Вступление в должность - Лидия Вакуловская

Лихая езда на упряжке и виражи, какие он закладывал вокруг балка геологов, выгнали из охотника хмель, и стакан спирта, который он шарахнул в пустой избе Матвея, совсем перестал действовать, несмотря на то что к спирту прибавился полустаканчик Мишкиной водки. Гостю было жарко в меховой кухлянке, надетой на ватник, и все же он не снимал ее, не собираясь долго засиживаться у Мишки. Иней уже растаял в его густых бровях и в густой, с проседью бороде, коротко подстриженной «лопатой», и крупное коричневое лицо Леона с горбатым носом, изуродованным в одной из давних детдомовских драк, с круто выгнутым лбом и утонувшими в бороде губами было влажно, а бороду и брови серебрили мелкие капли воды.

Леон дожевал твердую корку и, сбросив с лица прежнюю угрюмость, с какой вошел в этот дом, сказал Мишке, специально придавая голосу оттенок зависти:

— Да-а, Архангел!.. Слышал о твоей жене, но думал — сказки плетут. А увидел — быль настоящая. Да-а… — повторил он, прищелкнув языком. Прищурил синеватые глаза, твердо глядевшие на Мишку из глубины резко очерченных глазниц, и прибавил: — Теперь я тебя понимаю: тут карауль да карауль. Слушай, а может, это геологи к тебе вчерашней ночью подбирались? Они братва ушлая, — предположил он.

— Узнать бы кто!.. — скрежетнул зубами Мишка. — Собаки часа два раздирались. Во, гады люди!

— Слушай, а как же ты с Голышевым весной в тайгу пойдешь? Неужели рискнешь ее тут оставить? — простодушно спросил Леон, умерив голос, и повел глазами на закрытую в комнату дверь, — Ведь ты обещал Голышеву найти тайник Одноглазого? Обещал ведь?

— А ты почем знаешь? — Теперь уже и Мишка прищурился и вцепился в гостя молочными глазами в красных прожилках.

— Сорока на хвосте принесла, — усмехнулся в бороду Леон.

— Не мог тебе Голышев такой муры сказать! — отрубил Мишка.

— А вдруг сказал? — Леон брал Мишку на бога, и тот поддавался.

— Врешь, не мог! Не встречались вы сегодня.

— Как так — не встречались? — подначивал Леон, — Откуда же я к тебе пришел?

— Это другое. А так не встречались.

— Ты что ж, выходит, следил за мной?

— Точно, — подтвердил Мишка. — В три часа ты в поселок въехал. Под магазином упряжка стояла — ты провизию на нарты таскал. Дальше — к Матвею Касымову двинул, трезвый еще был. Опять олени возле избы лежали. Все верно?

— Скажи, молодец! — одобрительно кхекнул Леон. — С чердака наблюдал, что ли?

— С чердака, — подтвердил Мишка, — У меня обзор как на вышке: все тридцать изб видать и что в избе делается.

— Ну, чекист! — снова кхекнул гость. И вдруг насупил брови и возвысил голос: — Но запомни, Архангел: нет тайника Одноглазого, сто раз говорил тебе. Зря Голышеву мозги морочишь.

— Врешь, есть тайник! — Мишка тоже возвысил голос и тоже насупился.

— Нет тайника! — налился гневом Леон. — Я вывел Голышева на золото, и хватит с них. Теперь пусть катятся.

— Вывел, да не на то! — побагровел Мишка. — Ты на песок их вывел, а там — самородки. На кой хрен им твой песок? Они и связываться не будут. А где самородки?

— Я са-мо-родков не знаю, — с растяжкой проговорил Леон, и голос его уже таил в себе угрозу.

— Врешь, зна-аешь, — отвечал Мишка, медленно поднимаясь с табуретки. — А кому Одноглазый перед смертью тайну выдал?

— А ты слышал? — Леон тоже стал медленно подниматься.

— Слышал!

— Раз слышал, так и веди Голышева на самородки. Сколько тебе за находку отвалят?

— Все мои будут!

Они впились друг в друга ненавидящим взглядом, готовые к жестокой схватке. В какую-то секунду Мишка метнул глазами на стену возле дверей, где висело ружье, а Леон, заметив это, выразительно глянул на рукоятку охотничьего ножа, торчавшего из голенища его мехового сапога, и тут же отступил к своей табуретке, сел на нее, усмехнулся и, резко сбавив тон, сказал:

— А к чему тебе деньги, Архангел? Жена у тебя красивая, детей нет, пушнины за сезон на прожитье наберешь — живи и наслаждайся. Чего тебя к самородкам тянет? Вот уйдешь с Голышевым в тайгу, а тут, глядь, жену уведут. Будут тебе самородки.

— Надо будет, с собой возьму, — хмуро ответил Мишка, тоже усаживаясь на прежнее место. — По тайге ходить умеет, за это не волнуйся.

— А с собой возьмешь, там Голышев уведет, — усмехнулся Леон. — Он малый неженатый и на смазливых заглядывается. Ходил ведь с ним, знаю. Как положит глаз — ни одна не устоит.

— Ладно, кончай провокацию, — махнул рукой Мишка. — Тебя государство просит, а ты уперся. Ну и черт с тобой, держи свою тайну.

