Драконы грома - Парнов Еремей Иудович

— Это не изолированные задачи, — пояснил заведующий отделом пропаганды и воспитания при парткоме Нгуен Минь. — Нельзя восстановить сельское хозяйство и морское рыболовство без общей нормализации жизни. Люди выходят из землянок на дневной свет. Нужно строить для них дома, пусть временные сначала, школы, налаживать снабжение, обеспечить бесперебойную подачу электроэнергии. Но самое главное на сегодняшний день — это транспорт. Поэтому мы принялись сначала за восстановление дорог и переправ. Мы уже готовимся встретить свои семьи из эвакуации и понемногу собираем в путь беженцев с Юга. В лихую годину отдали мы нашим братьям свои дома. Теперь настало время дать им все необходимое для жизни на родных землях. И прежде всего — те же дома. Они поедут в опаленную огнем пустыню, поэтому мы уже загодя заготавливаем для них бамбук и рисовую солому, плетем циновки. А потом начнем строить времянки для своих семей. О кирпичных домах под черепичной крышей лучше мечтать в бамбуковых стенах, крытых рисовой соломой, чем в сырых траншеях и скальных пещерах.

Товарищу Миню скоро стукнет шестьдесят. Он много лет был партизаном. Потерял всех своих близких. Дома, в которых ему довелось жить, трижды превращались в пепел. Он откапывал засыпанных взрывом друзей, и его самого, ослепленного и оглохшего, тоже вытаскивали из развалин. Он привык все начинать сначала.

— Я здесь уже двадцать лет. — Он улыбнулся и махнул рукой в сторону потонувших в ночи лесистых склонов. Тихий голос его был едва слышен сквозь жестяную шумовую завесу цикад, заглушавших даже стук движка, исправно дающего свет до десяти вечера. — И давно полюбил эту не очень-то щедрую землю. Тут все дается с трудом. Ведь кругом горы, пески. Под рис используется лишь семь процентов территории. Да что там рис. Даже батат, маниоку и овощи здесь куда труднее вырастить, чем в других провинциях. Недаром раньше это был самый отсталый район. Горцы ванкиеу еще в пятьдесят пятом году ходили в одних набедренных повязках из тапы и молились духам леса. Но уже на третий год народной власти мы сумели собрать здесь второй урожай риса! Это на наших-то землях! Казалось, все было против нас: сухой ветер с Лаоса испепелял рассаду, дождевые потоки с гор вымывали плодородный слой, тайфуны гнали с моря соленую воду, и это было хуже всего, потому что рис не терпит соли. Но мы в короткий срок создали разветвленную систему ирригации, возвели дамбы против бешеных разливов реки. Мы научились накапливать воду горных ручьев и сберегать ее на случай засух. С помощью СССР построили чайную фабрику, современные электростанции, лесопильный и мукомольный заводы. Дамбу, которая протянулась от речного устья до моста на дороге № 1, строили все — от мала до велика… Теперь все это надо приводить в порядок. И конечно же, мы быстро управимся без бомбежек, без артобстрела из-за реки Бенхай. Слышите, какая тишина?

Цикады по-прежнему стригли миллионами ножниц кровельное железо, и ящерицы гекко время от времени дополняли этот концерт своим коротким чмокающим хохотом. Товарищ Минь признался, что считает дни, оставшиеся до возвращения второй жены и троих детей.

— Старшие дочери, конечно, не приедут. — Он вновь тихо и светло улыбнулся. — Одна учится в мединституте, другая работает в Ханое. У них своя жизнь… Пойдемте в дом. Я покажу вам, каким станет наш город.

Этот непроглядный, как всегда в тропиках, вечер у пограничной реки Бенхай, проведенный над планом города Хоса, которому предстоит, как сказочному фениксу, восстать из пепла, напомнил мне «Ночь поэзии» на развалинах цементного завода в Хайфоне. Так же вот неистовствовали цикады, мелкая летучая братия неслась на электрический свет, и цветочная сладость струилась в горячем и влажном воздухе. Но необозримая площадь, образовавшаяся на месте цехов и исполинских печей обжига, была заполнена молодежью. Люди стояли или сидели прямо на земле, что называется, локоть к локтю. В скрещении прожекторов, как ликующий костер победы, алела трибуна, с которой нарумяненная актриса в праздничном национальном платье декламировала под рокот однострунного дая стихи. Актрису сменил Доан Зиой — знаменитый поэт и старый партизан. Зорко щурясь в темноту, словно стараясь разглядеть в притихшей толпе друзей, он прочел знакомую всем вьетнамцам «Песнь о рубашке» и, отчаянно отмахиваясь от благодарного цоканья и аплодисментов, вытащил на трибуну мальчика — самого юного стихотворца на этом удивительном фестивале поэтов. Свои стихи читали рабочие парни с цементного и маститые, заслуженные поэты, партийные работники, члены правительства и даже бывшие монахи, сменившие тогу на солдатскую гимнастерку. Певицы столичных ансамблей и самодеятельных коллективов пели под звон и рокот народных инструментов песни о победе, о лесах и горах родной страны, о мирном труде под праздничным весенним небом. Вокруг, подобно стенам римского Колизея, зияли черные провалы стен, ажурно высвечивались из тьмы опоры несуществующих трубопроводов, пролеты кран-балок. Цементный завод — колыбель рабочего класса Вьетнама — окружал эту радостную, ликующую площадь сквозным контуром, неотвязным и беспокойным. Завода не было, и все-таки он существовал в человеческой памяти, в планах и неотложных заботах людей. Эти люди — вечно живое сердце его, — казалось, дышали в ту ночь стихами. Собственно, так оно и было. Но стихи, которые улетали во тьму с микрофона на кумачовой, засыпанной цветами трибуне, вобрали в себя нечто значительно большее, чем просто радость победы и счастье мира. Утром эти юноши и девушки будут расчищать завалы, сваривать стальные конструкции, заливать арматуру бетоном. Но для них этот будничный труд будет подобен удивительному переходу к новой прекрасной реальности, которую пока трудно даже вообразить себе во всех деталях. Проблески ее можно уловить лишь озарением сердца, интуитивно почувствовать их в стихотворных мелодиях и песенных ритмах. Это великолепно и удивительно, когда народ начинает свой созидательный труд с поэзии, ибо искусство в столь судьбоносный миг подобно разведке грядущего.

