Перерождение (история болезни). Книга четвертая. 2003–2004 гг. - Михаил Кириллов

Когда в партийные решения входит расчет и дипломатия, именуемые компромиссом, возникает возможность разрушения единства партии. В течение 10 лет РКРП подвергалась непрерывным издевательствам со стороны центрального и местного руководства КПРФ, а теперь мы изображаем, что идем вместе. Нужно быть очень сильными, чтобы вступать в компромиссы. Лечение не должно быть (стать) тяжелее болезни. Слабую партию компромисс может задавить.

Мы стареем так же быстро, как быстро растут наши внуки. Пусть растут, но нам то зачем спешить?

Дядя Вадим, сосед по бараку на ул. Красноказарменной (в Лефортово), было это в 1943–1944 г.г., всей малышне показывал по вечерам детские фильмы по тогдашнему диапроэктору со стеклянными слайдами. Сказки Пушкина, про Василису Прекрасную и др. Шла война, а мы смотрели сказки. А сейчас сильные и взрослые, обладающие современной техникой, не можем организовать просмотр революционных фильмов. Нет людей? Нет огонька, а потом это же хлопотнее, чем бесконечно болтать о перспективах буржуазных выборов.

Письмо из Ленинграда, от знакомого профессора: «У нас уже отгремели фанфары 300-летия и возвратились серые будни».

Каламбур: попала к врачу Верхогляду, а он послал к врачу Могиле… Жалкая участь страны, которую угробили «врачи».

Году в 1963, живя в Рязани у младшего сына Володи, отец устроился на соседний кирпичный завод – в отдел кадров: как он говорил, поближе к рабочему классу. Да и тогдашняя военная пенсия была небольшой.

Заводская жизнь была ему понятна и видна как на ладони, но удовлетворения не давала. Мелкие интересы, абсолютная аполитичность, растащиловка, пьянство – прямо на работе. Заработки у рабочих были ничтожные, если пить, вообще не проживешь. Партийная организация слабая, больше возле руководства. Увольняемость бесконечная. Поле для партийного влияния («пахоты»), как отец полагал, оказалось твердым, как камень. Это был уже другой рабочий класс, не тот, с которым он жил и работал в военные годы. Возможно, что и партия, если иметь в виду, что рабочий класс – ее основа, уже тогда отрывалась от интересов рабочих и все больше «руководила» людьми. Отца это беспокоило, он критически воспринимал отход от ленинских норм в реальной деятельности партии.

Поработав с год, батя с завода уволился – с внучками гулять.

Я – советский русский, «россиянин», как теперь говорят (то есть не китаец, не турок и не американец). Среди россиян развелось много государственников. Я – за государство, но не государственник, так как быть государственником сейчас – это значит отстраивать буржуазное государство. Мое государство – Советская Россия. Оно живо и будет живо, пока живы миллионы таких, как я. Но просто не быть государственником в наше время – мало, нужна продуманная антигосударственная позиция и деятельность. Как в оккупированной стране.

Вся Россия беззащитна, как и взорванный Моздокский госпиталь. Приходится к этой теме возвращаться. Обложить по периметру воинские части, военкоматы, госпитали, больницы, санатории цементными блоками, уйти в глухую оборону – это все, на что способен доблестный кремлевский генералитет. Как Шарон, строящий стену между Израилем и Палестиной. Причина зверства чеченцев шире, чем само зверство. Именно поэтому оно так живуче. Его не заблокируешь. Причина уязвимости страны в самой стране, утратившей способность себя защищать.

Буданова засудили. В последнем слове он сказал, в частности: «Зверюга «тракторист» наказан, но он хоть знал, какую родину защищал. А я, какую Родину защищал?!» Судя по этим словам, он вполне вменяем.

В одной из палат клиники Н.С.Молчанова в областной больнице (это было в 1964 г.) какое-то время лежала молодая красивая цыганка. Поступила она с пневмонией и вскоре стала поправляться. Цыгане из табора ее навещали, а муж – нет. Помню, как дотошный и строгий доцент В.Г.Шор допрашивал ее, стоя у ее постели: «Что-то муж ваш пропал. Наверное, уж не вернется? Зачем ему больная жена?» В ответ она только улыбалась. «Я смотрю, продолжал ее испытывать В.Г., вы и не переживаете, не ревнуете?» «Пусть гуляет, все равно ко мне вернется. Я – его судьба», – отвечала она.

Кто знает, может и Селезнев, нагулявшись, домой вернется? Только ждут ли его.

Память остра, как бритва. Воспоминания, связанные с унижением, приводят к кровопотерям, гораздо большим, чем сопровождались сами унижения, имевшие когда-то вынужденную цену. Такая память истощает.

