Портреты учителей - Ион Деген

Что я мог ей ответить?

— Безобразие! Какой вы к черту врач? Сегодня не проследили за тем, чтобы ребенок почистил зубки, завтра не проследите за тем, чтобы ребенка накормили, послезавтра забудете сменить гипсовую повязку!

Во время обхода, когда профессор покинула мою палату, так и не обнаружив повода для разноса, она уже в коридоре вспомнила, что я остался без порки, и спросила:

— Да, кстати, Оленьке вчера принесли передачу?

— Да.

— Кто?

— Бабушка.

— Вы говорили с ней?

— Конечно.

— А как вы к ней обратились? Как ее имя и отчество?

В сердцах я проклял моего мучителя. А она тем временем распекала меня:

— Какой вы интеллигент, если даже не знаете, как вести себя с пожилой дамой?

Только однажды, в первый месяц работы в Четвертой клинике мне удалось отыграться и болезненно ущемить самолюбие моего угнетателя. Во время разбора больных, говоря о поражении кисти ребенка, Анна Ефремовна заметила, что, поскольку мышца инервируется лучевым нервом…

— И локтевым нервом, — вполголоса добавил я со своего места.

— Вы что-то сказали?

— Да, я сказал, что оппоненс полици инервируется и локтевым нервом.

— Абсурд. Это лучевая сторона кисти. Где имение, а где наводнение.

— В этом и заключается великая мудрость природы, что все мышцы, обеспечивающие оппозицию большого пальца, инервируются одним нервом, независимо от того, на какой стороне кисти они находятся.

— Абсурд.

Я красноречиво промолчал.

— Абсурд. Не желаете ли вы пари?

— С удовольствием. Я просто не смел предложить.

— Килограмм конфет «Южная ночь»!

Я тут же спустился в библиотеку и вернулся с раскрытым анатомическим атласом. Все врачи клиники с интересом наблюдали за Анной Ефремовной, внимательно рассматривавшей иллюстрации и текст.

— Хорошо, — проворчала она наконец, — получите килограмм конфет.

С этого дня, говоря об анатомических образованиях, профессор Фрумина следила за моей реакцией, что, увы, не улучшало моего положения в клинике.

Так прошло четыре месяца. За это время я сдал два экзамена и дважды получил «отлично».

Не только наша клиника, а весь институт с интересом ожидал, как я сдам Анне Ефремовне экзамен по врожденному вывиху бедра.

Дело в том, что все экзаменаторы ставили мне только «отлично». Но профессор Фрумина еще никогда никому не поставила высокой оценки, принимая этот экзамен.

Она любила повторять, что отлично знает врожденный вывих бедра лишь Господь Бог. Даже она может сдать только на «хорошо», а самый способный ординатор достоен оценки «посредственно».

Поэтому понятен был интерес института к предстоявшему экзамену.

Ординаторская еще никогда не вмещала такого количества врачей.

Профессор, не прервав меня ни разу, выслушала пятидесятиминутный доклад. Когда я умолк, несколько врачей беззвучно зааплодировали, демонстрируя свое одобрение. Профессор недовольно посмотрела на них.

Анна Ефремовна включила негатоскоп, обвела указкой образование на рентгенограмме и спросила, как оно называется. Я назвал анатомический термин.

— Это и курице известно. Как это называется на сленге рентгенологов?

— Не знаю.

— Вот именно. Это «слезная борозда». Если бы вы соизволили прочитать мою диссертацию, вы бы знали.

— Я читал вашу диссертацию.

— Нет, не читали! — Обрадовано воскликнула она. — Я была в библиотеке и проверила ваш абонемент.

Надо же! Не полениться проверить абонемент ординатора!

— Я читал вашу диссертацию, — повторил я, чувствуя, что могу сорваться с тормозов.

— Понятно. Старушки нарушили запрет и разрешили на ночь унести диссертацию в общежитие.

Так оно и было. Я промолчал.

— Странно, что вы с вашей памятью не запомнили термина.

— Его нет в диссертации.

— Вот как! Оля, пожалуйста, спуститесь в библиотеку и принесите мою диссертацию.

Она продолжала задавать мне каверзные вопросы, уже не пытаясь скрыть удивления по поводу того, что, кроме злополучной «слезной борозды», не могла нащупать у меня уязвимого места. Оля принесла диссертацию. Профессор перелистывала ее, продолжая задавать вопросы.

В какой-то момент, не выдержав, я сказал:

— Анна Ефремовна, простите, но мне кажется, что, пытаясь найти в диссертации несуществующее, вы недостаточно внимательно слушаете мои ответы.

