Клад под развалинами Франшарского монастыря - Роберт Льюис Стивенсон

— Madame Гастейн введет нас в общество. О нас, верно, успели уже позабыть, — сказала супруга.

— Забыть? Никогда! Красота и изящество всегда оставляют о себе след и воспоминание! — запротестовал доктор.

— Но я положительно разучилась одеваться, — со вздохом промолвила Анастази.

— Душа моя, ты заставляешь меня краснеть! — воскликнул муж. — Твой брак со мной был, можно сказать, трагедией; я вырвал тебя из общества и заточил в этой глуши, в этой забытой всеми деревеньке!

— Но зато теперь твои успехи, радость видеть тебя оцененным по достоинствам, окруженным почетом, видеть имя твое прославленным всеми газетами, это будет уже более чем радостью, это будет блаженством для меня! — воскликнула она, впадая в восторженный тон мужа.

— А раз в неделю, — сказал доктор, лукаво подчеркивая эти слова и умышленно скандируя их, — раз в неделю мы позволим себе поиграть в баккара!

— Только раз в неделю? — спросила она, усмехаясь и грозя ему пальчиком.

— Клянусь тебе моей честью, честью политического деятеля!

— Право, я балую тебя, — сказала она и протянула ему свою ручку для поцелуя.

Он восторженно прильнул к ней и стал покрывать ее поцелуями.

Жан-Мари незаметно выбрался из дома в сад. Луна стояла высоко на небе, заливая своим мягким светом Гретц. Мальчик прошел в самый конец сада и сел на скамеечку у пристани. Мимо тихо струилась река, серебристыми переливами сверкала вода под луной, напевая тихую однозвучную песню свою; легкая дымка тумана колебалась между тополями по ту сторону реки; камыши медленно склонялись и как будто кивали кому-то. Все это мальчик видел уже сотни раз, сотни раз он в такие же лунные ночи сидел здесь, над этой сонной рекой, и с невозмутимым спокойствием духа и воображения следил за ее спокойным течением. А теперь это было, быть может, в последний раз. Он должен был покинуть эту мирную деревушку, где все было ему знакомо и мило, эту местность, зеленеющие кругом луга и шелестящие своей листвой леса и эту светлую спокойную реку, покинуть это все и переселиться в большой город; и его милая госпожа будет разряженная расхаживать по гостиным, вращаться в блестящих салонах; а его добродушный, словоохотливый мягкосердечный наставник станет крикливым и вздорным депутатом, и оба они будут навсегда потеряны для него, для Жана-Мари, и утратят лучшие свои душевные качества. Жан-Мари отлично сознавал и свои недостатки, и свое положение; он понимал, что в водовороте шумной, суетливой столичной жизни с ее ложными амбициями и претензиями изменится и его личное положение в семье, что там на него будут обращать все меньше и меньше внимания, все меньше и меньше будут считаться с ним, и постепенно из приемного сына он обратится в слугу. И он смутно начинал верить в осуществление зловещих предсказаний доктора; он сейчас уже видел разительную перемену в обоих. На этот раз даже его обычное великодушное отрицание слабостей его благодетелей изменило ему, да и не удивительно, малый ребенок заметил бы, что «Эрмитаж» довершил то, чему положил основание абсент. И если это было в первый день перемены обстоятельств, то чего же следовало ожидать в дальнейшем? «Если потребуется, останови поезд! Вызови крушение, если это будет нужно!» — припоминал он собственные слова доктора. И он окинул взглядом очаровательную картину мирно спящей окрестности, с наслаждением потянул в себя воздух, насыщенный ароматами свежескошенного сена, и снова прошептал: «Вызови крушение поезда, если это будет нужно» — глубоко вздохнул и в тяжелом раздумье побрел в дом.

ГЛАВА VI. Двойное следствие

На следующее утро в доме доктора было необычайное волнение. Перед отходом ко сну доктор запер собственноручно все свои драгоценности в буфет, стоящий в столовой, и представьте себе, когда он встал поутру, как обыкновенно, около четырех часов и вышел в столовую, то увидел, что буфет взломан и все хранившиеся в нем драгоценности унесены. Тотчас же были вызваны из их спален и madame, и Жан-Мари, которые явились на зов, наскоро накинув на себя кое-какие принадлежности туалета, и застали доктора вне себя от огорчения. Он положительно безумствовал, взывал к небесам, призывая всех в свидетели постигшей его несправедливости, призывал громы небесные и взывал к отмщению, бегая босиком по комнатам с развевающимся подолом его ночной сорочки.

— Пропали! — восклицал он. — Все драгоценные предметы пропали, и вместе с ними и наше богатство! И мы опять нищие, беднота, голь! Мальчуган, скажи, знаешь ты что-нибудь об этом? Говори скорее, сударь, говори все, что тебе известно! Знаешь ты, куда они могли деться! Где они?

И он ухватил мальчугана за плечо и стал трясти его как кулек, так что слова, если только это были слова, посыпались у мальчика с уст неразборчивым лепетом, из которого ничего нельзя было понять.

Придя немного в себя от своего возбуждения, доктор отпустил мальчика и увидел Анастази в слезах.

— Анастази! — сказал он совершенно иным тоном. — Возьми себя в руки, овладей собой и своими чувствами; я не желал бы видеть тебя ревущей, как простая баба. Это пустяшное происшествие должно быть поскорее забыто! Надо уметь с достоинством переносить всякие невзгоды, а не только такие сравнительно маловажные пустяки. Жан-Мари, принеси мне мою маленькую походную аптечку; в подобных случаях рекомендуется какое-нибудь легкое слабительное.

И он дал всем соответствующую дозу такого лекарственного снадобья, начиная с самого себя, приняв, ради примера остальным, двойную дозу. Несчастная Анастази, никогда ничем не болевшая и питавшая почти суеверный ужас перед всякого рода лекарствами, залилась горючими слезами, долгое время отбивалась, протестовала и отнекивалась, наконец хлебнула; затем снова пришлось прибегать к прикрикиванию, понуканию, чуть не угрозам, чтобы принудить ее допить остальное. Что же касается Жана-Мари, то он стоически проглотил поднесенную ему дозу слабительного без малейшего возражения.

— Я ему дал меньшую дозу, — заметил доктор, — его молодость ограждает его от слишком сильных потрясений; в его годы волнения не так сильно отражаются на организме!.. Ну-с, а теперь, приняв меры против могущих быть неприятных последствий, мы можем приступить к обсуждению случившегося.

— Я озябла, мне холодно, — стала жаловаться Анастази.

— Холодно! — воскликнул доктор. — Благодарю Бога, что он создал меня из более горячего материала! Ведь подобный удар мог бы вызвать испарину даже у лягушки! Если ты озябла, то можешь идти к себе, в свою спальню, да, кстати, кинь мне сверху мои брюки, а то у меня ноги зябнут.