— Государство!.. — добродушно передразнил его Леон. — Когда это ты таким защитничком государства стал? Помнится, кто-то из нас двоих предлагал другому документик раздобыть на старательский промысел, щипать понемногу жилку Одноглазого и делить пополам добычу. Вроде ты предлагал?

— Кончай, Сохатый, — легонько пристукнул по столу ладонью Мишка. И, раздвинув в улыбке широкий рот с прокуренными желтыми зубами, сказал: — Нечего нам с тобой делить. Вот разольем остачу — и катись, — потянулся он к бутылке. — Сам я по гостям не мотаюсь и своих гостей долго не держу. А ты, как понимаю, в поселке не заночуешь?

— Все верно говоришь. — Леон взял свой наполненный полустаканчик.

— Ну, еще по разу опрокинем за Пальму-мученицу, — вяло сказал Мишка. И, выпив, добавил: — А загашник Одноглазого они сами найдут. Это тебе тоже знать надо. Так что соображай. Если сообразишь чего толкового, дай знать. Тебе другого Мишку Архангела в компаньоны не найти.

Гость не успел ответить: у него заложило уши от гула взревевшего на улице вертолета. Дом пошатнулся, наполнился страшенным гудом, и все в нем закачалось и задрожало: стены, окна, решетки, занавески, стол, посуда и даже половицы. Собаки беспокойно подхватились, заметались по кухне, поджимая хвосты, стали подвывать. На груди у охотника, под кухлянкой, зашевелился тихо-мирно спавший до этого щенок, пискнул раз-другой и заскреб лапами, желая выбраться на волю. Леон сунул руку за пазуху и вытащил щенка — черного, лохматого, лопоухого и совсем еще слепого.

— Тихо вы, черти! Пошли в сени!.. Видал, нервы тут показывают!.. — вытуривал в это время Мишка из кухни собак. И, захлопнув за ними дверь, кивнул в сторону затихавшего гула. — Улетел твой Голышев.

— Ни пуха, ни пера, — равнодушно ответил Леон, поднимаясь. И, поглаживая щенка, сказал Мишке: — Позови жену, пусть молока ему даст. У меня на нартах порошок есть, да мерзлый.

Зачем тебе жена? Она спит давно, — ответил Мишка.

Он сам развел водой молочный порошок, зачерпнув его ложкой из жестяной банки. Леон опустил на пол щенка, и тот, слепо потыкавшись носом о края миски, добрался-таки до молока и начал с причмоком ухлебывать его. Мишка, присев на корточки, наблюдал за щенком.

— Похоже, ищейная псинка, — сказал он. И вскинул на Леона глаза: — У кого раздобыл?

— Свой, Найда моя привела. А в кормилке пусто, старая больно. За порошком с ним и приехал.

— Подарил бы, а?

— Не-е. Жен и хороших собак даже первому другу не дарят. Разве что сменяемся? — хохотнул Леон, кивнув на закрытую дверь в комнату.

— Кончай гигикать, — выпрямился в ногах Мишка. — Забирай щеня, чтобы не обдристал тебя дорогой. Вон-на, миску молока упер! — Мишка накинул на себя телогрейку, готовясь к выходу.

Леон поднял щенка, сунул за пазуху, насадил на голову малахай и, прежде чем выйти в сени, громко, так, чтобы слышно было в комнате, сказал:

— Ну, бывайте здоровы, спасибо за хлеб-соль!

Теперь оленей со двора выводил гость. За нартами шагал, как караульный. Мишка. Уже с улицы Леон снова увидел сквозь распахнутые ворота Мишкину тюрьму-каталажку, а в освещенном окне — силуэт вышедшей на кухню Изы, которая перемещалась на фоне черной решетки.

Мишка гаркнул на собак, и ни одна из своры разномастных дворняг не посмела выбежать со двора. А сам он вышел за ворота, держа в руках связку ключей и два увесистых замка — для калитки и ворот.

— Так запомнил слова мои насчет тайничка Одноглазого? — Мишка, подошел к Леону, побрякивая ключами.

— Запомнил, — ответил тот. — А ты мои запомнил?

— Запомнил, — сказал Мишка, сильнее звякнув ключами. И прибавил, как бы с угрозой: — Тогда смотри!

— И ты смотри! — в тон ему ответил Леон.

— Ну, бывай, — вроде бы уже по-дружески кивнул Мишка.

— Бывай, — подыгрывая, ответил Охотник.

Леон взмахнул таяком, стегнул концом ременной вожжи оленей. Олени рванули вперед нарты и понесли охотника в тайгу, оставляя позади и Мишкину крепость с татарочкой Изой, и блеснувший под луной темными окнами балок геологоразведки, покинутый партией Голышева.

Черт возьми, до чего же разгулялась луна в эту ночь! Таращилась с высоты огромным выпученным глазом и лила, лила синее серебро на тайгу и на снега, ее укрывшие. И крупные звезды опустились так низко, что прямо хоть руками хватай и в мешок складывай. Они подрагивали, шевелились, стреляли сверху ослепительно зелеными стрелами, — ну и звезды, ну и луна! Леший бы взял такую красотищу, чтоб не мутила она Леону разум и не будила в его обугленной душе того невозвратимого прошлого, когда была у него Алена — хрупкая девчонка, жена его, его любимая подруга, за которую он отдал бы не только золотой тайник Одноглазого, но всю тайгу и небо вместе с полыхавшей блажной луной.