Домик на окраине. Зайнаб-биби - Фазлиддин Мухаммадиев

Если Сан'ат приходил сюда пешком, беседа протекала еще более оживленно. Однажды ребята умолили его дать им подержать саблю. Каждый хотел обязательно своими руками потрогать ее.

— Ох, тяжелая! — воскликнул один.

— Хоть и тяжелая, зато смотри какая острая. Если Сан'ат-ака размахнется, голова твоего дядюшки, знаешь, куда отлетит! — говорил другой.

— Нет, это голова твоего дядюшки туда отлетит, — обиделся первый.

— Мой дядя не басмач, как твой, — ответил второй.

— А он и не мой дядя вовсе, а Холика по отцу. А знаешь, кто ты? Ты классовый враг, вот кто! Вчера в школу не пришел!

— Кто враг? Я враг?! Вот тебе!..

Сан'ату приходилось разнимать драчунов и прекращать «гражданскую войну», начинавшуюся на грязной улочке. Сабля, ставшая предметом раздоров, водворялась в ножны, а две враждующие стороны провожали Сан'ата до самого дома матери, не обмениваясь ни единым словом.

Вот и сегодня, окружив бойца, они забросали его вопросами:

— Дяденька Сан'ат, а когда вы покажете нам пулемет?

— Сан'ат-ака, у нас есть табак. Хотите, принесу?

— Завтра возьмете нас с собой поить лошадей?

Сегодня мать была особенно оживлена и радостна.

Она вымыла голову и поверх чистого платья надела гимнастерку. Заплетенные косы блестели, и Сан'ату показалось, что она даже слегка обвела брови и глаза сурьмой, будто собралась идти на сватовство.

— Чему улыбаешься?..

— Так… Ничего… — смутился Сан'ат.

— Нет, ты скажи — чему улыбаешься?

— Вы нарядились, вот я и подумал, уж не на свадьбу ли собрались.

— Если дело кончится хорошо, это будет для меня равносильно свадьбе.

Усадив детей, мать оделила их лепешкой и кислым молоком, затем сказала, что Сан'ат тоже должен вымыть голову.

Парень отказался.

— Гляди, какая грязная! — настаивала Зайнаб.

— Таскали сено в конюшню…

— Вот и вымой. — И Зайнаб ласково потрепала приемного сына по плечу.

Пришлось согласиться. Никакой приказ, никакое принуждение на свете не имеют такой силы, как материнская ласка.

Зайнаб принялась сливать из кумгана воду на голову Сан'ата. Парень смеялся про себя. Хоть бы он шел на свидание с командиром или Каримовым, но подумать только, что на переговоры с басмачами надо ходить с чистой головой! И впрямь, какое дело басмачу до чистоты твоей головы и шеи? Если он и интересуется твоей башкой, то только с той точки зрения, как бы полегче отделить ее от туловища.

Удивительный народ женщины!

Зайнаб и Сан'ат бок о бок ехали на конях. Сан'ат держал винтовку поперек седла. Зайнаб была занята своими мыслями. Иногда она задумчиво поглядывала на небо, которое заволокли темные тучи, иногда переводила взор на гряды далеких горных вершин и улыбалась сама себе. Интересно, о чем она думает? Однажды командир Караваев рассказывал, что в старинных эпических поэмах здешних народов встречаются рассказы о геройстве женщин, о том, как они, под стать мужчинам, сражались на поле брани. Может быть, мать думает об этом? Или о своей полной треволнений судьбе? Или представляет себе будущее своего народа?..

Над Бабатагским перевалом, очевидно, шел дождь: черные тучи почти касались своими подолами горных вершин. Коротко сверкали молнии, и слабенький рокот грома доносился откуда-то издали.

В пустынной степи между гарнизоном и кишлаком Бошкенгаш, немного выше того места, где три года назад произошла первая стычка с бандой Асадулло-бека, бьет родник. Там назначена встреча с Косымом-курбаши.

Проехали еще немного. Впереди никого не было видно. Косым еще не явился.

— Сан'ат-джон, ты где будешь находиться? — спросила Зайнаб. — Знаешь, наверное, какие тут действуют правила? Ведь ты участвовал в таких встречах.

— Участвовал, но правил не знаю. Курбаши говорил, что явится сюда только с одним сопровождающим. На каком расстоянии тот будет стоять, на таком и я.

На холме, приблизительно в километре, возникли фигуры двух всадников.

— Едут.

— Да, похоже.

— Давайте придержим коней.

— И то правда. Еще подумает, да сгори его дом, что мы торопимся полюбоваться его распрекрасным лицом.

— Где ваше оружие? — спросил Сан'ат.

Зайнаб достала из-за пазухи пистолет.

— Дайте сюда.

Сан'ат сунул винтовку под колено, взял пистолет и, убедившись, что патрон заслан в патронник, поставил на предохранитель и вернул Зайнаб.

