Откатчики. Роман о «крысах» - Алексей Колышевский

Герман так же аккуратно взял этот прямоугольник и опустил руки под стол. Из футляра он извлек пластиковую карточку «VISA», выписанную на имя какого-то Рокаса Ругиниса, и сложенный вчетверо конверт с пин-кодом.

– Кто такой этот Ругинис?

Андрей Первый недоуменно пожал плечами:

– Черт его знает! Какой-то литовец, на чей паспорт открыт счет. Во всяком случае, он резидент в своей стране, и совершенно очевидно, что никакого особенного внимания к нему никакие фискальные органы в его родной Литве проявлять не станут. Не будем же мы, в самом деле, открывать счет на ваше имя, не так ли?

Герману все предложенное очень понравилось. И с тех пор Андрей Первый стал его, если можно так выразиться, самым безопасным контактом. Схема работала, как часы: на почтовый, «домашний», адрес Германа периодически приходили предложения от Андрея Первого. То ему надо было что-то ввести в ассортимент, то что-то ротировать, то провести какую-нибудь акцию… У Германа постепенно сформировался четкий прейскурант расценок на все его «стандартные» услуги. Впрочем, каждый случай был, по его мнению, индивидуальным и цены «прейскуранта» были лишь отправной точкой в торге. Довольно быстро Герман понял, что Андрей Первый особенно не радеет за деньги своего хозяина-миллионера, жителя Рио, и каждый раз понемногу повышал расценки. Отказа не было, и аппетиты Германа росли. Карточка погружалась в щель банкоматов по нескольку раз в неделю. Деньги на ней Герман никогда не держал и всегда снимал все до последнего цента в день зачисления очередного отката от компании Андрея Первого. Через довольно непродолжительное время полки магазинов «Ромашки» заполонило вино компаний «Пудинг» и «Золото Рейна» – компании Андрея. Со временем, прогуливаясь по магазинам конкурентов, Герман обнаружил, что вина от «Золота Рейна» превалируют почти во всех московских сетевых магазинах. Прикинул количество пластиковых карточек, выписанных на призрака по имени Рокас Ругинис, и от души похохотал.

Вместо совести

Испытывал ли он угрызения совести? Быть может, что-то похожее и происходило с ним, но в последний раз ему было стыдно, кажется, в школе. Классе в пятом. Был задан доклад о крокодилах, и маленький Гера отправился в районную библиотеку. Там он попросил выдать ему нужную книгу, но книга оказалась на руках, и пришлось идти в читальный зал, где он попросту взял, да и вырвал из книги пару страниц. Ну не хотелось ему сидеть в душном читальном зале и переписывать статью! Такой вот был своеобразный мальчик. А на следующий день Гера во время урока вышел в туалет и, проходя мимо учительской, услышал через неплотно прикрытую дверь свою фамилию, произнесенную чужим противным голосом. Герман затаил дыхание и принялся слушать, как о его вчерашнем вероломном поступке рассказывает какая-то явно пожилая особа. Этот голос принадлежал заведующей библиотеки – старой карге, помимо основной работы еще и являющейся «сексоткой», но не от слова «секс», а сокращением от «секретный сотрудник». КГБ, разумеется. Должность у нее была такая. Идеологическая. В то время была и национальная идея, и идеология, и почти всех это устраивало. Всех, кроме кучки психопатов-диссидентов, о существовании которых мальчик Гера даже и не догадывался.

Так вот, эта самая «сексотка» шипела, что Германа необходимо «немедленно посадить в колонию для малолетних преступников», в противном случае «он вырастет отпетым…». Чем или кем вырастет Герман, библиотекарша предположить не успела, так как он смело открыл дверь в учительскую и возник на пороге, с ноздрями, раздувающимися от совершенно правдоподобного гнева. Библиотекарша и завуч школы, которая с возмущением и втайне ненавидя старую каргу, слушала ее, потеряв дар речи, уставились на Германа. Он тем временем, мгновенно оценив ситуацию, решил все отрицать:

– Я слышал, как здесь была произнесена моя фамилия! Чем обязан, так сказать?!

