Долгая воскресная помолвка - Себастьян Жапризо

Нет, его друг Офицер - пока - их не обнаружил, во всяком случае протокола заседания трибунала в Дандрешене, ничего такого. Но зато обнаружил нечто большее: имя капитана артиллерии "сильного по юридической части", о котором ей говорил Аристид Поммье после лодочных гонок, то есть самого защитника Манеша.

Матильда замирает и с бьющимся в горле сердцем смотрит на Пьера-Мари широко раскрыв глаза и разинув рот, став похожей на рыбу, выброшенную из воды. Тот несколько раз кивает головой, довольный произведенным эффектом. "Да-да, Матти, мой друг Офицер отыскал его".

Защитник Манеша, юрисконсульт из Лаваллуа, больше не практикует, живет на ренту и пенсию по инвалидности в компании кошек и котят в домике при каменоломне. Он потерял сына в бою при Эпарже, ногу в Шампани и жену во время эпидемии. Друг Офицер виделся с ним вчера днем у него дома и попросил рассказать о суде. И тут узнал очень важную вещь, которую оставил Пьеру-Мари на закуску: оказывается, все пятнадцать осужденных были помилованы президентом Пуанкаре 2 января 1917 года, за четыре дня до истории в Угрюмом Бинго. Смертный приговор был заменен им каторжными работами. Защитник Манеша получил уведомление о помиловании 4 января в своей части, а заинтересованное начальство, по-видимому, еще раньше, по телеграфу. Чего теперь стоят разговоры Эсперанцы?

Слегка придя в себя, Матильда говорит: "Мне не хочется обижать вашего друга Офицера, но уверен ли он, что такое уведомление вообще существовало?"

Пьер-Мари наклоняется к ней и говорит с таким металлом в голосе, что она даже откидывает голову: "Я сам его видел!"

Бывший юрисконсульт подтвердил наличие документа другу Офицеру, а Пьер-Мари сам мог читать и перечитывать его сегодня. В нем значится имя Жана Этчевери и еще четырнадцати осужденных. Он прочитал постановление о замене наказания, видел дату и подпись Раймона Пуанкаре. Разве можно себе представить, что кто-то осмелился не выполнить этот приказ?

Конечно же, нет, она так не думает. Но вдруг помилование пришло слишком поздно? Когда осужденных уже отправили? Они ведь говорили Эсперанце, что их два дня и две ночи мотали по фронту, пока не привели в разрушенный хутор - Танкур, не так ли? - где тот взял их под стражу.

Натолкнувшись на столь упорное желание убедить себя в невероятном, Пьер-Мари лишь качает головой. Чтобы помилование пришло слишком поздно! Тогда как она объясняет, почему их не расстреляли сразу после вынесения приговора, как бывало в те времена, когда действовали военно-полевые суды? После их упразднения закон предусматривал задержку исполнения приговора до решения президента Республики, с его правом на помилование. Стало быть, ждали этого решения. Оно могло поступить немного раньше, немного позже, но чтобы никогда - совершенно исключено. И повторяет: "Исключено".

На лице Матильды он читает, что она сомневается в столь очевидных вещах, и снова вздыхает. Потом говорит, что готов стать адвокатом дьявола.

Допустим, что Эсперанца рассказал чистую правду. Допустим, что ему действительно поручили сопровождать пятерых раненых, измученных осужденных в ту траншею на передовой. Я скажу тебе, о чем бы я подумал, будь я защитником. Командиры частей, где за шестнадцать дней были совершены одинаковые преступления, любой ценой хотят наказать виновных для острастки остальным. Они опасаются волны непослушаний, коллективного выхода из повиновения. Той самой волны, которая, по словам наших депутатов, весной обрушилась на всю армию. Вместо того чтобы дождаться решения президента, осужденных разбивают на три группы по пять человек и отправляют на разные участки фронта. Их перевозят с места на место и в конце концов теряют. Какое значение теперь имеет их помилование? Они умрут раньше. Вот; мол, что грозит за то, что они сделали. Их не имеют права расстреливать? Отлично! Тогда их связывают, выбрасывают на линию огня и предоставляют противнику покончить с ними. Когда же это происходит, их вносят в списки потерь полка. Даже родные ничего не узнают: "Убит врагом". Всех участников этой операции - офицеров, младших офицеров, солдат-пехотинцев, драгун, проводника поезда, лекарей, водителей грузовиков - разбрасывают по разным участкам, и они тонут в океане войны. Одни погибнут: мертвецы ведь молчат. Другие будут молчать, чтобы не иметь неприятностей или сохранить пенсию: подлость тоже нема. Третьи, после перемирия оказавшись на свободе, будут рассказывать своим детям, жене, друзьям совсем о другом, а не о гнусности, совершенной в зимний день на фронте в Пикардии. Почему? Им важно сохранить воспоминание о том, как они храбро дрались, чтобы дети гордились ими, чтобы жена могла рассказывать в магазине, что ее муж привел пятьдесят пленных из самых опасных пригородов Вердена. Среди тысяч людей на участке Бушавена остается только один неподкупный Даниель Эсперанца, который упорствует относительно того, что произошло в действительности 6, 7 и 8 января 1917 года: "То, что я видел, было убийством, покушением на наши законы, выражением презрения военных к гражданским властям".

