Выбраные места из дневника 2002 года - Сергей Есин

Второй день работаю над неким документом. В конце концов, мы государственное учреждение, и государство вправе давать нам поручения. Президент едет в Константиново 14 июня, и меня просили написать мои соображения по поводу Есенина — судьба поэта и проч. В свою очередь, я попросил написать об этом по две странички Федякина и Леонова, оба делают такие вещи аккуратно и старательно. На этот раз у них не вполне получилось то, что я хотел, и то, чего от меня ждали. Поэтому загружаю всё это в свое подсознание: прокручу, подумаю, а завтра продиктую текст Екатерине Яковлевне.

31 мая, пятница. Всегда перед любой поездкой нервничаешь. Это со стороны кажется, что все мы говоруны и, практически, говорим на любую тему. Это не совсем так. Здесь важно не только знать, но и внутренне настрадать то, что тебе предстоит сказать. В общем, я еду в Михайловское на Пушкинский праздник.

На вокзале в Пскове нас встретил хитрован Александр Александрович Бологов и тут же объяснил, что на мою долю сегодня — выступление в библиотеке, а потом — ведение вечера в театре. Все-таки он вызвонил меня после многих лет моих отказов. И время неудобное — экзамены, огород, и Пушкина я так не знаю, чтобы о нем говорить. Я любитель. Выяснилось и еще одно обстоятельство: Андрей Дмитриевич Дементьев, именно он должен был вести вечер в театре, сначала капризничал (это всё по словам Бологова), говорил, что не ездит без жены, а потом подвернулись в Москве какие-то выступления, и Дементьев решил Пушкинским праздником пренебречь. Я его понимаю, Пушкинский праздник, действительно, где-то на излете, по крайней мере — моды. О внутреннем значении этого события мне еще предстоит сказать, а Андрею Дмитриевичу сейчас, конечно, надо отсветиться в нескольких местах. Его жизнь в Израиле была равноценна некоторому угасанию его популярности. Приехав, он уже заручился звездой у концертного зала “Россия”, провел вечер в КДС. Поэт-песенник он очень неплохой, но мода на эту манеру уже кончается. Кончается и якобы молодость, здесь хоть крась брови и височки, хоть не крась. А уже по Евтушенко я вижу, что народ хочет видеть кумира молодым, и народ ведь уже тоже помолодел. В общем, Дементьев, который всякие блистания, отсвечивания делает мастерски, не согласился ехать, и всё упало на меня. Сразу выяснилось, что здесь две группы писателей: первая, которую собирал “наш” Бологов, и другая, приехавшая по приглашению Г. Н. Василевича, директора заповедника, сменившего Гейченко и даже, кажется, получившего Государственную премию за реставрацию дома-музея и всего комплекса. Эта вторая группа более, так сказать, демократическая: Максим Омелин, Андрей Волос, Санжар Яшин, один из лауреатов липскеровского “Дебюта”, Саша Костин. С другой, “патриотической”, стороны — Коля Коняев из Ленинграда, с которым я ездил в Иркутск, москвичка Полина Рожнова, милая и доброжелательная женщина, окончившая в свое время наш институт, Оразбайкызы-Тсуной, казахская поэтесса, работающая сейчас у Арсения консультантом.

Опускаю выступление в библиотеке, это все привычно, я только обратил внимание на местную, не очень готовую публику — ведь Омелин, Санжар и Костин действовали не очень правильно: стихи их трудны для понимания, требуют работы ума, стихи как бы наполненные. Наше, патриотическое, звено всё попроще. Грубо и не совсем тактично выражаясь, это не всегда поэзия, хотя есть и смысл, и определенная стихотворная ловкость. Вообще трудно подняться до тех “ранних электричек” Пастернака, чтобы было и народное содержание, и трепещущая, живая, страдающая форма. Оразбайкызы на вечере пела песни, говорила о дружбе, о Советском Союзе, в общем, вызвала полный восторг. Мне кажется, я со своей задачей справился. В конце выступления подарил институтскую майку председателю оргкомитета и вице-губернатору Юрию Анатольевичу, майку эту я хорошо потряс перед телевизионными камерами, все всё запомнили и будут теперь иметь в виду.

Днем ездили на экскурсию по городу. Возможно, Псков — самый нетронутый из многих городов Европы — слишком толсты стены, слишком фортификации связаны с природой. Конечно, много реставрации, но все это передает дух первозданности. Если бы были деньги, можно было бы во Пскове, словно за границей, писать, живя в гостинице, а часа на два выходить на экскурсии.

1 июня, суббота. …Но хватит умничаний и так хорошо работающих на мой дневник цитат. По бокам автобуса такая немыслимая зелень, такая красота, это 120 км до Михайловского. Иногда в полях что-то белеет — это аисты, их довольно много. Их всегда было много, но, видимо, сейчас развелись лягушки, а это всё аистиная пища. Я стал приглядываться к зеленым плоскостям вдоль дороги — всё это бывшие поля. Сидевший рядом со мной телевизионщик рассказал, что это бывшие поля, которые уже много лет, с начала перестройки, не засевают. Значит, скоро всё зерно будем покупать за рубежом. Все мы знаем, что значит не засеять поле: еще два-три года, и оно так зарастет, что никакая техника его не возьмет. К нашему разговору каким-то образом присоединились Омелин и Волос, сидящие сзади. У них своя точка зрения: причина в 37-м годе и в войне. Конечно, любой парень уйдет из деревни, если в деревне ни одного трактора, если нет бензина, чтобы заправить мотоцикл, а техника из колхозов ушла, потому что социализм держал и определенные цены на технику, и определенные объемы. Я уже не говорю о том, что в стране, которая добывает столько нефти, раньше были самые низкие цены на бензин и солярку.

Какой-то удивительный трепет охватывает на подъезде к Святым Горам. Я здесь не был лет 25, а тогда проезжал на своем “Запорожце” из Эстонии через Псков, пушкинские места, дальше, к Москве. В центре поднялась гостиница и огромный исторически-культурный центр. В автобусе поговаривали, что всё это было рассчитано на другие потоки туристов и посетителей. Мне тоже показалось, что и завтрашний день не соберет столько народа, сколько здесь было два года назад, в 2000 году, — чуть ли не 200 тысяч. Вернее, 200 тысяч собиралось раньше, а в прошлом году знаменитая поляна, на которой происходит праздник, была полна. Но тогда всё подогревалось и круглой датой, и приездом правительства, и открытием отреставрированного заново центра. Деньги дали огромные, и, забегая вперед, скажу, что деньги просто впихивали в реставрацию и Дома Пушкина, и некоторых других объектов. Современная фурнитура в исторических комнатах, светлые полы; такие же полы я видел в Финляндии, лет 20 тому назад у своего друга Эйна, ныне умершего, он так отделал всю квартиру — и комнаты, и библиотеку — финский аскетический, но дорогой стиль. Будто всё стало как в театре — исчезли обои, шторы, всё расчистилось, нацелившись на поток. А потока нет. Я понимаю, что всё это — огромный миф, для того чтобы его передать дальше, его надо было как можно сильнее укрепить. Все-таки ощущение некоторого легкомысленного взгляда на эпоху есть, на тонкости той же самой деревенской жизни, описанной в “Онегине”…