Марья-Искусница и Хозяин костяного замка (СИ) - Котова Ирина Владимировна

— Расколдовывай меня уже, — попросила я жалобно. — Все я осознала и поняла. Хотя, — тут я ногой топнула, сердясь на бесчувственного рыжего, — нечего грязь вокруг себя разводить! Тут какая хозяйка выдержит, за тряпку не схватится? Грязь в доме почище свербит, чем в носу перед чиханием! Хочешь не хочешь, а чихнешь, то есть уберешь!

— А ты здесь хозяйка? — спросил он, глазами сверкнув.

— А кто еще? — огрызнулась я. — Ты еще тут кого-то видишь?

— Ох, Марья, Марья, — сердито покачал он головой. — Я и тебя-то вижу с трудом. Ты понимаешь, глупая, что могла зелье выпить, от которого замертво бы упала? Хорошо хоть, яйцо жар-птицы не трогала, иначе и сгореть можно. Хотя, — он зло и тоскливо рукой махнул, — надо уже спрятать его надежно, чтобы не навредило никому. Все равно бьюсь над ним, бьюсь, а птенец не выводится.

Я рот открыла, чтобы вопрос задать — и закрыла. Ну его, злить. Лучше подарок сделаю, может и сердиться перестанет. Только глаза опустила, дабы не догадался, что задумала что-то.

И колдун усмехнулся, по щеке меня погладил.

— Прощу на этот раз, — сказал он, и я свои руки увидела. — Но, Марья, — добавил он тихо, склонившись к уху моему, и у меня опять по коже морозом посыпало, — клянусь, еще куда залезешь или что-то в мастерской тронешь — оставлю заколдованной на год, не меньше. Понятно?

Я вспомнила, как он выполнил обещание превратить меня в лягуху, и поспешно закивала, глаз не поднимая. Пусть сердится, пусть. Как уедет в ночь, я ему такой подарок сделаю, что он меня больше никогда глупой не назовет!

Глава 12

Дождалась я, когда вечером, до заката солнца Мерлин куда-то на коне своем облачном улетел, и пошла на кухню. С Эльдой болтаю, а сама угощение мешаю: сварила я медовухи сладкой, замочила в ней мешок зерна пшеничного и изюма крупного, яблок в нее порезала. Попросила ворона Доррина корыто под яблоню в саду поставить, и угощение получившееся туда вывалила, размешала. Под вечерним солнышком летним такой дух от него пошел! Пчелы тут же налетели, а пташки брагу чуют и не трогают.

— И что, — Эльда меня спрашивает, — неужто прилетят?

— Конечно, — говорю гордо. — Только ты в замке спрячься и не выходи. Пугливые они. И я спрячусь, только еще в свиристелку посвистеть нужно.

Брауни с сомнением лапки сложила.

— Не натворила бы ты чего еще, Марья. Хозяин-то суров у нас. Не нужно бы его терпение испытывать.

— Да что тут можно натворить, — рассмеялась я и рукой махнула. — Иди, — говорю, — и не переживай. Мерлин только рад будет, вот увидишь, неделю потом станет меня нахваливать.

— Ну… если так, — проворчала брауни и в воздухе растворилась.

А я пошла по саду бродить. Видела я тут во время прогулки родник, который прямо из земли сам по себе бил — я еще удивилась, как тут он появиться мог? А вокруг рос тростник озерный, необычный такой, голубоватый. Я тростинку одну себе срезала, дырочку провертела и свиристелку сделала. Стемнело, села я под яблоню рядом с корытом, и давай свистеть переливчато! Посвистела-посвистела, от яблони отошла, в розах залегла и в небо звездное смотрю — нет ли где пятнышек огненных?

Только вдруг от озера шум раздался такой, будто по поверхности воды сотней ладоней звучно бить начали. Зашумело, затряслась подо мной земля, раздалось за стеной ржание на десятки голосов, и на стену дальнюю костяную вскочил жеребец призрачный! Сам лунным светом светится, будто из воды состоит, покрыт чешуйками крупными перламутровыми, а глаза алым горят!

И будто прямо на меня смотрит. Заржал зло, копытом по стене ударил — брызнула вода во все стороны с такой силой, что до меня долетела. И со стены прыгнул, на меня понесся, а за ним — еще десятка два коней водяных!

— Матушка пресвятая! — охнула я, из роз выползла, подол подобрала и к замку помчалась. Со стены вороны что-то кричат, Эльда дверь распахнула, гляжу, руки ко мне протягивает, а глаза огромные, круглые, испуганные!

— Ложись! — кричит.