Торопясь прервать адвоката - что на суде его противникам редко удается, - Матильда вяло аплодирует. "Браво, - говорит она, - но вам незачем меня убеждать, я думаю точно так же. За исключением некоторых деталей, все именно так и произошло".

"Деталей?"

Матильде неохота ставить под сомнение искренность его друга Офицера. Скажем, он выбрал те аргументы, которые его больше устраивали. Но если он получил доступ к полковым документам, ему без труда удалось бы найти тех, оставшихся в живых, кто был в Угрюмом Бинго, и расспросить их.

"По какому праву? - возмущается Пьер-Мари. - И под каким предлогом? Чтобы потом кто-нибудь из них пожаловался на него и раззвонил об этом повсюду? До чего мы тогда дойдем?"

Он приносит стул и садится рядом. Потом как-то грустно говорит: "Ты неблагодарная девочка, Матти. Этот человек из дружеских чувств рисковал, чтобы оказать мне услугу. Дальше пойти он не мог. Он расспросил капитана артиллерии, жену одного командира пехоты, врача из медчасти. Но так он поступил потому, что рассчитывал на их молчание, пообещав им свое. Тебе кажется, что он установил то, что его устраивало - кстати сказать, чем? Он ведь не скрыл то, что его тревожит, задевает его честь солдата. Я хорошо и давно с ним знаком. Сомнения он отбросил только сегодня утром, когда получил текст президентского помилования и смог проверить его последствия".

Наклонившись к ней, он говорит: "Я бы предпочел промолчать, Матти, чтобы не добавлять тебе огорчений, но две другие группы осужденных, отправленных на разные участки фронта, были найдены и доставлены в Дандрешен, где им сообщили об изменении меры пресечения. Все десять живы и теперь работают в каменоломнях в Гвиане".

Матильда сидит молча, опустив голову, пока он не кладет ей руку на плечо: "Матти, моя малышка Матти, да будь же благоразумна. Манеш мертв. Неужели он выиграет в твоих воспоминаниях, если даже вопреки очевидному ты права?"

Он треплет ее по щеке, целует, оставляя запах лаванды и табака, и встает. Обернувшись, она видит, что он подбирает свой брошенный на кресло дождевик, и говорит: "Назовите мне имя этого юрисконсульта из Лаваллуа".

Тот отрицательно качает головой, об этом не может быть и речи. Надевает пальто, серый шерстяной шарф, шляпу и берет трость.

"Видишь ли, - говорит он, - на этой войне было израсходовано столько же тонн металла, сколько и бумаги. Понадобятся месяцы, годы, чтобы их доставить, разобрать, просмотреть. Раз ты не во всем уверена, постарайся быть терпеливой. И осторожной. В данный момент прикосновение к некоторым табу опасно для жизни".

После его ухода Матильда просит принести ей в маленький салон бумагу и ручку. И записывает состоявшийся разговор, ничего не опуская, чтобы не забыть. Перечитав, она убеждается, что узнала кое-что новое о двух периодах событий из трех: о том, что произошло в воскресенье 7 января 1917 года и после. Относительно самого воскресенья Пьер-Мари лишь подтвердил то, что она уже знает: что был бой, что были тяжелые потери. В целом она информирована лучше его. Матильда представляет Манеша, скатавшего на ничьей земле Снеговика, аэроплан, сбитый гранатой, Си-Су, распевающего песню коммунаров. И думает "о безумствах". Значит, ей придется одной пребывать в состоянии безумия.

В тот же вечер Матильда, погруженная в свои мысли, молча обгладывает куриную ножку. Она сидит с краю большого стола напротив отца, которого любит всем сердцем. Слева от нее любимая Мама, справа - брат Поль, который ей не очень интересен, она просто терпит его, и наконец напротив - ни красотка-ни сестра - Клеманс, которую она терпеть не может. Двое поганцев, Людовик и Бастьен, восьми и шести лет, уже давно писают в постельки.

Отец спрашивает: "В чем дело, Матти?"

Она отвечает:

"Все в порядке".

Он говорит: "Как только закончится эта окаянная забастовка газетчиков, я опубликую твое объявление. Это будет подарок к Рождеству".