Продавец снов - Александр Журавлев

– Вызывай подкрепление, – простонал худосочный Драйер беспомощно протягивая к старшему руки.

– Не пущу, хоть одного, но с собой заберу. Вместе помирать будем, – пробурчал Кузьмич, удерживая мёртвой хваткой Драйера.

Поляковский, сшибая на своём пути стулья, выскочил в прихожую, нашёл телефон и набрал номер отдела. Но почему-то в трубке вместо гудков вызова он услышал: «Ку-ку, ку-ку, ваше время истекло».

– Что значит, истекло? – непонимающе переспросил Поляковский.

– Кто не спрятался, я не виновата, – ответила трубка голосом хозяйки квартиры.

– Что за шутки такие, чёрт побери? Я спрашиваю, что за шутки? – взревел старший.

Вместо ответа из трубки ударил бешеный фокстрот. Пространство пришло в движение. Оно то сжималось, то растягивалось, будто резиновое, искажая всё окружающее до полного абсурда.

Пол ходил ходуном. Качающиеся из стороны в сторону стены грозились сомкнуться и раздавить. Потолок пошёл трещинами, и на глазах у обалдевшего Поляковского бесследно растворился. Из образовавшейся на его месте зияющей черноты повеяло холодом. В неё, кувыркаясь в воздухе, вылетел стол, туда же пронеслись шкаф и стулья. Кухонная утварь, кружась в нелепом хороводе, также исчезла там.

В коридоре появилась Вихляева. Погрозив пальцем Поляковскому, она рассмеялась. От этого смеха ему стало жутко. Промычав что-то невнятное, отдалённо напоминающее мольбу о помощи, он застучал зубами и закрыл голову руками.

Александра Никитична, взмахнув руками, оторвалась от пола и вылетела в чёрную дыру. Вслед за ней, покачиваясь в воздухе, проплыло мертвецки пьяное тело Кузьмича, туда же исчезли Альберт и Казимир. В то же мгновение квартира наполнилась зеленоватой едкой дымкой.

Буравя барабанные перепонки отвратительным писком, невесть откуда на голову Поляковскому свалилось мерзкое полчище летучих мышей. Закрываясь от ударов гадких когтистых крыльев, он упал на пол.

Прошла минута, другая – и всё стихло. Рассеялась и зеленоватая дымка.

– Что это было? – первым подал голос Поляковский, поднимаясь на ноги. – Ничего не понимаю, где это мы?

Действительная реальность явно не соответствовала тому, что окружало их с минуту назад. Вокруг не было даже слабого намёка на квартиру Вихляевой.

В голове у Поляковского вдруг стало что-то вопить и топать ногами: что они столкнулись с чем-то необъяснимым, с тем, что выходило за рамки обыденного понимания. Вытерев со лба холодный пот, он зажмурил глаза, досчитал до десяти, открыл, но ничего не изменилось.

– Ужас! – выдохнул он. – Какой ужас! Не верю глазам своим!

Полуподвальное помещение, серые кирпичные стены. Картины, эскизы, мольберт. На табурете палитра с кистями. Стеллаж с инструментом и красками.

Сознание стало медленно возвращаться и к Драйеру.

– Алексеевич, а Алексеевич, что за чертовщина такая? – обратился он к Поляковскому по отчеству. – Тебе не кажется, что мы в мастерской того самого мазилы?

– Теперь уже не кажется, – ответил толстяк.

– Ваша минута истекла, – раздался по мегафону с улицы голос.

Драйер вздрогнул и покосился на окно.

– Интересно, кто это бухтит, уж больно голос знаком?

– Тебе показалось, – отмахнулся Поляковский.

– Да нет! Точно говорю, ошибки быть не может, – настаивал на своём длинный.

– Выходите, сопротивление бесполезно, – продолжал пугать мегафон.

– Слышь, Алексеевич, а, по-моему, это ты вещаешь. К гадалке не ходи, точно ты, – не унимался Драйер.

– Как это я, когда я здесь? – с раздражением возмутился толстяк.

– Ты меня спрашиваешь? Спроси лучше у себя, как это ты в двух местах одновременно оказался.

– Так это же было вчера утром, при штурме этой самой мастерской, – вдруг прозрел Поляковский. – Да, точно, вчера. Но тогда как это может быть сегодня?

– Так, может, эти дни между собой как-то местами поменялись, и вчерашний день стал сегодняшним? – осенило Драйера.

Поляковский хлопнул себя ладонью по лбу. Его глаза округлились, в них явно читались не очень добрые вести.

– Что? Что? – длинный испугано тряхнул его за плечо.

Поляковский тяжело вздохнул, выходя из ступора.

– Кошмар, какой кошмар, – прошептал он. – Выходит, что мы каким-то образом попали в утро вчерашнего дня. И если это так, то сейчас начнётся захват.

– Какой захват? – Драйер, от волнения схватился за сердце, присел на корточки и привалился к стеллажу.

