Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

– В молодости, верховная жрица, я написал немало. В юных глазах пылает пламя многих костров, но любая груда дров, сколь бы велика она ни была, однажды исчезнет, оставив лишь воспоминания о тепле.

Женщина покачала головой:

– Как-то не заметно, что твое топливо на исходе, историк.

– В отсутствие искры оно гниет.

– Не понимаю, что тут изображено, Райз.

Он подошел ближе и взглянул на гобелен:

– Аллегория творения, одна из ранних. Первые герои тисте, которые убили богиню-драконессу, напились ее крови и сами стали подобны богам. Их правление было столь жестоким, а власть столь бездушной, что азатанаи восстали все как один, дабы их низложить. Говорят, будто любой раздор пробуждает частицу драконьей крови, и именно потеря нами чистоты остается с тех времен причиной всех наших несчастий. – Райз пожал плечами, разглядывая выцветшую картину. – С точки зрения этого неизвестного ткача, у той драконихи было много голов.

– Все время эти азатанаи будто тень на нашей совести. Твой рассказ не слишком вразумителен, историк.

– Когда-то за верховенство сражались десяток с лишним мифов о творении, пока не остался только один. Увы, победил не этот. Мы пытаемся понять причины того, кем мы являемся и кем себя считаем, и каждая причина стремится стать оправданием, а каждое оправдание – праведной целью. Именно так народ обретает свою идентичность, за которую крепко держится. Но все это лишь вымысел, верховная жрица, в котором глина превращается в плоть, палки – в кости, а пламя – в мысли. Никакая альтернатива нам не подходит.

– А какую альтернативу ты бы предложил?

Он пожал плечами:

– Я бы сказал, что на самом деле все бессмысленно. Наши жизни, наши личности, наше прошлое и в первую очередь наше существование в настоящем. Данное мгновение, и следующее, и следующее за ним, каждое, которое мы встречаем с удивлением и почти с недоверием.

– Таков твой вывод, Райз Герат? Что мы вообще ничего не значим?

– Я стараюсь не оперировать категориями вроде значимости, Дочь Ночи. Я лишь мерю жизнь степенями беспомощности, и в конечном счете в наблюдении за этим процессом и состоит цель истории.

Внезапно расплакавшись, Эмрал отослала историка прочь. А он и не возражал. Герату не доставляло никакого удовольствия видеть ту самую беспомощность, о которой он только что говорил, и ему хватило единственного жеста верховной жрицы, чтобы сбежать.

Теперь он стоял на вершине башни, глядя, как со скрипом открываются внизу массивные ворота и на мост выезжают двое Сыновей Тьмы со своей свитой. Черная кожа Аномандера отливала чистотой, как и серебристая грива его длинных волос, и в сумерках Райзу показалось, будто он слышит доносящийся вместе с грохотом копыт голос разлуки, перед которым разбегаются по улице едва различимые фигуры.

Пес, чья свалявшаяся шерсть была вся в грязи и репьях, запутался в хаотическом сплетении корней, веток и мусора у восточного берега реки. Выбившись из сил, он с трудом держал голову над водой, сопротивляясь тянувшему его за лапы течению.

Не обращая внимания на обжигающе холодную воду и чувствуя, как осыпается с каждым его шагом каменистое дно, Гриззин Фарл подобрался ближе.

Пес повернул к нему голову, и Гриззин увидел стыдливо прижатые большие уши. Оказавшись рядом, азатанай бросил на берег свой походный мешок, а затем, наклонившись, осторожно высвободил из плена несчастное создание.

– Смелость, дорогой мой малыш, – проговорил он, вытаскивая пса из воды и укладывая его на свою мускулистую спину, – часто отмечена силой меньшей, чем казалось, и надеждой, простирающейся дальше, чем можно предположить. – Гриззин ухватился за корни над головой, проверяя, выдержат ли те их вес. – Когда-нибудь, друг мой, меня попросят показать героев этого мира, и знаешь, куда я отведу тех, кто этим заинтересуется? – Корни выдержали, и азатанай, подтянувшись, выбрался из увлекавшего его течения. Пес, все так же прильнув к его спине, лизнул спасителя в щеку, и тот кивнул. – Ты совершенно прав. На кладбище. И там мы остановимся перед каждым надгробием, глядя на героя. Что скажешь?

Выкарабкавшись на берег, Фарл опустился на четвереньки: переправа оказалась тяжелее, чем он ожидал. Пес, царапая когтями, соскользнул с его спины, встал прямо перед ним и отряхнулся, разбрасывая во все стороны брызги.

– Ай, противное создание! Ты что, не видел, как я старался не испачкать свои волосы? Хватает одного лишь взгляда на воду и лес, чтобы моя грива безнадежно спуталась. Проклятый дождь!

Пес взглянул на него слегка косящими глазами, наклонив голову, будто размышляя над упреками Гриззина и в конечном счете придя к выводу, что опасаться нечего.

Азатанай нахмурился:

– Ты, похоже, всерьез изголодался, друг мой. Могу поспорить, с тобой каждый раз поступали несправедливо, когда дело доходило до дележки еды. Мы уже достаточно отдохнули? Я вижу дорогу, которая ведет на юг, и она меня манит. Что? Ты говоришь, она ведет также и на север? Но ведь спиной мы все равно ничего не увидим. Так устремим же наши глаза и намерения в одну сторону, дабы сузить мир впереди.

Забрав мешок, он со стоном поднялся на ноги и двинулся в путь. Пес последовал за ним.

– Провидение прекрасно меня понимает, – сказал Гриззин, – и знает, насколько лучше я чувствую себя в обществе мудрого и разумно помалкивающего спутника. Лишение радости слышать свой собственный голос есть пытка, которой я не пожелал бы злейшему врагу – если бы у меня вообще были враги и среди них один самый худший. Но представь себе страх, который испытал бы сей гипотетический враг, заслышав мое приближение! Я пробудил бы неподдельный ужас в нем или в ней… нет, обойдемся без второго варианта, если не хотим представить лицо этого воображаемого врага и сковородку в не слишком изящной, но весьма мстительной руке. Ты видишь во мне хотя бы малую косточку милосердия, друг мой? Которую ты мог бы утащить и закопать? Конечно же нет. Сердце мое холодно. Глаза подобны льду. А любая мысль тверда как камень.

Пес убежал вперед на десяток шагов. Гриззин вздохнул.

– Похоже, я могу сделать своим врагом даже мышь. Мои слова – оружие, которым я бью друзей и врагов, в смысле, превращаю друзей во врагов, а в отсутствие жертв просто яростно размахиваю им в воздухе, столь отважно, что испугается даже бог. Скажи мне, пес, у тебя, случайно, не найдется вина?

Похоже, пес готов был бежать перед ним по дороге, будто признал своим хозяином. В вечернем воздухе висел запах дыма, и в течение дня Гриззин не раз видел поднимавшиеся над лесом серые столбы. Азатанаю не нравились эти