Я упала у дуба старого, слышу — над головой просвистело что-то. Посыпались на меня листья и желуди, я приподнялась, а далеко впереди меня конь водяной опустился, вход в замок мне перекрыв. Развернулся, на меня пошел. Копытами бьет, на дыбы встает, а за спиной, слышу, уже табун его меня настигает. Сейчас ведь растопчут, разотрут! И сад весь колдунский потопчут!

Отчего-то именно при мысли о саде мне хуже всего сделалось. Привстала я на колени, руки к коню протянула.

— Кося, косенька, — зову ласково, от страха умирая, а сама на ноги встала и пояс длинный с платья разматываю: у нас на Руси всякая девка коня на скаку остановить может, может, и с водяным сработает. — Красивый косенька, сильный какой…

Конь на меня прыгнул, скалится, зубами острыми, волчьими клацает — и табун его подлетел, понеслись они вокруг нас и дуба старого по кругу. Я в сторону успела шагнуть, пояс жеребцу на шею набросила: он взбрыкнул, загудел, алыми очами бешено вращая, и пояс порвался, и я не выдержала, снова на землю упала, руками прикрываясь. Хлипкие пояса в этой Гран-Притании. Все, пропала, раздавит сейчас!

— Стой! — раздался голос громкий. Я глаза открыла — а передо мной стоит Мерлин в дорожной одежде, посохом своим в морду коню сияя, и тот, хрипя, пену роняя, отступать начал. — Под моей защитой она!

А табун водяной со всех сторон зашуршал, завыл:

— Наша она!

— Нас сама призвала, по доброй воле!

— Должна с нами под воду русалкой уйти!

Я вскочила, к колдуну на грудь упала, вцепилась от страха так, что пальцам больно стало.

— Не отдавай меня, — прошу, обмирая, и лицо на груди его прячу, — не виноватая я, они сами пришли!

— Марья, — Мерлин сквозь зубы цедит, меня по спине поглаживая, — тебя обнимать, конечно, приятно, но так я нас защитить не смогу.

Я ойкнула, за спину ему перебралась и там уже обняла. Горячий он оказался, или я так от страха замерзла?

— Тростниковую песнь сыграла, — конь водяной провыл, прохрипел и на колдуна боком пошел — да тот посохом отмахнулся. — Наша она по праву! Не смеет смертная кельпи вызывать!

— Никого я не звала, врут они все! — возмутилась я, и теперь уже со спины в колдуна крепче вцепилась: если и унесут, то только с ним. — Точнее, звала, но не их!

— Марья, — оглянулся Мерлин и проговорил так страшно, что вой коня мне песней нежной показался. — Ты тростник у родника ледяного не рвала?

— Рвала, — призналась я глухо.

— Свистела в него?

— Свистела, — начала я всхлипывать.

— А это тростник, мне бабкой подаренный, девой озерной, — сказал он шипяще, желваками играя. — Я его для зелий использую. У нас всяк знает — если подуть в голубой тростник, вызовешь кельпи, унесут тебя под воду.

— Да откуда ж я знать могла! — возмутилась я сквозь слезы. — В саду-то ты ничего не запрещал трогать! Я уж сколько раз отсюда укроп да морковку дергала!

— Отдай нам, отдай, отдай, — снова зашелестели, завыли кони, глазами алыми мерцая и нас ближе обступая. — А то и ее съедим, и тебя, и тебя, не посмотрим, что внук хозяйкин!

— Угрожать мне вздумали? — усмехнулся колдун сквозь зубы и как рявкнет: — Прочь пошли, отродье тинное! Моя она! Твари безмозглые, нечисть поганая! Хотел я с вами договориться, откуп дать, да только обнаглели вы, да забыли, что я могу. Прочь!

Ругался он так, что я заслушалась. Но не удивилась — у нас на Руси все так же, если нечисть откупа не берет, ее бранными паскудными словами обругать нужно. И чем крепче, тем им обиднее и тем вернее прогнать можно.

Мерлин посохом махнул — кельпи, нас обступивших, словно ударом ветра по кругу снесло, мириадами брызг сияющих рассыпало, покатило волной пенистой перламутровой по саду переломанному. Заржали они из пены жалобно, будто натуральные кони, побежали прочь, из волны выныривая — а посох у Мерлина в руке превратился в бич длинный, светящийся, и колдун бичом этим кельпи хлестал, до самых дальних дотягиваясь.

Затихло все, убежали кони водяные в озеро. Я по-прежнему колдуна со спины обнимаю — а он дышит тяжело, и сердце у него так и колотится.