Дети Шахразады - Тони Молхо

— Ну конечно! Из моей Александрии! Мы жили почти рядом, ходили в одну школу, в один класс! — От волнения Давид с трудом говорил на иврите. Машка еще никогда не видела мужа таким счастливым, а точнее — потрясенным. — Его зовут Ружди, Ружди Халед. Надо бы рассказать маме, она, конечно, помнит его мать. Как часто она ей звонила, когда обе искали нас по всем дворам!.. Я до сих пор помню лавку его отца — она сияла, как сокровищница царя Соломона!

— Почему?

— Его отец и дед были ювелирами, золотых дел мастерами. Это у них наследственное, только вот Ружди — «паршивая овца», занялся изучением языков. Мы учились в первом и во втором классе, пока мои родители не переехали в Израиль! Подумать только — двадцать лет прошло! Эль хаммет Алла! Какие сладости его мать давала ему в школу!..

«Друг» между тем вертел головой, стараясь разобрать быструю незнакомую речь, потом неожиданно снял с себя цепочку и, оживленно что-то объясняя, сунул в руки Давида. Тот повертел ее, рассматривая, и передал жене:

— Вот! Гляди! Я же говорил тебе!..

Тяжелая золотая змейка, спиральный рисунок такой же, как на ее цепочке, та же маленькая золотая монета в центре. Странно! Машка даже взвесила на руке эту точную копию своей семейной реликвии, не веря, что может быть еще одна такая же… Но нет, тот же вес, значит — настоящее золото, настоящая, не поддельная монета. Очень странно! Откуда?!

— Ты помнишь, я сказал, что твоя цепочка мне что-то напоминает? — возбужденно жестикулируя, продолжал Давид. — Теперь я вспомнил. Эта цепочка уже тогда была у Ружди, он носил ее в школу, потому что она у них — фамильная. Я был тогда совсем маленьким, и от этого воспоминания почти ничего не осталось. Теперь я вспомнил.

— Но как они похожи, — подивилась Машка, рассматривая цепочку, — как две капли воды. Вот уж не думала, что такое бывает!

— Они обе очень древние, — вслух думал Давид, пропуская золотую змейку между тонких коричневых пальцев. — Наверное, тогда в моде был такой фасон цепочек. Или их делал один мастер. В Каире или Александрии, что, кстати, доказывает твое египетское происхождение!

— Надо бы их отнести какому-нибудь знатоку, чтобы он посмотрел. Жалко, что Эрмитаж далеко, там классные специалисты. Я перед отъездом отнесла туда некоторые семейные вещи. Но, вообще-то, здорово! — Она кивнула на незадачливого туриста, отдышавшегося, отошедшего от шока и теперь с интересом слушающего незнакомый говор. А может, знакомый? Арабский так похож на иврит — просто языки-братья! — Что будем делать с твоим одноклассником? Он уже оклемался? Ты хочешь привести его в наш номер? Вам, наверное, хочется поговорить?

— По-моему, он чувствует себя хорошо, но, может быть, ты права, и ему нужен отдых? — Супруг пожал широкими смуглыми плечами и живо обернулся к другу. Поговорил с ним и передал жене информацию: — Он благодарит, говорит, что не нуждается в помощи. Он уедет со своей группой в Тель-Авив, там у них гостиница. Он обещал завтра позвонить и приехать к нам в гости. Это удобнее, он не хочет отставать от своего автобуса и группы. Но какая встреча!.. Вот уж действительно — пути Господни неисповедимы! — Давид долго влюбленными глазами глядел на товарища детства, улыбался, слушал певучую египетскую речь. Потом нехотя прервал беседу, встал и критически оглядел белую, с рыжими веснушками кожу жены, покрасневшую от длительного пребывания под солнцем: — Пойдем, пожалуй? Хватит тебе на солнце жариться! — Он с трудом подавил желание потереться о ее кожу щекой — так она была нежна и шелковиста, ммм, как атласная подушечка, набитая мятой, которую мама всегда давала ему перед сном!

Давид встал, аккуратно собрал раскиданные махровые полотенца и, солнечно улыбаясь, пожал руку арабу-англичанину. Тот вскочил, залопотал что-то на гортанном, певучем арабском языке, быстренько, порывшись в шортах, вытащил мобильный и записал телефон «друга Дауда». Повернулся к «леди» и проговорил несколько вежливых фраз на изысканном английском, вогнав бедную Машку в краску — в английском она была не сильна. Церемонно накинул ей на плечи махровый халат так, будто это было норковое манто. И вежливо проводил своих спасителей до выхода с пляжа. Прощальные поцелуи, троекратные, крест-накрест, как это принято на востоке, деликатное пожатие слабой лапки «леди». Бай-бай!..

Поднимаясь в номер, Давид без устали рассуждал о том, как тесен мир, но Машка не слушала болтовню мужа. Единственное, о чем она мечтала, — это сорвать с себя пропитанный морской солью купальник, встать под душ и смыть наконец с себя эту заразу — колючий, как наждак, песок Мертвого моря, образованный из выкристаллизовавшейся соли мерзкого серо-коричневатого цвета. Поэтому, едва открыв дверь номера, она скинула прямо на пол тяжелый махровый халат и нырнула в ванную.

Несколько удивленный таким поведением, муж подобрал халат, вывесил его сушиться на балконе, аккуратно расправив рукава, и вернулся в комнату, прислушиваясь к звукам льющейся воды и довольному фырканью, раздающемуся из-за двери. Он вновь вспомнил шелковистую кожу с веснушками, плавный изгиб стройной спины, переходящий в маленькую выпуклую попку, золотую змейку, таинственно переливающуюся в темном углублении между упругими холмиками груди, и непреодолимое первозданное желание медленно и неуклонно зародилось в недрах его существа и стало подниматься все выше и выше, захватывая его целиком. Крадучись, как тать в нощи, Давид приоткрыл дверь ванной, увидел влекущие контуры длинного, извивающегося под сильными струями воды женского тела за полупрозрачной занавеской, и почувствовал, что темная сила желания уже поднялась в нем до горла, сжимая его тугим кольцом и затемняя разум все больше и больше.

Уже плохо владея собой, он обнял скользкое тело сквозь тонкую занавеску, услышал неразборчивое восклицание и, одним прыжком вскочив под теплые ласкающие струи, оказался рядом с маленькими твердыми грудями, вожделенным плоским животом в хлопьях мыльной пены и золотым треугольником под ним. Длинные скользкие женские руки вцепились в мускулистые коричневые плечи, белые ноги сами непостижимым образом обвились вокруг смуглых голых бедер — куда девались плавки?! — и жгучая волна наслаждения захватила его целиком.

Мыльная пена мешала схватить скользкое гибкое тело, но оно само прижималось к смуглой груди, щекоча и лаская одновременно. Отвратительный горько-соленый вкус оставался на языке, когда он лизал все тайные, недоступные воде вожделенные уголки, сердце бешено колотилось и, в едином с ним ритме, бешено пульсировала упругая, податливая плоть, страстно втягивающая его в себя. Струи воды хлестали по обнаженным, вздрагивающим от напряжения телам, и не было в мире силы, способной разъединить их.