Призрак Виардо. Несостоявшееся счастье Ивана Тургенева - Нина Молева

В контекстах лекций Тургенева изложение сущности теорий философов нового времени — Шеллинга, Канта, Фихте, Якоби, Лейбница, Декарта, Спинозы, Гоббса, которые, как можно предположить, читал его любимый преподаватель профессор Карл Вердер. Вердеру принадлежал большой труд по логике Гегеля и вместе с тем он считался специалистом по немецкой и английской литературе.

Тургенев в это время снимал общую квартиру с Михаилом Бакуниным и брал у Вердера уроки философии на дому. Весной 1841 года восторженные студенты устраивают любимому преподавателю ночную серенаду, и именно об этом вспоминает Михаил Бакунин в письме Татьяне: он просит ее напомнить Ивану Сергеевичу «окончание лекций Вердера, Серенаду, последнюю лекцию, — знакомство с Беттиною»; «скажи ему, что это время уже никогда не возвратится».

Под влиянием гётевского Мефистофеля будет написана первая поэма Тургенева «Параша», в которой Белинскому особенно нравились строки:

Друзья! я вижу беса… на заборОн оперся — и смотрит за четоюНасмешливо следит угрюмый взор,И слышно вдалеке, лихой грозоюРастерзанный, печально воет бор.Моя душа трепещет поневоле;Мне кажется, он смотрит не на них —Россия вся раскинулась, как полеПеред его глазами в этот миг…И как блестят над тучами зарницы,Сверкают злобно яркие зеницы;И страшная улыбка проползлаМедлительно вдоль губ владыки зла…

Татьяна Александровна разделяла увлечение брата и его друзей. Это был их общий мир чувств, стремлений. Подруга Татьяны Александровны и соседка Тургенева по Спасскому А. А. Беер пишет ей 6 мая 1846 года:

«Вчера был у нас Тургенев: с какой радостью мы встретились — сколько высокого прекрасного в этом человеке, и как все просто, естественно в нем. Каждое его впечатление наружу — ничего приготовленного, с намерением затеянного, никогда никакой arriere pensee — оттого с ним так ловко, так хорошо, так просто, весело и отрадно. Когда он приезжает в Шаш[кино], он точно приезжает домой; первое слово: пойдемте в сад, все ли на месте, как было, что деревянная беседка, то, другое. — Вообрази, что он помнит даже деревья, какие где, и даже где какая картина была; cest reelement comme un frere, qui retrouve ses soeurs. Он просил меня кланяться тебе и сказать, что ему от всей души хотелось этот раз вас видеть, хоть кого-нибудь из семейства вашего. В Тор[жке] он одним получасом не застал тебя, а может, это и выдумка, по крайней мере ему сказали, что ты и Илья были в Тор[жке]. Он здесь две недели и все был болен. Как только мог, то приехал к нам. С бородой черной — и без очков — он лучше. Когда он читал стих[отворение] Некрасова «Родина», от которого душа рвется и болит, дух замирает — и у него только голос прерывался. Я слушала его, смотрела на него с каким-то материнским восторгом, обожанием. Много, много мы говорили; на днях он приедет, пришлю тебе знать, — только пусть получше напишет: то, что он вчера намарал на память, прочесть почти нельзя. Это стих[отворение] не напечатано. Так надо его везде, везде разослать, чтобы все читали, чтобы все знали, что тайны семейные и преступления отцов — страшнее губят жизнь, чем всевозможные убийства, за которые людей приговаривают к смерти. Судя по тому, что читал нам Тур[генев], и все, что он рассказывал о жизни Некр[асова], это громадный талант. Если ты достанешь сборник, который он издал, то ты познакомишься с ним. Как мы смеялись над колыбельною песнью будущего чиновника. Надо слышать Тург[енева], когда он говорит эти стихи. На днях будут здесь Белин[ский] и Щепкин, может, мы и увидимся. Про письма я ему говорила и просила их сжечь, как жжется обыкновенно прошлая жизнь. Он мне только сказал: «Зачем же? Они у меня в Петер[бурге]».

Речь шла о письмах Татьяны Александровны.

Настоящий москвич — явление общественное

Слова, сказанные в среде друзей Михаила Александровича Бакунина, как нельзя точнее определяли душевное расположение молодого Тургенева. В отличие от Пушкина, Лермонтова, Вяземского, Дениса Давыдова или Бестужева-Марлинского он, несмотря на принадлежность к древнему и заслуженному роду, не хочет входить в быт аристократической среды. Он, как вечный студент, типичный «бурш» тех лет, сохраняет связи только с теми, кто ему близок по взглядам, увлечениям философией, философскому осмыслению истории. Никаких балов, раутов, светских приемов.

Его близкий приятель — Грановский, ушедший из жизни в 1855 году. Некролог для «Современника» Тургенев предваряет не переведенной на русский язык строкой из Шиллера: «И мертвые должны жить». Писатель познакомился с покойным в Петербургском университете, встречался в Берлине в кружке Н. В. Станкевича, «познакомился окончательно», по его собственным словам, в Москве: «Чуждый педантизма, исполненный пленительного добродушия, он уже тогда внушал то невольное уважение к себе, которое столь многие потом испытали. От него веяло чем-то возвышенно-чистым; ему было дано (редкое и благодатное свойство) не убежденьями, не доводами, а собственной душевной красотой возбуждать прекрасное в душе другого; он был идеалист в лучшем смысле этого слова, — идеалист не в одиночку. Он имел точно право сказать: «ничто человеческое мне не чуждо», и потому его не чуждалось ничто человеческое.

Но это юношеские впечатления. Теперь «потеря его принадлежит к числу общественных потерь, и отзовется горьким недоумением и скорбью во многих сердцах по всей России… Всякое общее чувство, даже скорбное, связуя людей, возвышает их. Для душ молодых, еще не искушенных, не истомленных «плоской незначительностью» житейских дрязг, такие ощущения особенно благотворны; под наитием их сердце крепнет, и семена будущих добрых дел и доблестных поступков зреют в нем… Дай бог, чтобы мы научились хотя эту пользу извлекать из наших утрат! Тургенев напоминает о недавней смерти Гоголя, отклик на которую стоил ему тюремного заключения, а затем ссылки в Спасское-Лутовиново.

Тургенев бывал у Грановского на всех его многочисленных квартирах, начиная с 1840-х годов, когда начавший преподавать в Московском университете всеобщую историю молодой профессор собирал у себя всю ученую Москву в доме № 32 по Трубной улице. То, что здесь постоянно собираются А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. П. Боткин, профессора Ф. И. Буслаев, Д. М. Перевощиков, С. М. Соловьев, писатели В. Г. Белинский, Н. В. Гоголь, наконец, Тургенев, не спасло дом от коренной перестройки. По словам Герцена, «влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромное… Грановский думал историей, учился историей и историей впоследствии делал пропаганду».