История России с древнейших времен. Том 4. От Княжения Василия Дмитриевича Донского до кончины великого князя Василия Васильевича Темного. 1389-1462 гг. - Сергей Соловьев

Теперь мы должны обратиться несколько назад и посмотреть, что сделал Шемяка, сидя в Москве на столе великокняжеском. Положение его здесь было незавидное: отовсюду окруженный людьми подозрительной верности, доброжелателями Василия, он не мог идти по следам своих предшественников, примышлять к своей отчине, потому что только уступками мог приобрести расположение других князей. Обязанный своим успехом содействию князя Ивана Андреевича можайского, он отдал ему Суздальское княжество; но правнуки Димитрия Константиновича были еще живы и, как видно, княжили в Суздале неизвестно в каких отношениях к московским князьям. Когда Шемяка снова лишился Москвы, то заключил с ними договор, признал старшего брата, князя Василия Юрьевича, сыном, младшего, князя Федора Юрьевича, племянником; но сын Шемяки, князь Иван Димитриевич, должен был считать князя Василия Юрьевича братом равным, следовательно, в случае смерти Шемяки суздальский князь, будучи равным сыну его и наследнику, имел равное с ним право на великое княжение Владимирское! Шемяка обязался не отдавать Суздаля князю можайскому, как отдал прежде, не вступаться в прадедину, дедину и отчину обоих братьев, Суздаль, Новгород Нижний, Городец и Вятку. Здесь, как видно, нарочно прибавлено: прадедину, чтоб показать давность права князей на эти области. Шемяка уступает суздальским одно из самых важных прав – ведаться самим с Ордою; обязывается не заключать никаких договоров с великим князем Василием без ведома князей суздальских. Касательно оборонительного и наступательного союза обязанности равные: если сам Шемяка поведет войско, то и князь суздальский должен сесть на коня, если же пошлет сына, то и суздальский князь посылает только сына или брата. Московские служилые князья и бояре, купившие волости в Суздальском княжестве во время невзгоды прежних князей его (в их неверемя), должны отступиться от своих приобретений; наконец, читаем: «Что мы, наши бояре и люди пограбили в твоей отчине, великом княженьи, то все оставить, пока даст тебе бог, велит достать своей отчины, великого княжения».

Обязанный уступать требованиям князей-союзников в ущерб силе Московского княжества, Шемяка, разумеется, должен был уступать требованиям своей дружины и своих московских приверженцев; граждане, к нему не расположенные или по крайней мере равнодушные, не могли найти против них защиты на суде Шемякине, и этот суд пословицею перешел в потомство с значением суда несправедливого.

Но после торжества Василиева отношения московского князя к другим князьям, союзным и враждебным, родным и неродным, принимают прежний характер. Мы видели, на каких основаниях заключен был мир с Шемякою и Можайским; до нас дошла договорная грамота последнего с великим князем; Можайский повторяет в ней: «Что ты, господин князь великий, от нас потерпел, за то за все ни ты сам, ни твоя мать, ни жена, ни дети не должны мстить ни мне, ни моим детям, не должны ничего этого ни помнить, ни поминать, ни на сердце держать». Когда детям великокняжеским исполнится по 42 лет, то они должны сами целовать крест в соблюдении этого договора. Договаривающиеся ставят в свидетели бога, богородицу, великих чудотворцев, великого святителя Николу, св. Петра митрополита, св. Леонтия Ростовского, Сергия и Кирилла, молитву родителей, отцов, дедов и прадедов; а поруками – князя тверского, его жену (сестру Можайского), князей Михаила Андреевича и Василия Ярославича; кто нарушит договор, на том не будет милости божией, богородицы, молитвы означенных святых и родительской, а поруки будут с правым на виноватого.

Союз можайского князя пока еще был нужен Василию, и в сентябре 1447 года заключен был с ним новый договор, но которому великий князь пожаловал Ивана Андреевича Бежецким Верхом, половиною Заозерья и Лисиным; Можайский клянется держать великое княжение честно и грозно, без обиды, в случае смерти Василия обязуется признать его сына великим князем и быть с ним заодно, ходить на войну по приказу великокняжескому без ослушанья, но выговаривает опять: «А к тебе, великому князю, мне не ездить, пока бог не даст отца нашего митрополита в земле нашей». Князья, оставшиеся верными Василию, были награждены: в июне 1447 года заключен был договор с Михаилом Андреевичем верейским, по которому тот получал освобождение от татарской дани на два года, кроме того, большую часть Заозерья в вотчину; серпуховской князь Василий Ярославич получил за свои услуги Дмитров и еще несколько волостей.

