Клуб любителей диафильмов (сборник) - Нина Хеймец

Тот порыв ветра, видимо, был особенно сильным. Я услышал, как воздух бьет в стекло. Я не могу сказать точно, как все случилось. Видимо, окно распахнулось, ветер ворвался в комнату, закружил бумажные листы. Женщина подняла руку, защищаясь от ветра; резко встала, подбежала к окну. Я не успел спрятаться за дерево. Женщина заметила меня. Она встретилась со мной взглядом. Она не выглядела испуганной, скорее – удивленной. «Что вам нужно? – спросила она, – что вы здесь делаете?». Хотя, может быть, это спросила не она, а я произнес эти слова вместо нее. Все длилось несколько секунд. Она смотрела мне в лицо, и я чувствовал, как мозаика, которую я так скрупулезно выстраивал, дает трещины, оползает, осыпается от внешнего воздействия, обнажая то, что должна была собой закрывать. Мне показалось, что я теряю объем, становлюсь плоским, способным пропускать сквозь себя свет, стелиться вдоль земли, мчаться, не ощущая сопротивления воздуха. И тогда я побежал, что было силы, пытаясь спасти то немногое, что еще оставалось. Я взял билет на первый же поезд. Он отбывал в южном направлении.

…Я уехал, но мысленно я продолжаю возвращаться в тот вечер. Каждый раз я иду одной и той же улицей, ветер подгоняет меня в спину. Но я иду так не из-за ветра, а потому что я сам выбрал этот маршрут. Ветер дует все так же сильно, как всегда по вечерам, в том городе. Такова роза ветров. Логика движения небесных тел, создающего циклоны и бросающего им навстречу антициклоны, не меняющего ни скорости, ни направления, не терпящего отклонений от выверенных орбит, в какой-то точке – то ли времени, то ли пространства – оборачивается россыпью случайностей: мячом, катящимся по пустой улице; сорванным с петель деревянным ставнем; скованной спазмом диафрагмой астматика; парусником, мчащимся на риф. Так, пройдя свой путь по артериям и венам, кровь растекается по лабиринту капилляров. Я иду по улице и подхожу к знакомому дому. Мне даже не приходит в голову задержаться перед ним. Я сразу захожу в подъезд. Первый этаж, я звоню в дверь. Где-то наверху, в одном из лестничных пролетов хлопает, разбиваясь вдребезги, окно. Я продолжаю слышать, как падают осколки, когда дверь открывается и на порог выходит женщина. Она смотрит на меня удивленно. Я встречаюсь с ней взглядом.

Я говорю: «Здравствуйте, вы меня, наверное, не помните?»

Черепахи

Наверное, мы хотели пошутить, но в тот же момент поняли, что не шутим. Это в июне было. То лето было прохладным, и все же, когда я приходила к Лизе – а в тот год я бывала у нее особенно часто – мы выходили на балкон и подолгу там оставались. Ее окна были вровень с верхушками деревьев, можно было смотреть на листья, а можно – вниз, на прохожих. Сквозь листву их движения скорее угадывались, чем были различимы – как в детских блокнотах, в которых рисуют одну и ту же картинку, лишь немного ее изменяя от страницы к странице, а потом быстро пролистывают и получаются движущиеся человечки.

В тот вечер я заметила на балконе фанерную коробку. Все вещи на балконе казались старыми – от дождей и въевшейся пыли; будто здесь, за внешней стеной из светлого кирпича, время шло быстрее, чем внутри квартиры. Но эта коробка была новой. Мне даже показалось, что я различаю запах свежераспиленных досок.

«Всякая всячина, – сказала Лиза, заметив, куда я смотрю, – Я должна решить, как с этим поступить».

…Мы вернулись с балкона на кухню. Лиза заварила чай. Стены кухни были выложены белым кафелем, они словно и не отсюда были, а из больницы какой-то, как будто стены разных помещений перемешались и оказываются в чужих домах. Мы пили чай, а потом Лиза сказала: «Там памятные вещи».

– Где вещи? – спрашиваю.

– В коробке. Памятные вещи. Сувениры всякие – обрывки, открытки, фотографии, фигурки. Мне нужно что-то придумать, я не могу их дома держать.

– Почему не можешь?

– Понимаешь, – сказала Лиза, – они меня держат, а я в них перестала помещаться. Вернее, я помещаюсь, но, скорее, по привычке, потому что иначе не пробовала. Посмотрю на них и вспомню про себя что-нибудь, что можно рассказать. Ты, вот, придешь, и, может, тебе расскажу.

К тому времени я была знакома с Лизой года три. Наверное, мне никогда не удастся точно вспомнить, как мы встретились. История нашего знакомства была сродни корню садовой травы, уходящему истончающейся ниточкой в рыхлую почву, в лестничные пролеты, к хлопающим дверям, узким лицам за праздничными столами, повернутым к запоздавшему гостю. Где-то там.

Я часто задавала себе вопрос, зачем я прихожу к ней. Иногда мне казалось, что вместо меня на этой кухне может сидеть другой человек. Любой другой человек, и Лиза будет точно так же наливать ему чай из прозрачного чайника – «огнеупорное стекло, капля холодной воды на него попадет, и он вдребезги», и беседовать с ним. Ее гости были сродни куколке с головой, на которой, образуя орнамент, помещалось кольцо из разных лиц – легкое движение, еле слышный щелчок, и вот уже кто-то другой пытается согреть ладони, обхватив керамическую чашку, и разглядывает – в который раз уже – выбившуюся нитку на рукаве своего свитера.

– Есть животные, у которых скелет – снаружи. Не молчи.

– Черепахи.

– Вот именно. И я себя чувствую такой вот черепахой. Как будто я внутри скелета нахожусь, среди косточек. Куда ни посмотришь, что-то о чем-то напоминает, возвращает внутрь. А внутри одни истории срастаются с другими, как вены у сиамских близнецов, и меняются при этом, и я все время там. И я подумала, что если бы всего этого не было, всех этих напоминаний, то я ведь даже не знаю, какая бы я была. Сначала бы я все помнила, но потом события бы изменились до неузнаваемости. А потом они и событиями бы быть перестали. И меня самой, как я сейчас, тоже бы уже не было.

Мне показалось, что я понимаю ее. В молодости пространство между историями заполнено гелеобразным веществом, и, по мере того, как человек становится старше, вещество это меняет свой состав. К старости оно превращается в разреженный, зыбкий воздух, в котором просматриваются матово светящиеся поплавки. И, если бы этих узелков не было, то и человека, как он есть, наверное, тоже бы не было. Он вообще не имел бы формы.

– А что ты сделаешь с тем, что в коробке?

– В том-то и дело, что я не знаю. Даже если я оставлю их там, на балконе, я буду помнить, что у меня там стоит коробка, а в ней – важные вещи, и они не на своих местах. Это ничего не решит.

– Может, раздарить?

– Мне особо раздаривать некому, – сказал Лиза, – Да и вещи эти для других людей особой ценности не представят. К тому же, я буду помнить, у кого что оказалось, и историй только прибавится.