Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Вот что происходило в его огромной епархии, которая простиралась вплоть до Белого моря: приходы в приморской Лапландии, а также в вотчине Соловецкого монастыря отказываются подчиняться посланцам митрополита; расстриженные монахини выходят замуж и рожают детей, так же, вне закона, рожают вдовы и девушки; среди мирян многие сожительствуют с женщинами вне брака, а другие, покинув свою первую супругу и детей, без благословения Церкви, содержат других женщин. И это продолжается в течение десяти лет и более, в то время как их жены сожительствуют с другими мужчинами и имеют от них детей. А священники этих областей служат без разрешения, не представляют и не посылают на подпись свои ставленые грамоты и держатся свободно в отношении браков[138].

Возможно, что обвинения, направленные против Киприана, и были преувеличены, и, конечно, всякого трудно было заставить уважать законы Церкви и предписания нравственности в отдаленных провинциях Крайнего Севера или во вновь завоеванных провинциях Сибири. Однако нельзя сказать ничего в защиту другого иерарха – Иосифа Курцевича. Этот бывший епископ Владимира Волынского, довольно позорно оставивший свой престол и в 1625 году прибывший в Москву, был в августе 1626 года назначен архиепископом Суздальским. Находясь там и действуя во главе своих слуг и приближенных, которые прибыли с ним вместе с Юга, он фактически тратил все время на разорение своей епархии, грабил мест ные кожевенные заводы, убивал и вешал купечество, насиловал девушек, а во время постов отчаянно кутил у себя дома со своими любовницами. Все это получило полную огласку, и в 1630 году о нем донесли царю. Но патриарх взял виновного под свою защиту[139].

Таким образом, отнюдь не создается впечатления, чтобы Филарет, который усердно поддерживал внешний порядок, прилагал бы сколь-нибудь значительные усилия для возрождения религиозного чувства и для настоящего исправления нравов.

После приезда патриарха Феофана в 1619 году единственным большим духовно значительным событием на Руси было обретение Ризы Господней, подаренной Руси шахом Аббасом. Оно было отмечено многими чудесами. Вскоре Риза Господня была торжественно установлена в Успенском соборе, что было сделано по особому указу от 26 марта 1625 года[140]. Эти два события послужили особенным подтверждением представления об исключительной мировой миссии Руси.

Правда, патриарх жестоко наказывал за определенные аморальные проступки, которые могли повлечь за собой политические последствия: один дворянин из Брянска, который имел от своих крепостных семь незаконнорожденных детей, ссылается в Николо-Корельский монастырь[141]; патриарший стольник Матвей Кольцов за такое же преступление – прелюбодеяние – заковывается в цепи и ссылается в другой монастырь[142]. Монахам, пьяницам и беглецам с Соловков, посылается особое предупреждение[143]. Но это не те меры, которыми можно было бы повлиять на все население. Во всяком случае, при Филарете не замечается никакой тенденции к нравственной строгости. Царь присутствует на «медвежьей потехе»[144]; у себя при дворе он держит цимбалистов. На его свадьбе, состоявшейся в 1626 году, присутствуют шуты, гусляры и музыканты, играющие на домре; и все это, несмотря на существующий запрет этого Церковью[145]. Что касается достопримечательной реформы большого Покровского монастыря в Суздале в 1631 г., то она представляется изолированным явлением, причем не очень понятно, кто же являлся ее инициаторами[146].

IV

Религиозное движение в скитах и монастырях: «семинария» Троицкого монастыря

Движение за религиозное и нравственное обновление, начавшееся в разгар Смутного времени, продолжается вне стен различных канцелярий и сосредоточивается вокруг нескольких избранных людей.

С 1619 по 1633 год организуется еще около сорока скитов и монастырей[147]. В 1620 году в Воломе возле Устюга начинает вести отшельнический образ жизни некий Симон: потом он был убит крестьянами-повстанцами, которые были недовольны его увещаниями[148]. Боярин Михаил Салтыков в 1621 году организовал на Днепре в 10 верстах от Дорогобужа Бизюков монастырь, которому предстояло большое и исполненное треволнений будущее[149]. Преосвященному Варлааму, архиепископу Вологодскому и Великопермскому, была адресована следующая челобитная «убогого» монаха Марка, постриженного в Ильинском монастыре: «Есть, государь, в Вологоцком уезде, в Заднем селе Белавинское озеро и на том озере остров. Умилосердися, государь преосвященный Варлам, архиепископ вологоцкий и великопермьский, пожалуй меня, нищево царского богомолца и своево святительсково, благослови, государь, на том острову келейцу поставить и потерпети Бога ради. Государь, смилуйся, пожалуй». В июне 1630 года ему было прислано письмо с соответствующим благословением[150]. Вскоре вокруг келии монаха Марка обосновались еще и другие монахи, которые хотели вести более уединенный и постнический образ жизни, а равно и миряне, уставшие от мира и стремящиеся к духовному совершенствованию. Таким образом появилась новая Белавинская пустынь.