– Мастерской, идиот! Пропади она пропадом! А мы здесь, понимаешь? Мы оказались здесь вместо этих самых мнимых рисовак. И захватывать теперь будут нас! – взорвался в негодовании Поляковский. – Явно здесь без нечистой силы не обошлось.

– Точно, это хозяйка квартиры к этому руку приложила. Говорил же писака доморощенный, что она ведьма, а ты заладил: соучастница, соучастница. Слушай, Алексеевич, а ты молитвы какие-нибудь знаешь?

– Откуда? Спроси меня чего попроще! Да и поздно теперь поклоны бить.

– Тогда дело – дрянь, – обречённо сказал Драйер. Вдруг он как ошпаренный подскочил к стене и, пытаясь дотянуться до окна, стал орать: – Это мы! Мы свои!

Но за эхом грохочущих сапог его голос не был услышан. По подвалу уже бежали солдаты. От сильного удара дверь в мастерскую вылетела.

– Это конец… – мелькнуло в голове у Драйера.

– Ложись! – скомандовал Поляковский и упал на пол, ощутив затылком ствол автомата.

– Мастерскую обыскать. Этих клоунов – в отдел, – командовал глумливый голос, топча каблуками спину Драйера.

– Сгною паршивца, – пронеслось в голове у Поляковского. – Вот только выберусь, будешь ты у меня лес валить, где-нибудь в Сибири.

Но лишь только он попробовал повернуть голову, как тут же со звериной силой был вдавлен сапогом в пол.

– Мы свои, – простонал Поляковский.

В ответ раздался смех. И тотчас между лопаток врезался приклад. В голове будто лопнул огненный шар. Взрыв боли свёл судорогой всё тело. И через затуманившееся сознание он услышал металлический щелчок автоматного затвора и крик Драйера: «Нет! Нет!»

И снова всё затянулось зелёной дымкой. И снова в ухо Поляковскому, откуда-то орала телефонная трубка из квартиры Вихляевой: «Ку-ку, ку-ку, ваше время истекло». И снова, надрываясь медью, рванул беснующийся фокстрот. Он становился всё быстрее и быстрее, будто кто-то отчаянно крутил ручку патефона. И вдруг звон лопнувшей пружины резко оборвал этот кошмар. Настала умиротворённая тишина.

Поляковский открыл глаза.

– Что же это такое? – услышал он истеричный всхлип Драйера.

Они всё так же находились в подвальном помещении проклятой мастерской. Но, к их удивлению, дверь была целёхонька, не было здесь и солдат. Не было даже и слабого намёка, на то, что с ними минуту назад всё это происходило.

– Пора отсюда сваливать, – сказал Поляковский, отряхивая пыль с колен.

Но лишь только они собрались рвануть к выходу, как из мегафона с улицы опять раздался голос:

– Ваша минута истекла!

– Чёрт побери, это кажется опять ты! – закричал Драйер, с ненавистью глядя на Поляковского.

– Тупица! При чём здесь я? Мы застряли во времени, всё повторяется снова!

По подвалу уже грохотали сапоги, и опять от удара вылетела дверь в мастерскую…

Глава 14

Ираклий пришёл в себя только в больнице. Окружённый зелёными стенами, он лежал на койке в углу палаты. На его голове был намотан тюрбан из марли, ныло всё тело.

Ираклий повернул голову, отчего в ушах загудели сотни иерихонских труб. Тяжело вздохнув, он стиснул зубы. Когда стало немного легче, он открыл глаза. Взгляд медленно, как сонная муха, пополз по выбеленному потолку, опустился по стене вниз, перебрался через окно, закрашенное белой краской, и остановился на блестящей дверной ручке.

Затем Сумелидий принялся размышлять над тем, где он и как сюда попал. Но как ни старался, всё же не вспомнил. В коридоре послышались шаги. Напротив палаты они стихли. Дверь приоткрылась, и в неё просунулась шарообразная лысая голова.

– Козла забьём? – спросила она, тряся как погремушкой, футляром от домино.

– К чёрту, – прошептал Ираклий голосом умирающего.

Голова, похлопав свиными глазками, недовольно фыркнула:

– Сам дурак, – после чего сразу же скрылась за дверью.

Не прошло и минуты, как дверь палаты снова открылась. Окружённый свитой ординатуры как муравьями, в неё вошёл доктор Генрих Осипович Запрудный. В больнице он ведал хирургическим отделением. Это был среднего роста полноватый человек лет пятидесяти. По натуре своей Генрих Осипович был добряком, вновь прибывших больных он всегда ласково называл «подарками». Совершая утренние обходы, Запрудный справлялся о здоровье у каждого пациента и где-то по-отечески давал им свои наставления. На всех хватало его доброго сердца. Подойдя к Ираклию, он с состраданием поморщился.

– Добрый день. Как самочувствие? – спросил Генрих Осипович, поглаживая свою седенькую бородку.