Каин: Антигерой или герой нашего времени? - Валерий Замыслов

— Вестимо, не спросят, коль драгуны такой абшит прочитали, — высказал Кувай. — Ты и впрямь молодцом, Иван.

Каин, видя, с каким уважением смотрят на него «плотники», окликнул полового:[72]

— Принеси-ка, милейший, штоф на мою артель.

Артель встретила, было, заказ Ивана с ликованием, но Каин ликование строго оборвал:

— Не галдеть. По единой чарке — и ша!..

На другой день заночевали в сирой деревеньке, а на следующий — вновь на постоялом дворе, где узнали от ямщиков прискорбную новость:

— На Москве пятерых грабителей изловили. Одного, кажись, Левкой Рыжаком кличут.

Помрачнела братва. Вот и на сей раз Каин оказался прав. Зря его остальная братва не послушались. Одно утешение: на сходке Каин и словом не обмолвился, куда он намерен уйти из Москвы, а посему воры даже на самой жестокой пытке не могут ничего рассказать судьям. Все-то Каин предусмотрел! Так что сыскные люди, не зная куда кинуться, будут искать воров только в Москве. О Макарьевской же ярмарке никому и на ум не взбредет.

Недалече от Вязников приключился забавный для братвы случай. По дороге их обогнал с возом соломы пьяный мужик. Иван остановил сивую кобылу и сказал:

— Слышь, милок, подвез бы нас до города.

Мужик (борода черная, растрепанная), сидевший на возу, вдруг яро забранился:

— Ступай прочь, волчья сыть! Тоже мне барин нашелся.

— Да ты что, мужик? У нас ноги отваливаются. Подвези!

— Отчепись от Сивки, пока вожжами не взгрел. Отчепись, поганая харя!

Каин, разумеется, такого оскорбления стерпеть не смог.

— Видит Бог, сам напросился. А ну стащите сего мужика с воза, братцы, и привяжите его к дуге.

Мужик забрыкался, но куда там!

— Дале что?

— Аль не уразумели? Доставайте огниво и запалите солому.

— Уразумели, Каин. Потешимся!

Когда солома запылала, Зуб ударил кобылу сапогом; та испугалась, дернулась в сторону от дороги и помчала по полю.

Хохот на сто верст! Лошадь мчала до тех пор, пока телега не свалилась с передней оси, но Сивка продолжала тащить телегу с горящей соломой и с привязанным к дуге возницей до деревни.

Бесчеловечной оказалась шутка Каина, ибо мужик едва ли остался жив.

Перед самым городом, Иван остановил ватагу.

— Теперь, братцы, надо покумекать о тарантасе. Я обряжусь купцом, а вы, никуда не заходя, минуете Вязники и дождетесь меня с тарантасом.

— Другое дело, Каин, — возрадовалась ватага.

Войдя в город, Иван направился к Гостиному двору, подле которого стояло несколько экипажей. Были среди них и два вместительных тарантаса, крытые кожей на деревянных дугах. Возле одного из них прохаживался дюжий ямщик.

— Далече ли хозяин твой, борода?

Ямщик окинул пытливым взглядом купца в богатой сряде и слегка поклонился.

— Какая надобность в хозяине, ваша милость?

— По торговому делу.

Иван протянул ямщику семишник и добавил. — Не поленись позвать, борода.

— Сей момент!

Вскоре из Гостиного двора выкатился колобком маленький, но тучный купчина в картузе с лакированным козырьком, сюртуке и синей жилетке, поверх коей висела золотая цепочка, уходящая в карман, в который были вложены круглые серебряные часы — неизменный атрибут солидного торгового человека.

Посмотрев на Каина, купчина приподнял картуз и представился.

— Дементий Сидорыч Башмаков, вязниковский купец. Вас же не имею чести звать, ваше степенство.

— Купец первой гильдии Осип Макарыч Шорин.

— Знатное имечко. Уж, не из тех ли купцов Шориных, что издревле на Москве известны.

— Из тех, ваша милость. Дед мой из аглицких земель не вылезал.

— Какая надобность, Осип Макарыч? Рад услужить.

— Беда приключилась, Дементий Сидорыч, она ведь нас не спрашивает. Ехал из Владимира в Москву. День жаркий. Решил в реке искупаться и, как назло ямщика с собой позвал. Вернулись, а экипаж как черти унесли. Знать, кто-то из прохожих. Ныне время лихое, теперь ищи-свищи.

— С товаром?

— Бог миловал. Товар во Владимире сбыл, а вот экипажа лишился.

— Экая жалость, ваше степенство, — участливо вздохнул Башмаков. — Такие убытки понести. Кони и экипаж немалых денег стоят. Надо бы в полицейский участок заявить.

— Не желаю. Нечего было рот разевать. Насмешек не оберешься. Да и убытки не столь велики, не то терпели.