— Нахал. Как называется это образование?

— Линия Шентона.

— Напишите.

Я посмотрел на нее с удивлением и написал.

— Нет, не по-русски, а на языке автора.

Чорт знает, кто по национальности Шентон. Я написал по-немецки.

— Вы что, не владеете английским языком? Какой же из вас получится врач и научный работник?

Вместо ответа я посмотрел на часы. Экзамен длился уже два часа и пятнадцать минут.

— Ладно, дайте ваш матрикул.

Врачи обступили стол, чтобы увидеть, как своим красивым и четким почерком она написала «Отлично. А.Фрумина». Аплодисменты были уже не беззвучными.

— Ну ладно, хватит, чему вы так обрадовались? Нормальный ответ человека, собирающегося стать специалистом. Подумаешь, аплодисменты.

На следующий день профессор Фрумина назначила меня прооперировать ребенка с врожденным вывихом бедра, что было воспринято в институте как сенсация. Даже некоторым старшим научным сотрудникам, в том числе секретарю институтской парторганизации, она не доверяла такой операции.

На следующий день начался новый этап моей жизни в клинике.

Но во время операции профессор Фрумина преподала мне еще два урока. Она продемонстрировала, что значит быть третьим ассистентом.

Я уже говорил, что во время такой ассистенции страшно уставал от напряжения, несмотря на свою физическую силу. Маленькая тщедушная старушка держала ногу так, словно была выкована из стали.

И еще один урок. Медленно ковыряясь в ране, профессор Фрумина делала эту операцию в течение сорока — сорока пяти минут.

Я оперировал красиво, можно сказать, блестяще, и главное — очень быстро. Когда я наложил последний шов, Анна Ефремовна демонстративно посмотрела на большие часы над дверью. Операция длилась час и сорок пять минут.

Профессор ничего не сказала. Но никогда больше я не старался оперировать «красиво и быстро».

Новый этап в клинике тоже имел значительные неудобства. Конечно, лестно было положение фаворита самой Фруминой. Но иногда это создавало очень неприятные ситуации.

Если доклад о результатах измерений при обследовании ребенка почему-то вызывал сомнение профессора, не считаясь с тем, что докладывал доцент или старший научный сотрудник, она тут же, в присутствии всех врачей обращалась ко мне:

— Иона Лазаревич, проверьте.

Я чувствовал себя крайне неловко, даже когда результаты измерений точно совпадали с доложенными. Что уж говорить о моем состоянии, если действительно обнаруживалась ошибка.

Еще хуже было, когда, недовольная каким-нибудь действием второго профессора, Анна Ефремовна обрушивалась на него:

— Ничему вы не научились! — И, указывая на меня, кричала: — Вот кто будет моим наследником!

Несколько раз я обращался к ней с просьбой не делать этого, не настраивать против меня не только завистников и негодяев, но даже хороших людей. Подобные соображения до Анны Ефремовны не доходили. Она действительно не понимала, о чем идет речь.

Многое до нее не доходило.

Как-то после большого операционного дня я рассказал в ординаторской, каким невероятным образом мне посчастливилось достать билет в филармонию на «Реквием» Верди. Сидя в своем кабинете, Анна Ефремовна слышала этот рассказ и даже отреагировала на него репликой. Она знала, что очень редкие посещения симфонических концертов были для меня единственным выходом из заточения — из института, в котором я жил и работал.

Уходя домой в шестом часу вечера, профессор как бы вскользь заметила:

— Да, чуть не забыла. Вы сегодня прооперировали Валерика Семина. Случай сложный. Я думаю, что вам следовало бы остаться дежурить в клинике.

Анна Ефремовна, у меня билет в филармонию, а сегодня дежурит (я назвал фамилию очень опытного врача).

— Как знаете. — Недовольно сказала Фрумина и покинула ординаторскую.

Конечно, я остался дежурить.

У нее было моральное право требовать от других даже чуточку меньше, чем она требовала от себя.

Еще в Первой клинике я слышал рассказы о том, как Анна Ефремовна во время войны работала в госпитале в Алма-Ате.

Раненые молились на нее, считая ее чудотворцем. Они верили в то, что ее руки обладают магической силой.

Выносливость этой маленькой женщины поражала мужчин с богатырским телосложением. Ассистенты менялись в операционной, не выдерживая холода. А Фрумина, замерзая, оперировала непрерывно, заботясь только о том, чтобы раненый на операционном столе был укутан и обложен грелками.