Владычица небес - Дункан Мак-Грегор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Будь мужествен, Леонардас, — повторяла Лавиния, сама едва живая от пережитого. — Возьми себя в руки, прошу.
Бенино, не церемонясь особенно, взял тощего офирца за шиворот и вытащил его за дверь, с удовлетворением заметив облегчение на красивом лице девушки. Там, в коридоре, он прижал его к стене и сквозь зубы зашипел:
— Ты, ублюдок, запомни: будь мужествен, не то я тебе шею сверну, цыплячья твоя душонка! Пшел в комнату!
— В чью? — захныкал Леонардас.
— В свою, глупец!
Пинком отправив офирца в нужном направлении, Бенино вернулся к Лавинии. Она лежала поперек широкого супружеского ложа и не подавала никаких признаков жизни. Над ней, склонившись, стоял Гвидо и усердно размахивал тонкими ручками. Философ снова насторожился: всего несколько мгновений назад он видел ее целой и невредимой, а сейчас… Уж не этот ли — подозрительно мелкий ростом — тип воспользовался моментом и прирезал ее тоже?
— Помоги мне, — буркнул Гвидо, увидев входящего Бенино. — Только вы ушли, как она в обморок свалилась…
Устыдившись своих мыслей, философ быстро подошел к низкому, как в комнате Сервуса Нарота, столику, взял бутыль с вином и, налив немного ароматного красного себе в ладонь, принялся растирать ей виски. Через некоторое время Лавиния пришла в себя.
Гвидо, будто самый нежный и любящий брат, присел на корточки перед нею и, заглядывая в лицо, проговорил:
— Мне так жаль, милая… Как могло случиться такое ужасное событие? Ты что-нибудь слышала?
— Ничего… — покачала головой девушка. — Я спала… Мне снился золотой дракон…
— Золотой дракон? — сделал стойку Гвидо. — Что это означает?
— Ничего, — хмыкнул Бенино, испытывая укол ревности. — Это гобелен в сокровищнице Сервуса. Золотой дракон на фоне голубого неба, а под ним, на земле, полыхает пожар.
— А-а-а… — разочарованно протянул маленький дознаватель. — Но, может, во сне тебя обеспокоило что-то?
— Ничего. Вот только… здесь, — она протянула свою белую изящную руку, — стало холодно… Потому что мне снилось, будто я лечу верхом на золотом драконе. Я повернулась на другой бок и сунула руку под Теренцо — он всегда горячий… Был…
Губы Лавинии задрожали, кончик носа покраснел, а прекрасные голубые глаза наполнились слезами. Философ, с жалостью глядя на нее, думал все же о другом: ее руке стало холодно от сквозняка — видимо, как раз в этот момент в комнату вошел убийца.
— Полно, полно, красавица. — Гвидо вздохнул так тяжело, словно Теренцо был для него самым дорогим человеком на свете. — Ах, какое горе! Какое непоправимое горе!
«По Сервусу ты не так убивался», — злобно подумал Бенино, отворачиваясь. Подозрения опять захватили его. Теперь уже странным казалось участие Гвидо, проявленное так открыто.
— Пойдем. — Гвидо взял девушку за руку. — Я отведу тебя к Ламберту — он говорил, помнится, что у него есть успокой-трава. Хорошая вещь!
Философ что-то не припоминал, чтобы у Ламберта была успокой-трава. И когда это младший Деметриос успел с ним поговорить?
— Бенино! Поди пока в мою комнату, подожди меня там.
— Зачем еще? — угрюмо проворчал философ.
— Необходимо, — таинственно и коротко ответил Гвидо, увлекая за собой Лавинию.
* * *Бенино сидел в комнате Гвидо, где стены были обиты гладкой тканью зеленого цвета с розовыми разводами. Да, бедняга Сервус никогда не отличался тонким вкусом — разве что в драгоценных камнях он понимал прекрасно.
Вспомнив, как он встретил его в этот раз — в ночной рубахе, босой и всклокоченный, Бенино улыбнулся. Но сразу затем вспомнил бездыханное тело, распростертое на роскошном ложе, с клинком в могучей спине. Глаза его повлажнели. Ну почему, почему Сервус не уберегся? Гвидо прав: зная об опасности, он должен был быть настороже каждый миг, а он позволил вонзить в себя кинжал, вовсе не оказав сопротивления.
Бенино вдруг рассердился. Проклятый убийца отделался легко! Тяжелая рука рыцаря даже не коснулась его! Знать бы, кто этот таинственный преступник, посмотреть бы в его наглые глаза — глаза предателя, и разбить в кровь его мерзкий нос — нос предателя… Философ вздрогнул, живо представив себе фигуру без лица (потому что лица он еще не знал); руки его напряглись, пальцы сжались в кулаки. Его вид — утонченный, изящный — многих вводил в заблуждение. Пожалуй, только Сервус да родные знали, сколько силы таит в себе это гибкое тело…
— Вот и я, — бодро сказал Гвидо, возникая в дверях. — Ты уже видел?
— Видел? Что? — недоуменно отозвался философ.
— А вот. Подсунули под дверь утром.
Маленький дознаватель протянул руку и схватил со столика обрывок папируса, на коем красивыми буквами, по-аквилонски, было написано: «Сервуса убил шемит. Посмотри его сапог».
— Какой еще сапог? — не понял Бенине.
— Обыкновенный.
— А как мы посмотрим, если сапог у него на ноге?
— Не на ноге. Он как приехал, так и снял его. То есть он оба сапога снял, а в одном… В одном было вот что…
Гвидо приоткрыл полу куртки (философ заметил там множество карманов), пошарил под нею и выудил… черную жемчужину! Ту, что еще вчера преспокойно возлежала в своем футляре, а тот — в сокровищнице Сервуса Нарота.
— Ах, подлец… — пробормотал Бенино. — Он уволок черную жемчужину! Ах, подлец…
— Но это еще не все! — сообщил Гвидо так радостно, словно кроме жемчужины в сапоге шемита лежал сам убийца рыцаря и аквилонца.
Снова сунув руку под полу куртки, он достал… И в этот раз Бенино был просто сражен… На ладони маленького дознавателя лежал кинжал — его собственный, тот, который он всегда брал с собой в дорогу, на всякий случай.
— О, Митра… — застонал философ. — Ублюдок собирается прирезать кого-то моим кинжалом…
— Именно! — победно воскликнул Гвидо. — И мы должны его остановить, пока не поздно!
— Слушай-ка, Гвидо, — осторожно произнес Бенино. — А ты уверен, что это он?
— Маршалл? Нет, напротив. Я уверен, что это не он.
Маршалл украл жемчужину, только и всего. Убийца — другой.
— Кто?
— Тот, кто написал это славное письмецо.
— Прости, но мне кажется, что это славное письмецо написал Лумо…
— Нет. — Выцветшие брови малыша Гвидо сошлись у переносицы. — Это не Лумо. Ты знаешь, мне очень стыдно признаваться, но мой бедный родственник совсем не умел писать. Читать — да, немного, и только по-немедийски. А сие писано аквилонскими буквами, и почерк хорош… Нет, это не Лумо.
— А где он тогда?
Гвидо промолчал, что весьма удивило философа. Обычно этот маленький человечек был словоохотлив и любезен, а теперь вот отвернулся и не думает отвечать.