Страж. Тетралогия - Алексей Пехов

За те двенадцать лет, что я не был в Ливетте, собор значительно вырос в размерах и сейчас уже превышал по высоте все виденные мной до этого. Работа не прекращалась ни на минуту, она продолжалась и днем, и ночью, а деньги на величайшее сооружение в истории человечества стекались в Ливетту со всего мира. Прежний Папа объявил, что все, кто пожертвуют на благое дело, будут спасены и прощены, а с учетом того, что грешнику нас каждый первый и мало кто желает отправиться в адское пекло, монеты на постройку жертвовали многие. И бедняки, и богатеи. Кто медяк, кто тысячу флотолийских флоринов. Крестьяне и князья не скупились, стройка двигалась вперед с максимально возможной скоростью, но конца и края ей видно не было.

Проповедник с Гертрудой как-то пытались подсчитать, какие суммы, переводимые через «Фабьен Клеменз и сыновья», оседают в карманах клириков и которая часть из них идет на собор, но, кроме предположений, ничего высказать так и не смогли.

Гремя барабанами и размахивая алыми флагами, вдоль набережной двигалась толпа людей, вопя:

— Красные! Красные!

— Квильчио? — поинтересовался я у лейтенанта.

— В точку. Вчера был полуфинал, и два района друг друга чуть не поубивали. А завтра финал. Безумная игра и никакой красоты. Сплошная свалка с мордобоем, в которой мне, как чужестранцу, никогда не разобраться.

Мы свернули на кипарисную аллею, проехали мимо небольшой церкви малиссок, примыкавшей к северной стене Риапано, и оказались возле калитки Святого Михаила. Это был вход для прислуги, расположенный далеко от парадных ворот, выводящих к церкви Вознесения и собору Петра, но охраняемый не менее бдительно.

Кроме гвардейцев-альбаландцев на часах скучали двое монахов-каликвецев, внимательно вглядывающихся в лица проезжающих. Тут же висело распятие, излучающее видимый глазу свет. Я посмотрел на него прямо и открыто, что было дано лишь тем, кто не имел никаких связей с отродьями ада и не замышлял ничего худого против веры.

Артефакт был сильный, ничего не скажешь. Аж мурашки по коже. Пугало дернулось, словно ему отвесили звонкую пощечину, помедлило, опустило взгляд, нахлобучив шляпу, и решительно направилось вперед, пригибаясь, будто под порывами сильного ветра. Но пересекло черту, оказавшись по ту сторону ворот.

Вот и вся защита. С одушевленными предметами, существующими отдельно от «тела», — всегда так. Остановить их может только что-то действительно серьезное. К примеру, Воины Константина или клинок стража, но никак не реликвии, способные обратить в бегство какого-нибудь крупного демона. Что поделать — разные сущности, неважно, темные они или светлые, боятся совершенно разных вещей.

Во дворе шел прием товаров, привезенных в святой град поставщиками. Кастелян сверялся с книгой, делал пометки, нещадно гоняя помощников, а двое гвардейцев внимательно осматривали мешки и бочки. Я спешился следом за лейтенантом, один из его солдат передал мне саквояж, который уже успели проверить.

— Это внешний двор, господин ван Нормайенн. Там склады, вот казармы, здесь арсенал. — Ван Лаут говорил неспешно, показывая мне на здания. — Там парк, за ним западное крыло, примыкающее к внутренней стене. Вы можете спокойно ходить по этой территории, но не стоит пересекать кольцо внутренних стен без сопровождения. Это понятно?

— Конечно, — сказал я.

— Я провожу вас.

Поправив врезавшийся в плечо ремень, удерживающий меч за спиной, я отправился следом за лейтенантом по выложенной плиткой дорожке через прекрасный парк, где пахло цветущим хагжитским миртом, мимо апельсиновых деревьев и кипарисов, в тени которых стояла часовня, посвященная святому Георгию, к комплексу дворцов, о коих многие слышали, но видели лишь избранные.

Широкими мраморными лестницами, через залы с высоченными сводами и рисунками на библейские темы, складывавшимися в колоссальные полотна, меня провели через жилые станцы в большую комнату, где ждали двое клириков.

Один, в простой дорожной рясе, без всяких знаков отличий, приветливо улыбнулся мне и по-дружески кивнул. Я ответил отцу Марту тем же.

Второй, пожилой старикан, судя по пурпурному цвету фашьи,[76] был капелланом самого Папы.

— Мессэре ван Нормайенн, я рад, что Господь все-таки привел вас к нам.

— Его задержка вполне оправданна, отец Лючио. — Инквизитор выглядел усталым и невыспавшимся. — События, случившиеся в Вальзе, прекрасно вам известны.

— Известны. Но это не значит, что мне следует отказаться от своего стариковского ворчания. Могу ли я увидеть то, что вы привезли, страж?

Я расстегнул перевязь на груди и передал меч брата Курвуса отцу Марту. Инквизитор отнес его капеллану Папы, тот легко коснулся пальцами простой рукояти.

— Аббат монастыря Дорч-ган-Тойнн будет благодарен Братству за возвращение этого… предмета. Но, как я понимаю, это еще не все?

Его черные глаза вопросительно остановились на саквояже, и я, распахнув его, достал завернутую в тряпку цепь, оканчивающуюся острым крюком, выкованным из синеватой стали. Отец Март с чувством глубокого благоговения принял святую реликвию.

— Как я понимаю, вёлеф мертв? — спросил отец Лючио.

Было странно, что вопросы мне задает не представитель святого официума, а клирик, должность которого, по сути дела, не слишком-то и велика, если не считать того, что он исповедник нового Папы. И уж точно в обязанности капеллана не входит интересоваться существованием колдуна. Но здесь все было ровным счетом наоборот. Инквизитор молчал и вел себя так, словно отец Лючио был гораздо выше его по должности, хотя, как я знал, подчинялся он лишь коллегии кардиналов и главе святого официума.

— Да. Он мертв.

— Вы уверены?

— Уверен. Он был сожжен.

— Огонь — это хорошо, — одобрительно сказал отец Март. — Лучшее средство для таких тварей, как он. Кто его убил?

— Брат Курвус. — Я не желал становиться героем и борцом со злом. Черт знает, к чему это может меня привести в дальнейшем. Лучше держаться от победы над колдунами подальше, особенно на тот случай, если у тех остались какие-нибудь мстительные дружки. — Он умер от ран. Как и двое из Ордена Праведности, что были с нами.

— Подвиг их не будет забыт, они совершили благое дело. А вы, мессэре ван Нормайенн, счастливчик, что могли уцелеть.

— Он был очень силен. Почему святого официума не было с нами, отец Март? — В моем голосе появились жесткие нотки, хотя я сам того не желал.

— Три каликвеца — сами по себе серьезная сила. Но те, кто допустил ошибку, уже наказаны, мессэре, — не менее жестко сказал старый капеллан. — Что случилось с личными вещами вёлефа?