Все эти князья были довольны; не мог быть доволен один Шемяка. Везде, в Новгороде и Казани, между князьями удельными и в стенах самой Москвы, он заводил крамолы, хотел возбудить нерасположение к Василию: он не переставал сноситься с Новгородом, называя себя великим князем и требуя помощи от граждан, повторяя старое обвинение Василию, что по его поблажке Москва в руках татар, не прекратил сношений и с прежним союзником своим, Иваном можайским: последний не скрывал этого союза от великого князя, послы его прямо говорили Василию: «Если пожалуешь князя Димитрия Юрьевича, то все равно, что ты и меня, князь Ивана, пожаловал; если же не пожалуешь князя Димитрия, то это значит, что и меня ты не пожаловал». Из этого свидетельства видно, что Шемяка просил у великого князя волостей, потерянных по договору 1447 года, или других каких-либо и не получал просимого. Отказавшись от всякой власти над Вяткою, Шемяка между тем посылал подговаривать ее беспокойное народонаселение на Москву; поклявшись не сноситься с Ордою, Шемяка держал у себя казанского посла, и легко было догадаться, какие переговоры вел он с ханом, потому что последний сковал посла великокняжеского; когда же от хана Большой Орды пришли послы в Москву и великий князь послал к Шемяке за выходом, то он не дал ничего, отозвавшись, что хан Большой Орды не имеет никакой власти над Русью. Поклявшись возвратить все захваченное им в Москве через месяц, Шемяка не возвращал и по истечении шести месяцев, особенно не возвращал ярлыков и грамот. Далее, в договоре находилось условие, общее всем княжеским договорам того времени, что бояре, дети боярские и слуги вольные вольны переходить от одного князя к другому, не лишаясь своих отчин, так что боярин одного князя, покинув его службу, перейдя к другому, мог жить, однако, во владениях прежнего князя, и тот обязывался блюсти его, как своих верных бояр. Но Шемяка не мог смотреть равнодушно, что бояре его отъезжают в Москву, и вопреки клятве грабил их, отнимал села, дома, все имущество, находившееся в его владениях. Мы знаем, что младшим сыновьям великокняжеским давались части в самом городе Москве, и каждый из них держал тиуна в своей части: Шемяка, владея в Москве жребием отца своего Юрия, посылал к тиуну своему Ватазину грамоты, в которых приказывал ему стараться отклонять граждан от великого князя. Эти грамоты были перехвачены, и Василий отдал дело на суд духовенству.

Если русское духовенство в лице своего представителя, митрополита, так сильно содействовало возвеличению Москвы, то одинаково могущественно содействовало и утверждению единовластия, ибо в это время духовенство сознательнее других сословий могло смотреть на стремление великих князей московских, вполне оценить это стремление. Проникнутое понятиями о власти царской, власти, получаемой от бога и не зависящей ни от кого и ни от чего, духовенство по этому самому должно было находиться постоянно во враждебном отношении к старому порядку вещей, к родовым отношениям, не говоря уже о том, что усобицы княжеские находились в прямой противоположности с духом религии, а без единовластия они не могли прекратиться. Вот почему, когда московские князья начали стремиться к единовластию, то стремления их совершенно совпали с стремлениями духовенства; можно сказать, что вместе с мечом светским, великокняжеским, против удельных князей постоянно был направлен меч духовный. Мы видели, как митрополит Фотий в начала Васильева княжения действовал против замыслов дяди Юрия, как потом кирилловский игумен Трифон разрешил Василия от клятвы, данной Шемяке; а теперь, когда Шемяка не соблюл своей клятвы и великий князь объявил об этом духовенству, то оно вооружилось против Юрьевича и отправило к нему грозное послание, замечательное по необыкновенному для того времени искусству, с каким написано, по уменью соединить цели государственные с религиозными. Послание написано от лица пяти владык, двух архимандритов, которые поименованы, и потом от лица всего духовенства. Здесь прежде всего обращает на себя внимание порядок, в каком следуют владыки один за другим: они написаны по старшинству городов, и первое место занимает владыка ростовский. Ростов Великий, давно утративший свое значение, давно преклонившийся пред пригородами своими, удерживает прежнее место относительно церковной иерархии и напоминает, что область, в которой находится теперь историческая сцена действия, есть древняя область Ростовская; за ним следует владыка суздальский, и уже третье место занимает нареченный митрополит Иона, владыка рязанский, за которым следуют владыки коломенский и пермский. Второе, что останавливает нас здесь, – это единство русского духовенства: Иона, епископ рязанский, ревностно поддерживает государственное стремление московского князя, и московский князь не медлит дать свое согласие на возведение этого епископа в сан митрополита, зная, что рязанский владыка не принесет в Москву областных рязанских стремлений.