В разбомбленном Намдине, третьем по величине промышленном городе, работали уже все школы. Когда в школе Фунг Тьи Киен огромный барабан возвестил своим утробным урчанием об окончании урока и ребятня с криком выскочила на перемену, пожилые женщины с черными от бетеля зубами все так же методично и споро продолжали разбирать гибкие бамбуковые стволы. Школа работает, но строительство ее не закончено, и шефы из кооператива с побережья буквально днюют и ночуют на школьном дворе.

Молодой директор By Динь Фонг пояснил:

— Они хотят поскорее дать детишкам новое просторное помещение. Да и домой торопятся. Земля! Она ежедневно труда требует, хозяйского глаза. Теперь, когда пустили электростанцию, они и по ночам пытаются работать. Приходится выключать свет. Хорошо, что мы с женой — она тоже учительница — прямо тут, в школе, живем. А так кто бы заставил их отдыхать? Пожилые же люди как-никак… Но рассуждают они правильно. «Раньше, говорят, здесь была большая двухэтажная школа. Такую и надо строить. Хватит того, что ребятишки во времянках живут. Учение — большой праздник. Так пусть у них будет для этого подходящее помещение»…

В каждой стране свои приметы времени, свои традиции. Учебный год во Вьетнаме начинается, когда созревают вкусные маслянистые плоды на дереве бан, которые особенно лакомы в короткие минуты переменок: от барабана до барабана. Это типичное «школьное» дерево обильно цвело и во дворе Фунг Тьи Киен, обещая веселую щедрую осень. А в углу двора, у самой бамбуковой изгороди, уже распустились алые огневки — верная примета близких экзаменов.

Недавнее прошлое, как на грампластинке, записало свой грозный голос на дорогах страны. Мелкие выбоины асфальта, красные воронки бесчисленных объездов, отпечатанный стальными траками гусениц гофрированный профиль и засыпанные гравием ямы — все эти специфические особенности рельефа послушно воспроизводил наш многострадальный газик. Особенно трудно ему и, естественно, его пассажирам давались переправы. Иные речушки мы брали с ходу, вброд, грохоча по утопленной булыжной дамбе, другие преодолевали медленно и осторожно, по шаткому настилу без опор и оград. Встречались понтонные переправы, когда под колесами отчаянно тряслись незакрепленные стальные листы и в открытых люках гремели потревоженные крабы, и паромы с опущенной в мутную неосвежающую воду аппарелью. Но на протяжении всего шестисоткилометрового пути — от Ханоя к реке Бенхай и далее, в освобожденные районы Южного Вьетнама — можно было увидеть ремонтные бригады: молодежь из близлежащих деревень и отдаленных горных районов. Юноши и девушки ремонтировали мосты, сваривали новые фермы, засыпали ямы, местами вручную, как прихотливую мозаику, укладывали камешек к камешку гравий. Трудно окинуть единым взглядом все это титаническое действо, растянутое от Ханоя до Хоса, до Намдиня, Хоабиня, Хайфона. Лишь как иллюстрацию, как своего рода моментальный снимок, хочу сослаться на крохотный личный опыт. Дело в том, что путь из Ханоя на Юг показался куда труднее, чем дорога назад. Казалось бы, что могло существенно измениться на знаменитой этой дороге № 1 за какую-нибудь неделю? Невольно думалось о силе привычки, о тяжести первопутка. Но, к счастью, были объективные показатели, которые свидетельствовали совсем о другом. Средняя скорость движения на обратном пути возросла с 25 до 40 километров в час, уменьшилось число объездов, сократились простои у переправ. Ожила одноколейная железная дорога на участке Ханой — Винь, на двух железнодорожных мостах появились плакаты: «Сдадим к Первомаю!» И все это — осязаемые плоды вдохновенного неутомимого труда ремонтников. Я ощутил их всем своим существом, в прямом смысле этого слова, когда заметил вдруг, что наш «газик» уже не так часто подскакивает на бороздах, проведенных жестоким резцом войны.