Небо и земля - Виссарион Саянов

— А дальше что думаешь делать?

— Дальше? Дальше думаю вместе с тобой свой век дожить…

— Тогда отдохнешь немного — и в Москву на завод. От Свияженинова уже не один запрос приходил, будем работать над реактивными двигателями.

— А помнишь, мальчик уходил с тобою, когда мы встретились в Больших Колпанах? — подходя к Лене, спросил Тентенников. — Очень занятный мальчишка. Он мне помог на первых порах скитаний по тылам. Я еще тогда расчувствовался и просил тебя взять его в дом; если спасетесь. Даже усыновить хотел…

— Ничего о нем не знаю. Я сама тогда немало слез пролила из-за него. Как начали мы перебежку по капустному полю, я его видела, — а потом потеряла.

— И не искала?

— Разведчики, которые меня первыми встретили, ходили на розыски, но не нашли. Они говорили, будто он вышел в соседнюю часть и оттуда его направили в Ленинград, но ведь адреса-то нашего он не знал. Я даже не уверена, что и фамилию твою он запомнил.

— Так, так, — вздохнул Тентенников. — Жалко… Но почему же наши так запаздывают? Ведь Ваня с Уленковым хотели приехать домой к десяти утра, но, смотри, уже первый час, а их нет.

— Задержались, наверно, в части. Ведь они сразу же перебазировались, стоят теперь где-то за Гатчиной, — сказал Быков, — а километров сорок на машине сейчас трудно проехать, — дорога-то еще разбита, небось…

Елена Ивановна штопала носок и, не прислушиваясь больше к разговору мужчин, думала о предстоящем возвращении в Москву, о знакомом враче, специалисте по сердечным болезням, к которому нужно сводить мужа, — за последнее время у него сердце не в порядке, сильная одышка, в пятый этаж он уж не может легко подняться, останавливается на площадках и отдыхает… И трех лет не прошло с того дня, когда приехали они веселой, дружной семьей в старую квартиру на Подьяческой, а сколько было пережито с той поры! Вот снова собрались они вместе, и — в который раз уже — кажется ей, что больше не будет разлуки, ведь и конец войны уже не за горами… И в ту же минуту почувствовала она, как несбыточна мечта о покое, да и кто из них захотел бы покоя?.. И она сама отказалась бы от спокойной, безмятежной жизни, если бы ей вдруг предложили такую…

Постепенно входит в берега быт. Софья Гавриловна, выздоровев после ранения, уже переехала на новую квартиру. Женя собирается в Ленинград, и ждать ее с дочерью нужно со дня на день…

В дверь постучали, вошли Ваня Быков и Уленков, румяные с мороза, веселые, и сразу шумно и молодо стало в комнате.

— А мы вас уже заждались, — сказала Елена Ивановна. — Я думала, и вовсе не придете сегодня…

— Как же мы могли сегодня не побывать здесь? — снимая кожаное пальто, сказал Уленков. — Хоть мы не надолго забежали, проститься…

— Неужто снова дорога? — тихо спросила Елена Ивановна. — Мне кажется, я и умру, собирая кого-нибудь в дальний путь…

— Но ведь это же хорошо, Лена, — взволнованно сказал Быков, — такого же еще до нас и на свете не бывало: вот уже к концу подходят наши жизни, а все еще впереди — дороги, новые пути, мир, открытый настежь… Раньше разве так могло быть? Почитай старые романы — уже к сорока годам у людей — только прошлое, тихая пристань, бездумное житье. А мы и в старости умеем жить завтрашним днем. Жаль до слез, что не дожил до нынешних дней Николай Григорьев, — ведь он о такой жизни мечтал, о такой большой победе…

Они замолчали, вспомнив последнее свое свидание с Николаем Григорьевым, — образ комиссара гражданской войны, воспитавшего их большевиками, снова встал перед ними из дали прошедших лет…

Словно напоминанием о нем прозвучала передававшаяся по радио казачья песня, которую пели когда-то в Царицыне…

Долго сидели молча, слушая музыку, потом Елена Ивановна взглянула пристально на Уленкова, оттиравшего щеки рукавом куртки, и заботливо спросила:

— Может, чай собрать?

Приемный сын, целуя ее руку, тихо сказал:

— Какая ты догадливая. Мы только что хотели об этом попросить… Дорогой промерзли немного — в «пробку» попали, пережидать пришлось, пока автоколонна пройдет…

Елена Ивановна ушла на кухню, и когда через полчаса снова вернулась с кипящим чайником, разговор был в самом разгаре.