До родника осталось совсем немного. Курбаши, подъехав к воде, придержал коня. Его спутник, мужчина с густой черной бородой, был в беспорядочно и неумело повязанной чалме и в нескольких халатах, надетых один поверх другого. Через плечо у него висел английский винчестер, сабля, за поясом револьвер, шестигранная булава болталась сбоку. Он опустился вниз вдоль ручья и остановился у небольшого озерка, поросшего камышом.

Зайнаб остановила коня по эту сторону родника. Противники некоторое время разглядывали друг друга. Хотя Зайнаб и спрятала косы под буденовку, но курбаши еще издали пригнал в ней женщину.

Спутник курбаши и Сан'ат буравили друг друга взглядами.

«Черт с ним, ради дела поздороваюсь первой», — подумала Зайнаб и сказала:

— Салом алейкум, господин Косым-ака.

Берег, на котором стоял Косым, был аршина на два выше противоположного. Опустив подбородок на грудь, курбаши исподлобья, со снисходительной усмешкой осматривал Зайнаб с ног до головы. Узкие, монгольского разреза глазки его извергали искры гнева, но не ответить на приветствие считается грехом, и Косым едва заметно кивнул.

«Эх, чтоб гордость пожрала твою голову, — подумала Зайнаб. — Ишь как надулся, будто сдаваться пришли мы, а не он…»

В душе курбаши, видимо, шла ожесточенная борьба. Из-за полы халата виднелись рукоятка и широкая магазинная коробка маузера. Зайнаб, надев на левое запястье петлю от камчи, правую руку держала за пазухой на рукоятке пистолета.

Увидев физиономию курбаши, которая так и пылала ненавистью, она на какую-то долю секунды пожалела, что поехала сюда. Конечно, рано еще ждать, чтобы невежественные мужчины согласились разговаривать с женщинами на равных. Но, краем глаза увидев своего названого сына, она успокоилась. Сан'ат был начеку. Он по-прежнему держал винтовку поперек седла. В округе нет лучшего стрелка, чем Сан'ат. Чтобы поразить цель, ему не обязательно прикладывать винтовку к плечу, закрыть один глаз, прицелиться и только потом, затаив дыхание, нажать на курок. Он может легко стрелять из любого положения, хоть из-под колена, хоть держа винтовку под мышкой. Никто в гарнизоне не стрелял метче его.

Конь курбаши нетерпеливо перебирал ногами и грыз удила. Раза два он сильно потянул удила вниз, тем самым несколько нарушив величественную осанку своего хозяина. Осерчав, Косым полоснул гнедого камчой. Конь фыркнул, оторвал от земли передние ноги, видимо желая перепрыгнуть через ручей на другой берег, но Косым удержал его.

Кусок влажной земли из-под копыт оторвался и упал в чистую воду родника.

— Вы замутили воду, — сказала Зайнаб и вынула руку из-за пазухи. В те несколько секунд, пока басмач срывал зло на неповинном коне, она прижимала теплый пистолет к своему колотящемуся от волнения сердцу.

— Иногда полезно замутить воду, — с усмешкой отозвался Косым, полуприкрыв свои и без того узкие глазки. — Откуда это знать бабам?

— Курбаши! — воскликнула Зайнаб, задетая за живое. — По крайней мере, мутят ту воду, где хотя бы есть рыба. Зря мутить воду не дело мудрого человека. К тому же баба, на неведение которой вы намекаете, является заместителем председателя ревкома! И сюда, на переговоры, она прибыла по поручению своего правительства, в ответ на вашу просьбу, господин курбаши!

Косым хмыкнул и злобно рассмеялся, покручивая усы, затем, посмотрев на Сан'ата и на своего спутника, увешанного целым арсеналом, напустил на себя серьезный вид. Слова Зайнаб напомнили ему, зачем он явился сюда.

— Зайнаб, мы были знакомы с твоим мужем Курбаном. Только из уважения к его памяти я разговариваю с тобой.

Зайнаб чуть было не сказала: «А что бы ты делал, если бы не уважал его память? С коня сошел, а никак не хочешь оторвать от стремени ногу… Лучше прибереги грубость для своих общипанных вояк и для вон того нукера, который нагрузил на себя целую арбу оружия!»

Однако, вспомнив наставления Караваева, Зайнаб с усилием осадила все, что кипело у нее в душе, и спокойно сказала:

— Мы пришли сюда с мирной целью. Чтобы больше не лилась кровь и чтобы вы, сложив оружие, занялись мирным трудом и искупили свои грехи перед народом.

— Каковы условия перемирия? — У курбаши не поворачивался язык сказать «условия сдачи».

— Сколько вас? — спросила Зайнаб, оставив без внимания его вопрос.

— Одиннадцать.

— А посреднику вы говорили, что пятнадцать.

Курбаши промолчал.