а в свой собственный сон, неожиданно повторившийся наяву.

Чьи-то руки услужливо подали ему карабин, не тот чудодейственный, а обыкновенное монтекристо, стреляющее сжатым воздухом. Он даже не обратил внимания на то, кто дал ему монтекристо; взгляд его был устремлен в глубину, где на противоположной стене освещенной разноцветными лампочками, колебалась знакомая женская фигура, с капризно вскинутой левой бровью. Внезапно, откуда-то из глубины, граммофон, чуть-чуть пришепетывая, донес до его слуха слова знакомого мотива:

«Я принцесса из тира,У меня картонное сердце,Попади в него, и я упаду к твоим ногам…»

Не веря своим ушам и еле сдерживая охватившее его волнение, он вскинул карабин, быстро учел привычным глазом отклонения и качания мишени и спустил курок.

Резкий щелчок, похожий на треск елочной хлопушки, и фигура, взметнув руками, сорвалась со стены и распростерлась ниц.

— Удачный выстрел, молодой человек! — произнес, глуховатый старческий голос. Откуда-то из полумрака к нему вышел небольшого роста сухонький старик, в куртке охотничьего покроя, каких-то странных брюках и мягких войлочных туфлях.

Он протянул стрелку худощавую, но очень крепкую руку и представился.

— Джузеппе Челлини — чемпион мира по стрельбе: победитель стокгольмской олимпиады 1912 года, состязаний в Тироле в 1913 году, в Брюсселе, в…

Трудно было даже уловить сразу и осмыслить весь этот бесконечный словесный каскад, вылетавший, подобно пулеметной очереди, из уст пылкого итальянца…

Наконец он остановился и выпустил руку своего собеседника, которую все время патетически потрясал…

— Франческа, — Франческа! — закричал он полуобернувшись в сторону. — Приветствуй нашего нового гостя. Старинный обычай должен быть соблюден…

Приключение становилось забавным.

У него было такое ощущение, как будто виденный на позициях сон еще продолжается, вступая в новую фазу…

А когда совершенно неожиданно его шею охватили мягкие женские руки и чьи-то губы чуть-чуть коснулись его губ, он искренне подумал о том, что хорошо бы вообще не просыпаться.

К сожалению, эта фаза мнимого сна длилась всего несколько секунд. Обнимавшие его руки опустились, видение отступило шаг назад и превратилось в знакомую незнакомку…

Он невольно сделал движение в ее сторону, но почувствовав, что девушка не выразила особого желания быть узнанной, остановился в смущении.

— Не удивляйтесь, молодой человек, — затараторил неугомонный старичок, — у нас так принято… Кто с первого выстрела попадет в сердце Франчески, того она обязана поцеловать… И вы понимаете, что до сих пор, смею вас уверить, никто еще не обижался… и не отказывался.

Он добродушно засмеялся, довольный собственным остроумием.

— Впрочем, — прибавил он, внезапно переходя в серьезный и немного напыщенный тон, — вы не должны делать из этого никаких легкомысленных выводов, молодой человек… ибо со мной в стрельбе мог состязаться только… — Тут последовала какая-то совершенно фантастическая фамилия не то монгольского, не то русского князя с длиннейшим перечислением его побед на различных состязаниях.

Сказать все это, не переводя дыхания, мог бы только итальянский тенор, натасканный на колоратуру…

Окончив эту словесную стрельбу, синьор Челлини галантно расшаркался.

— Очень было приятно, капитан, с вами познакомиться. Я и дочь ждем вас сегодня вечером у себя на ужин… Это тоже традиция. — Он вынул визитную карточку. — Вот тут адрес. Кроме вас будет еще один милейший молодой стрелок-летчик… Правда, он сегодня днем не очень хорошо себя почувствовал.. — Старичок при этом строго посмотрел на прелестную Франческу, при чем та покраснела и опустила глаза… — Но это ничего. Бывает… Я сам был молод и все понимаю…

Это был самый восхитительный вечер за последние годы его жизни. Маленькая, уютно обставленная квартирка в тихой улочке старого города утопала в весенних цветах. Но самым лучшим цветком, конечно, была Франческа — принцесса из тира. Старик Джузеппе оказался милейшим хозяином и неугомонно носился по квартире, заражая всех юношеской пылкостью, совершенно не соответствующей его возрасту.

Ужин был тоже очень удачен и заставил всех позабыть о военном времени и связанных с ним некоторых недостатках. Восхитительное ризотто, спагетти и настоящее душистое кьянти красноречиво говорили о том, что в тихой улочке северного городка, недалеко от фронта, неожиданно вырос солнечный итальянский островок.

Старик объяснил наличие всех этих редких блюд — проявлением дружеской симпатии знакомых офицеров, приехавших из Италии.

Капитан самоотверженно глотал спагетти, напоминавшие ему своей длиной кишку, которую врач засовывает в глотку пациента при добывании желудочного сока; шутил с беспрерывно трещавшим синьором Челлини и ухаживали за прелестной Франческой, чувствуя, что ее насмешливая бровь становится для него все более неотразимой. Немножко смущало его присутствие лейтенанта-летчика. Припоминая замечание старика в тире и смущение девушки, капитан втайне мучился ревностью. Впрочем, летчик был, по-видимому, милым парнем и ухаживал за хозяйкой вполне тактично, не выходя из рамок обычного светского флирта. Вдобавок, к великой радости капитана, он довольно скоро ушел, сославшись на то, что рано утром ему нужно выезжать в свою часть.

Слегка захмелевший синьор Челлини тоже удалился в свою маленькую спальню, и капитан остался вдвоем с Франческой. Как-то само собой получилось, что широкое, кутанное кожей кресло, предназначенное для одного, вместило их обоих. И снова нежные и тонкие руки заплелись вокруг его шеи, а губы потянулись к губам. Он хорошенько не знал, является ли это движение продолжением семейной традиции, но чувствовал, что оно очень приятно и длится несравненно дольше, чем в тире.

Покашливание старика, донесшееся из спальни, невольно заставило его отстраниться. При этом он подумал о том, что чемпион стрельбы не зря упоминал днем о своей меткости. Конечно, он не боялся старика, но отлично сознавал, что у него не хватило бы духа поднять руку с револьвером на отца, защищающего честь своей дочери. А вместе с тем, быть мишенью, без возможности обороняться, ему тоже не хотелось.

Франческа, очевидно, угадала его мысль. Она наклонилась к нему и, щекоча ухо, обдавая его горячим дыханьем, шепнула: