Исправить все - Vladarg Delsat

— Ты попросил Покровителя о втором шансе, согласившись на цену, — кивнула ему гоблинша.

— Знаешь, в Ленинграде я узнал, что такое семья, — как-то очень мечтательно продолжил Гриша. — Нежные руки мамы, дающие уверенность — отца. И брат, конечно же. Я никогда этого не знал, а тут целых четверть века счастья.

— Но потом же ты их потерял? — Нежноглаза понимала, о чем говорил детеныш. Он потерял родных, но был уже взрослым, а не годовалым никому не нужным ребенком.

— Я потерял родных, это так, — кивнул мальчик. — Но у меня оставалась родная страна, родной город и люди вокруг. Да, люди зверели от голода, убивая даже детей, но каждую минуту рядом со мной были товарищи. Поэтому я не был один.

— Если бы не Гриша, я и не выжила бы, — подала голос Маша. — Но, когда я стояла на разбомбленной улице, не зная, куда идти, меня взяла с собой просто прохожая. Знаешь, Нежноглаза, обыкновенная женщина стала мне более мамой, чем все Грейнджеры. Я только потом узнала, что она подсовывала мне свой хлеб! Нежноглаза! Там, хлеб означал жизнь! Его было очень мало, и она… она…

— Тише, тише… — прижал Гришка девочку к себе. — Это трудно понять, но там — наш город и наши люди. Пусть прошло полвека, но мы верим, нас не бросят. Это наш город!

Хотя голос мальчика по-прежнему не содержал эмоций, но гоблинша поразилась — сколько гордости было в нем. Нежноглаза пыталась представить гоблина, добровольно подкладывающего золото в карман кому-то, и не смогла. Она начала понимать, о чем говорил этот детеныш — им обоим действительно будет лучше в том месте, которые оба считают домом. А это значило — надо писать Кощею. Как русский отреагирует на такое письмо, Нежноглаза даже не подозревала. Но полюбив этих детей, она просто не могла поступить иначе.

А Гришка рассказывал Маше как оно было до войны, стараясь все поточнее вспомнить, девочка же, слушала, закрыв глаза. Она очень пыталась представить на месте льда зеленые деревья, и у нее получалось. А в тишине звучал метроном, без которого оба спали очень плохо. Почти не спали, потому что очень страшно было. Потом Гриша начал читать стихи Ольги Берггольц. Именно те, что поднимали на борьбу голосом Ленинградского радио. И Маша подхватывала. И звучали на два голоса то усталые, то злые, то яростные строфы. Как будто легче на душе становилось от этих строк.

— А помнишь, когда я была еще дурной, ты мне рассказывал? — тихо спросила девочка. — Веди если бы не ты…

— Помню, хорошая моя, все помню, — вздохнул Гриша.

Разговаривать они предпочитали по-русски, полностью отвергая Британию и все, что с ней связано. Двое детей очень хотели домой. Туда, где такие знакомые и родные люди. Люди, которые их не предавали даже в самое страшное время. В отличие от британцев.

— Вот поставим тебя на ноги, — погладил приникшую к нему Машу Гриша. — И гори они все огнем.

— Главное, чтобы не разлучили, — вздохнула девочка, устало закрывая глаза.

— Не разлучат, — уверенно произнес искренне в это веривший мальчик.

В далекую Россию улетала весточка о двоих переживших очень страшное время детях, а Нежноглаза просто плакала, слушая спокойные голоса, в которых сквозила то ярость, а то нежность…

***

Своего секретаря в таком состоянии Кощей видел впервые. Довольно высокоорганизованный лич, сделанный как-то шутки ради, нашел себе применение, разбирая корреспонденцию Его Темнейшества, как он называл бессмертного некроманта, жить-то хотелось, даже так. Но получив красный шар от гоблинов, что было уже странным, лич не удержался и взглянул внутрь.

— Кощей, — проговорило не самое живое существо. — Ты должен это увидеть!

— Очеловечился ты у меня, — вздохнул скучающий некромант, вскрывая шар.

— Это не шутка… — лич был готов уже и сам лететь и всех убивать.

— Да я уж вижу, — Кощей смотрел на двоих истощенных детей.

Память мальчика, пошедшего на испытание и обретшего себя там, где гибли люди. Просто представив, что покинутому всеми мальчишке понадобилось оказаться в далеком году для того, чтобы обрести, Кощей почувствовал ярость, а уж результат проверки медленно привел его в бешенство. Мальчик его крови и девочка, неизвестно чьей, но кого-то очень знакомого. Истощенные дети, в глазах которых полыхала давняя война.

— Позови-ка Марьюшку, — попросил пытавшийся взять себя в руки Кощей. — А то я сейчас…

— Звал, милый? — поинтересовалась немедленно появившаяся любимая. — Что стряслось?

— Не могу вспомнить, — признался некромант. — Посмотри-ка на девочку.

— Макошь! — воскликнула женщина, только увидев детей. — Кто посмел?!

— Мальчишка платил цену, а вот девочка… — протянул Кощей.

— Мы немедленно идем к ним! — взбесить его любимую было трудно, но, видимо Марья узнала девочку, поэтому Кощей только кивнул секретарю.

Спустя несколько долгих минут, одетые в защитные одежды, двое бессмертных покинули стоявший на высокой горе черный страшный замок. Взяв Марью за руку, Кощей шагнул прямо в Лондон, на моментально опустевшую Косую Аллею. Его тут, может, и не знали, но давящая сила бессмертного некроманта дала понять британцам, что от одетого в черное нужно держаться подальше.

Шагнув к ступеням банка, Кощей только ухмылялся. Судя по всему, британцы доигрались, просто подумав о том, чтобы тронуть его кровь. О том, кем была девочка, он не думал, а Марья явно волновалась, как будто шла на встречу с кем-то близким.

Гоблины играть в игры не стали, сразу же проводив бессмертных к двоим, лежавшим в защищенном помещении. Девочка спала, тихо всхлипывая, а ее мальчик охранял сон своей, судя по всему, невесты. По крайней мере, так показалось Кощею. Приглядевшись к ребенку своей крови, некромант разглядел свет целительства, что означало — мальчик сумел кому-то спасти жизнь после того, как ожил в своем новом теле. Вот это уже было серьезно.

— Здравствуйте, — первым поздоровался мальчик, безотчетно прикрывая девочку.

— Здравствуй дитя моей крови, — ответил ему Кощей. — Как звать-то тебя?

— Григорий Нефедов, — ответил ему Гриша, разглядывая гостя. Лицо его не выражало ничего, и некромант знал, что это значит. — А это Маша Пивоварова.

— Здрасти, — открывшая глаза при звуках своего имени, Маша посмотрела на