Письмо от брата Саши из Ленинграда. На работе в ЦК все идет своим чередом. Ждем, чем закончится эпопея с блокированием с КПРФ. Аркадьич сейчас в Греции. По слухам там же и Зюганов, а это возможность их встречи и дополнительных переговоров.

Позвонила Валентина Ивановна Бурова. Говорит, что перенесла приступ пароксизмальной тахикардии, была в реанимации. Вытащили. 80 лет: позади фронт, кропотливая работа в Музее Ленина, в ветеранском движении. Изнашиваются старые кадры большевиков. Изнашиваются, но не изменяют себе.

Моя родная 8-я больница напоминает вырубленную рощу. Прежде всего, это касается общественной высоты деятельности и культуры людей. Слава Богу, их еще держат в седле профессиональные интересы. Трагедия нашего времени.

Просеиваю мысли. Вроде бы их много, а в решете ничего не остается.

Радости «Поля чудес», энергию рекламы зубных щеток и прокладок даже моздокская смерть не в состоянии заглушить. Такое впечатление, что всем дается право жить по-своему (вот она – свобода!), в рамках того или иного телевизионного канала. Траур был объявлен, но только по Северной Осетии. А почему? Среди погибших почти нет осетин. По стране траур только скользит. Президент, только что поднявшийся с колен от скорби по Тушино, Тверской и Серафиму Саровскому, вновь вынужден падать от скорби – теперь уже Моздокской. Стоит ли подниматься?!

Страна, четверть народа которой скорбит, а три четверти одновременно развлекается, – не страна. Ни о каком подлинном единстве и речи быть не может.

Письмо от друга из Москвы. «В общественной жизни много непонятного. Читаю «Советскую Россию». Зюганов пишет почти в каждый номер, но мне кажется, что сейчас нужна не столько теоретическая, сколько практическая деятельность. Газету читает ведь довольно узкий круг людей. Вполне возможно, что я просто не в курсе, но то, что выходит на поверхность, не радует. И действия С.Глазьева, который завоевал популярность и авторитет и даже породил надежду, но повел себя как-то непонятно. Глубже вникнуть в их разногласия – не получается (годы и нездоровье препятствуют, да и обстановка в стране – постоянные аварии, взрывы, убийства выводят из колеи, усугубляют неуверенность).

Я очень сочувствую Вам в связи с гибелью племянника в Моздокском госпитале, молодого, энергичного, в самом расцвете сил. Власти не могут наладить нормальную жизнь в стране. Что уж говорить, если даже в органах правопорядка происходят такие безобразия».

После взрыва в Моздоке новая волна кампанейщины накрыла армию. По территории городков и воинских частей волнами бродят проверяющие бдительность. Текут и текут народные денежки, оплачивая неспособность страны к принципиальным государственным решениям. Это ясно. Люди в погонах пассивны, но они не слепы.

Сентябрь

В каждом городе есть проспект Строителей, а почему нигде нет проспекта Разрушителей?! Ведь кругом разруха. Или все еще надеются.

Ленинград. Сентябрь. Небо и Нева – то синие, то мрачные в сетке дождя. Листва еще зеленая и густая. Но улица уже под желтым ковром.

Во многих местах – памятные доски, связанные с В.И.Лениным. Не трогают – история!

Трамвайные пути снимают в центре и оставляют на окраинах, там, где нет метро. Поездка на «Газели» – 12 руб. (вдвое дороже, чем в Саратове).

Торговля фруктами и овощами возле метро, на людных местах, – одни армяне и азербайджанцы. Значит, невидимые боссы – тоже армяне или азербайджанцы? Фруктовый кавказский спрут.

Созвонился с друзьями. Всем уже старше 70-ти. Все как-то держатся.

Худенькая старушка показала, как пройти в Клинический городок СПб-ургского медуниверситета с Троицкого (Кировского) проспекта через садик Попова. Делала она это так охотно, как могут только ленинградцы. Гардеробщица в институте пульмонологии была сама любезность, она знает историю этого учреждения лучше, чем его директор.

В городе многое отреставрировано, многое не завершено, еще больше перерыто или заброшено: чем дальше от Санктъ-Петербурга в сторону Ленинграда, тем четче разница.

Невский предельно элитарен. Дорогие магазины – почти пусты. Для кого они, если даже богатых в них нет? В «Пассаже» продавцы буквально ловят за рукав случайно забредшего посетителя, который из-за дороговизны покупателем стать не может. Что это? Отмывание денег? Видимость легальной торговли для отмывания черного нала?