От подобного наглого и не по годам самоуверенного тона обе дамы поначалу совершенно растерялись, но, будучи людьми опытными, стали, оживленно размахивая руками, вопить на Германа и поливать его настоящим селем из литературных, но от этого не менее обидных ругательств вроде «наглец» и «мерзавец». Опустим здесь все то множество перепалок, дурацких очных ставок и даже товарищеский суд на собрании пионерской дружины. Скажем только, что Германа оправдали, признали невиновным, извинились перед ним, а всю вину за испорченную книгу свалили на мальчика из соседней школы. Ему, этому мальчику, не повезло в этой истории больше всех, и не повезло фатально и абсолютно. Не везти ему начало еще с того момента, как он зашел в тот же день, что и Герман, в читальный зал, но сделал это на час позже и взял ту самую, испоганенную Германом книгу! Программа в школах одинакова, мальчику тоже был задан доклад о крокодилах, и он, не найдя нужного текста и с удивлением обнаружив пропажу двух страниц, честно доложил об этом дежурной библиотекарше. Герман столь изощренно врал и так правдоподобно играл, что ему поверили! А несчастный мальчик отчего-то страшно испугался, когда ему вдруг стали задавать вопросы о том, не он ли «испортил книгу, а потом испугался и свалил все на другого». Дежурная библиотекарша, которая, согласно своей инструкции, должна была осматривать книги после их использования посетителями читального зала, но никогда этого не делала, также очень испугалась и подтвердила, что Герман сдал книгу в полном порядке. Мальчика обвинили в преступлении, которого он не совершал, исключили из пионеров, а это было поистине ужасным клеймом тогда. Никто не хотел ничего слушать, тем более что мальчика так запугали, что он сознался в том, чего никогда не совершал. Также его родителей обязали выплатить штраф в размере девятнадцати рублей. В то время средняя зарплата инженера составляла сто двадцать рублей, и поэтому сумма штрафа была существенной. В особенности для семьи мальчика, которая состояла из отца, тунеядца и алкоголика с искореженным «синькой» сознанием, и матери-прачки. Узнав о том, что он должен платить за своего отпрыска штраф в размере, эквивалентном пяти бутылкам водки, не лишенный вовремя родительских прав и своевременно не посаженный в тюрьму родитель до того распалился, что схватил сына в охапку и выбросил в окно, а жили они на четвертом этаже. Чудо, не вполне полноценное, но произошло. На счастье, внизу оказался свежевскопанный газон. Мальчик не умер, но полет из окна четвертого этажа и плохая наследственность повредили его рассудок. На всю жизнь остался он полным инвалидом, не способным к осмысленным действиям и обреченный вечно вести жизнь садового овоща на попечении органов социального призрения.

С этой смертью личности ни в чем не повинного бедолаги не осталось и свидетеля Гериной подлости. Герману было стыдно, но в глазах окружающих он был кем-то вроде героя и настолько свыкся с положением невинной жертвы, перед которой извинились не кто-нибудь, а участковый милиционер и директор школы, что стыдно ему было недолго. Примерно с полчаса! А потом он просто забыл об этом и, в конце концов, сам поверил в то, что ничего подлого не совершал и ни в чем не виновен. Как только это произошло, то его Совесть, стыдливо прикрывая свою немощную наготу, убралась восвояси на «пункт распределения Совестей», и больше Герману никого из того «пункта» не присылали…

Но, как водится, если не прислали из одного «верхнего пункта», то прислали из другого, «нижнего». И не Совесть, а такого скрипучего жука-скарабея. Дьяволенка, который обосновался в и без того маленькой квартирке Гериной души, заняв там всю полезную жилплощадь. Душу же, с которой он не мог ничего поделать, он загнал в чуланчик с паутиной на стенах. Всю свою последующую жизнь Герман слушал скрип этого жука, который он принимал за голоса своей души и совести. Так было и в тот раз, когда, расставшись с Андреем Первым возле «Спаго», Гера поймал московского лихача и попросил немного покатать его по ночному городу. Затормозили возле ночного магазина. Герман купил поллитровую бутылку виски «Chivas» и, предвкушая вечер, полный созерцания жизни ночного города и задумчивой меланхолии, отвинтил крышку. Таксист, дед, отработавший «в тачке» тридцать с лишним лет и повидавший всякое, даже бровью не повел и, не спрашивая о маршруте, повез Германа по красивейшим московским местам. Проезжая по Бульварному кольцу, перед выездом на Гоголевский бульвар Герман заметил огромный рекламный щит, который привлек его внимание тем, что на нем не было никакой, во всяком случае, явной рекламы. Вместо нее на щите красовалась барышня, но не целиком, а лишь ее лицо. Довольно симпатичная барышня, отметил про себя Герман, если бы не ее глаза. Глаза были холодными глазами змеи, которая глядела на свою жертву по-своему, по-змеиному гипнотизируя ее. Помимо лица барышни-змеи на щите красовалась надпись, которая свидетельствовала о том, что барышня кого-то любит и в этом, дескать, признается. Так прямо и было написано: «Я тебя люблю». Такси как раз застыло у светофора, и Герман озадаченно смотрел на щит, силясь понять, кто же это, собственно, такая и отчего ее признание в любви было необходимо делать столь публичным. Меж тем машина тронулась, и, проехав по Гоголевскому, они оказались на площади перед Храмом Христа. С все более возрастающим изумлением Герман обнаружил еще один точно такой же рекламный щит, клон первого, увиденного полминуты назад.