Летчики обсуждали вопрос о втором фронте. Тентенников, не прислушиваясь к неторопливой речи молодого Быкова, поднялся со стула и спросил Елену Ивановну:

— Помнишь, я тебе пакет передавал в Больших Колпанах, когда мы расставались? Там у меня орден и бумаги были…

— Я все сберегла в целости, — гордо ответила Елена Ивановна, открывая ящик письменного стола.

Тентенников быстро развернул сверток, привинтил к гимнастерке орден и помахал маленькой записной книжечкой в выцветшей синей обложке.

— Вот я вам сейчас одну запись старинную прочту — сразу поймете во всей полноте, что такое второй фронт и как к нам лондонские да нью-йоркские воротилы относятся. Ни одному слову ихнему не верю! Когда увидят, что мы слишком далеко, по ихнему мнению, на запад ушли, вот только тогда они и переправятся через Ла-Манш… А до того времени… Да что тут говорить… нет, вы послушайте только. Я эту выписку много лет храню, она мне сердце жжет и доныне. Они, видишь ли, обсуждали тогда, стоит ли продавать самолеты Советской России…

Надев очки и держа записную книжку в вытянутой руке, он медленно перелистывал страницы.

— Вот она самая! Это мне один инженер знакомый из английского авиационного журнала перевел, еще в двадцать первом году…

Тентенников обвел взглядом всех находившихся в комнате людей и, четко выговаривая каждое слово, прочел: «Русские могут сделаться превосходными летчиками, но большинство из них совершенно неспособно содержать машину в исправности. Поэтому нам кажется, что чем больше мы будем снабжать Россию аэропланами, тем больше их будет разваливаться в воздухе вследствие плохого ухода за ними. Этим мы будем способствовать уничтожению некоторого числа русских, что пойдет на пользу цивилизованной Европе».

— Нет, каковы! — воскликнул Тентенников, зажав книжку в кулаке. — Иудушки! Чем захотели «цивилизованной» Европе помочь — русской кровью…

— Ну, английским-то самолетостроителям теперь и надеяться нечего, что мы ихними машинами интересоваться сбудем, — сказал Уленков. — Да и прежде мы у них не учились… С тех пор как они эту гнусность писали, большой путь пройден…

— Да, борьба продолжается, — сказал Иван Быков, — мы снова — в начале пути. Еще никогда техника не шагала так быстро, как теперь. То, что было достижением вчера, — завтра ничего не будет стоить. Свияженинов часто рассказывал мне о встречах Сталина с авиационными конструкторами. И каждый раз Сталин повторял, что зазнаваться нельзя, что нужно вечно искать и находить новое. И сейчас чувство нового особенно важно…

— Когда посмотришь на сегодняшние самолеты и вспомнишь, как уродливы и маломощны были первые машины, на которых мы учились летать, — диву даешься, — промолвил Тентенников. — Ведь только три с небольшим десятилетия прошло с той поры, когда человечество гордилось аэропланами первых выпусков…

— Но теперь техника развивается быстрей… Те самолеты, на которых люди будут летать через тридцать пять лет, больше будут отличаться от наших нынешних машин, чем самые мощные современные самолеты от аэропланов первых лет авиации. Очень близко время, когда люди будут летать в стратосфере, на скоростях, превышающих скорость звука. И это еще не предел!

— Такая техника и к человеку предъявит большие требования, чем раньше, — сказала Елена Ивановна. Обычно она не принимала участия в беседе, когда речь шла об авиационной технике, но сегодня ей невольно передалось волнение приемного сына.

— Конечно! Но разве путь, который прошли все мы — и отец с Тентенниковым, и я, и самый молодой из нас — Уленков, — разве этот путь с каждым годом не предъявлял к нам новые и новые требования? Мало иметь совершенную машину — надо иметь и совершенного человека в ней. И не только физически он должен быть богатырем, — духом он должен быть богат, знать должен много. И хоть война еще не кончилась, но многих из нас уже снова сажают за парту. Вот и Уленков сегодня едет учиться…

— А ты что будешь делать теперь?

— Я сегодня же вылетаю на другой фронт. До Москвы долечу с Уленковым, а там — в разные стороны. Он сядет за парту, я — полечу на запад.

Уленков угрюмо молчал.

— Ты недоволен? — участливо спросил Иван Быков.

— Я с командующим авиацией недавно разговаривал, — он мне сказал, что даст возможность драться до конца войны. Сами посудите, как закончить войну, не участвуя в боях над Берлином? Ведь эта мечта всегда была у меня! И когда наши войска войдут в Германию, обидно будет сидеть в классе и зубрить формулы.

— Ты уже дрался в небе Берлина, — спокойно сказал Иван Быков.