Но эти монастыри были не только для монахов. Иногда в них имелось больше мирян, так называемых складников. Это были либо простые крестьяне, либо другие люди низших сословий, которые за небольшую вносимую ими сумму денег или в обмен на взнос натурой могли пользоваться духовными и материальными преимуществами данной общины. Они обязаны были нести послушания и работать, но они имели право питаться от монастыря и жить там со своими семьями. Что это было такое, монастырь или рабочая артель? Трудно сказать. Иногда на месте имелся только один монах, единственный грамотный человек, единственный священник, а может быть, даже и не имеющий священного сана: если он почему-либо исчезал, то оставались только крестьяне. Во всяком случае, с религиозной жизнью сочетается интенсивная хозяйственная деятельность. Работают как и прежде, но отныне защищенные от взимания налогов и ростовщиков, и работают больше уже не на себя, а на святого – покровителя этого места. Нет особого аскетизма, – но с самого начала этой новой жизни молитва становится более горячей, а повседневная жизнь – освященной[151]. На Севере и Востоке этих отшельничеств появляется очень много: мы видим в каждом несколько изб, скромную деревянную церковь, тяжелым трудом, с помощью гари отвоеванные поля, а вокруг – темный лес, усеянный болотами, лес, который порой кормит их, а порой и губит.

То были благословенные обители для избранных душ, проводивших дни свои в труде, размышлениях и бедности, вдали от городской суеты и городских новин. В этих скитах выковывался тип крепких и сильных людей, способных говорить власть имущим всю правду в глаза. Иоаким, ученик Иринарха Ростовского, поселяется в Шартоме, недалеко от Шуи, пишет иконы и бесплатно раздает их: их считают чудотворными; многие рассказывают о связанных с ними видениях. Он подвергает резкой критике недостойного архиепископа Иосифа Курцевича, которого все боятся. За это он ссылается на Соловки, но в 1634 году его отзывают оттуда в Суздаль. Затем его чтят как святого[152].

Противоположностью этих уединений, или скитов, с их типичным русским скромным бытом и трезвым подходом к жизни, являлись настоящие монастыри, вполне организованные общества, с игуменом или архимандритом во главе, с различными должностными лицами начиная от келаря и кончая управителями монастырских владений, с послушниками, с дарителями-мирянами, с потоками богомольцев и странников, с зимними и летними церквами, с монастырскими зданиями, с библиотекой, с погребами и складами, обладающие хорошим снабжением, с гостиницами, с высокими воротами и стенами, с дарованными им торговыми правами, с подворьями в Москве и в других местах. Эти монастыри представляли собой могущественные центры, где бился пульс всей страны; у них были благочестивые высокие покровители; монастыри эти богаты, но их значение с религиозной точки зрения далеко не одинаковое. Многие из них, возможно большая часть, предоставляли каждому монаху свободно распоряжаться своим имуществом: в них были, если настоятель монастыря слаб или недостаточно добродетелен, среди братии пьяницы, развратники, гордецы, интриганы, клеветники; но зато в этих же монастырях воспитывались деятели духовной науки и подвижники веры, способные защищать веру и обновлять духовную жизнь.

Таким монастырем был в особенности Троице-Сергиев монастырь. Дионисий возвратился к исполнению своих обязанностей настоятеля этого монастыря сейчас же после того, как улеглась непредвиденная буря, вызванная его попыткой исправить книги. Но он понимал свои обязанности в широком смысле слова, действуя, как воистину ревностный пастырь. Он отнюдь не забывал о доходах монастыря, сильно пострадавшего из-за войны и хищений, совершенных в его отсутствие; он требовал возвращения крестьян, незаконно «уведенных» к другим владельцам; он также старался не допускать несправедливостей и злоупотреблений, в которых были, по-видимому, повинны экономы Троице-Сергиева монастыря[153]. Его можно видеть и на судебном процессе против монахов Спасо-Прилуцкого монастыря, который велся им из-за мельницы, которая была испорчена этими монахами с помощью колдуна[154]. Однако большую часть своей энергии он отдавал духовному самосовершенствованию, что было областью, уже непосредственно зависевшей от него самого.