— По капиталу и убытки, ваше степенство, а по мне — великий разор.

— Чем торгуешь, Дементий Сидорыч?

— Наше дело известное. Вязники — огурцом славятся. Через недельку в Москву с товаром покачу. Помышлял оптом с заезжими купцами договориться, что в Гостином дворе остановились, но тщетно.

— А хочешь, Дементий Сидорыч, я твои огурцы оптом возьму? Назови цену.

— Буду премного благодарен, ваше степенство, — расплылся в широкой благодарной улыбке Башмаков и назвал цену.

— Торговаться не стану, Дементий Сидорыч, меня на Москве спешные дела ждут, а посему даю на пятую часть больше.

Купец и вовсе повеселел.

— Облагодетельствовали вы меня, Осип Макарыч. Вот что значит знаменитый род Шориных. Поехали в дом, ваше степенство, векселем дело скрепим, да по русскому обычаю сделку обмоем.

— И рад бы, дражайший, Дементий Сидорыч. Ужасно спешу. Тотчас наличными расплачусь.

Иван вытянул из кармана увесистый кожаный кошель, а затем, словно спохватившись, спросил:

— Может, и тарантас продашь? Дело у меня, повторяю, чрезвычайно спешное.

Башмаков озадачился.

— Покорнейше извиняюсь, ваше степенство. Для вашей милости тарантас с лошадьми не такой уж и убыток, а для нас целое состояние. Кормимся оным. Огурец на хребтине в Москву не понесешь.

— Называй цену, Дементий Сидорыч.

— Назвать можно, но без тарантаса нам нет никакой выгоды.

— И все же!

— Не невольте, Осип Макарыч. Не могу-с.

— Цену я примерно знаю, но дам тебе, Дементий Сидорыч, вдвое больше.

— Вдвое? — ахнул купец.

— Вдвое, Дементий Сидорыч. На эти деньги можно весьма дорогой экипаж купить. Извольте получить в золотых монетах[73].

У Башмакова задергались веки и задрожали руки, когда в них оказалась громадная сумма денег.

Глава 19

На ярмарке

Макарьевская обитель находилась на левом (низменном) берегу Волги, вокруг которой ежегодно, после Петрова дня шумела одна из богатейших русских ярмарок, где уже с давних пор были поставлены богатыми купцами не только деревянные, но и каменные лавки и амбары

Благодаря выгодному расположению, на средине волжского пути, ярмарка развивалась все более и более. В 1641 году царь Михаил Федорович дал монастырю право сбирать с торговцев за один день торговли (25 июля — в день святого Макария) таможенную пошлину.

В 1648 году государь Алексей Михайлович разрешил торговать беспошлинно пять дней, а затем велел платить особый налог.

В 1666 году на ярмарку приезжали уже купцы не только из всей России, но и из-за границы, и она продолжалась две недели.

В конце XVII века привоз товаров достигал 80 тысяч. В первой половине XVIII века — до пятисот тысяч рублей, а к концу его уже 30 млн. рублей. В это время в Макарьеве было 1400 казенных ярмарочных помещений; кроме того, купечеством было построено 1800 лавок,[74]не считая многочисленных балаганов.

До Нижнего Новгорода ватага Каина благополучно доехала на тарантасе, затем с ним пришлось распрощаться.

— Все, братцы, отошла лафа. На ярмарке я не могу более сказываться богатым московским купцом, ибо подлинные московские купцы меня вмиг изобличат. Назовусь незначительным торговым человеком Иваном Осиповым, кой возмечтал выбиться в купцы. Приехал присмотреться к ярмарке, кое-что закупить, поучиться торговле у больших купцов, послушать их совета. Свою богатую сряду я тоже меняю.

— А мы? — спросил Зуб.

— Вы — мои помощники, торговые сидельцы. На ярмарке вести себя тихо и учтиво, ибо там бдит сыскная команда драгун. Без моего приказа ничего не делать, но осторожно высматривать то, что плохо лежит.

К ярмарке присматривались два дня.

Как-то неподалеку от питейного погреба столкнулись с веселым широколобым купчиком в сивой растопыренной бороде, который, раскинув крепкие мосластые руки, с улыбкой до ушей полез обниматься с Камчаткой.

— Никак, из Первопрестольной, братцы. По говору познал. Сердцу — утешенье, а то налезли всякие образины, душу отвести не с кем. Я ж люблю с земляками турусы[75] развести. Зайдем да хватим по чарочке.

Камчатка глянул на Ивана; тот, слегка помедлив, кивнул.

— Грешно отказать земляку. Зайдем!

— Другой разговор, — переключился на Каина московский купец. — Грешно! Правда, попы бранятся. Пьяницы-де, царства небесного не увидят. Но куда денешься? Рада бы душа посту да тело бунтует, хе-хе.