История России с древнейших времен. Книга VII. 1676—1703 - Сергей Соловьев

«Мы здесь в 18 день объявили мир с турками зело с преизрядным фейерверком, в 19 день объявили войну против шведов», — писал Петр Федору Матвеевичу Апраксину, заведовавшему флотом в Воронеже. Война объявлялась за многие неправды шведского короля, и особенно за то, что во время государева шествия чрез Ригу от рижских жителей чинились ему многие противности и неприятства. Войска двинулись к Нарве. Посланник Августа, Ланген, был в отчаянии, что вместе с датским посланником никак не мог удержать царя от похода в Нарву; он утешал себя тем, что со временем этот город не уйдет из их рук. Паткуль пришел в восторг при известии, что Петр наконец объявил войну Швеции; но этот восторг был сейчас же охлажден тревожною мыслию: куда двинет царь свои войска? что, если к Нарве? Паткуль беспокоился тем более, что уже познакомился с Петром, увидел, какого опасного союзника приобрел себе его Август. В этом беспокойстве Паткуль писал Лангену: «Вопрос в том, куда обратил царь свое оружие? Вы знаете хорошо, как хлопотали мы о том, чтоб отвратить его от Нарвы; мы руководились при этом важными соображениями, между которыми главное, что не в наших выгодах допустить царя в сердце Ливонии, позволив ему взять Нарву. В Нарве он получит такое место, откуда может захватить Ревель, Дерпт и Пернау прежде, чем узнают об этом в Варшаве, а потом покорить Ригу и всю Ливонию. Поневоле станешь бояться, имея дело с таким государем, вспомнив об его силах и о всех его движениях, которые вы очень хорошо проникли, как видно из вашего донесения королю. Наконец, благоразумие требует взять все возможные меры предосторожности, чтоб Ливония не зависела от произвола этого могущественного друга и союзника королевского. С другой стороны, не должно забывать, что мы слабы, что нам необходима помощь царя и его дружба, если мы хотим что-нибудь сделать, и что мы нанесем немалый удар Швеции, когда она так рано потеряет Нарву. Вот почему нам нельзя очень торговаться с царем из опасения, чтоб не раздражить его, и я думаю, что ненадобно спорить с ним о Нарве; однако надобно очень искусным образом подать царю записки, с которых взять копии из царской канцелярии, и таким образом охранить право короля, которое он имеет в силу последнего договора, чтоб можно было действовать впоследствии, когда не будет более причин так осторожно обходиться с царем, как принуждены мы теперь. Наблюдайте внимательно за поведением датского посланника: не он ли внушает царю желание взять и удержать за собою Нарву? Побуждайте царя хлопотать, чтоб республика Польская также объявила войну Швеции. Выведайте у царя, не может ли он уступить чего-нибудь полякам со стороны Киева; внушайте ему, что приобретение Ингрии и Карелии, утверждение на берегу Балтийского моря сторицею вознаградит его за уступку».

9 сентября писал это Паткуль Лангену, а еще 22 августа русские войска начали выступать в поход под Нарву. Старый наш знакомый, капитан бомбардирской роты Петр Михайлов, шел с Преображенским полком до Твери. Здесь получил он известие от польского короля, что Карл XII скоро будет в Ливонии с 18000 войска и высадится в Пернау. Петр был в сильном недоумении, как видно из письма его к Головину: «И о том я многократно думал, истина ль или подлог? И буде истина, то, конечно, датский осилен. Мы пойдем отсель завтра до Новгорода, не мешкав. К Якову Брюсу я послал, чтоб остановился, если за рубеж не вышел. Извольте управляться, так же и прочим приказать; а мы пойдем и будем делать, как бог наставит».

В Новгороде Петр решился продолжать поход к Нарве: о прибытии Карла XII слухов не было, а были вести, что Нарва плохо укреплена и войска в ней мало. 23 сентября Петр стал под Нарвою и немедленно занялся приготовлениями к осаде вместе с саксонским инженерным генералом Галлартом, которого прислал король Август. Затруднения обнаружились сейчас же: военных запасов было заготовлено гораздо меньше, чем сколько нужно было, но мнению Галларта. Другая беда: войска по причине дурной осенней дороги и недостатка подвод двигались очень медленно, и дорогое время уходило. Всего войска собралось под Нарвою от 35 до 40000, изнуренного тяжелым походом и недостатком съестных припасов: пушки оказывались негодными. Наконец 20 октября открылся огонь по городу со всех русских батарей; надеялись, что город при его малых средствах недолго продержится, как вдруг пришло известие, что Карл XII высадился в Пернау с большим, как говорили, войском. После военного совета русские укрепили свой лагерь. Стрельба по городу продолжалась, пока наконец недостаток в ядрах, бомбах и порохе не заставил прекратить огонь. Надобно было дожидаться их подвоза. Первая осада Нарвы, как и первая осада Азова, ознаменовалась изменою: один из служивых иностранцев, Гуммерт, пользовавшийся особенным расположением царя, ушел в Нарву, оставя в Москве жену и детей. Петр после велел перед его московским домом повесить его куклу; но Гуммерт из Нарвы опять завел с ним сношения, давал советы, как вести войну, как снова действовать против Нарвы, объяснял причины неудачи первой осады: «Как прямое учреждение и учение между солдатами учинено не будет, невозможно вовек войну совершенную весть, понеже сие более к своему собственному погублению, нежели к неприятельскому убытку учинено будет. Вашего величества сила есть неописанна, егда б право и к пользе только б употреблена была, тако ж люди сами так добрые, как возможно в свете найти; но лучшего несть, а именно: прямого порядка и учения». Осада, по словам Гуммерта, не удалась оттого, что «мы имели лазутчиков и ведомцев и обо всем хорошо ведали, но руками никто не хотел приняться: ходили, как кошки около горячей каши, и никто не хотел пальцев ожечь. Надобно было прежде шанцы построить для сохранения своих винных фляг и хлебных мешков, хотя нечего было опасаться, и отложили то до последнего, что сперва делать надлежало. Люди наши сначала были весьма бодры к наступлению; но что пользы, когда псы зело добры, а ловцы неудобны, или наоборот: ловцы гораздо добры, а псы неудобны — плохая ловля будет!» Письма Гуммерта сохранились; но ответов никаких нет, есть только известие, что шведы повесили Гуммерта.

17 ноября боярин Борис Петрович Шереметев, посланный к Везенбергу наблюдать за шведским войском, отступил к Нарве с вестию о приближении неприятеля; в ту же ночь Петр оставил лагерь. Понятно, что это подало повод к обвинениям и оправданиям. Но в чем обвинять Петра? В трусости? И прежде и после Петр доказал, что он не трусил при встрече с неприятелем; но безрассудная удаль, стремление подвергаться опасности бесполезной было совершенно не в характере Петра, чем он так отличался от Карла XII. Петр мог уехать из лагеря при вести о приближении Карла, убедившись, что оставаться опасно и бесполезно, что присутствие его может быть полезно в другом месте. Это был человек, который менее всего был способен руководиться ложным стыдом. Петр привел свои войска под Нарву, как привел их под Азов, рассчитав, что двое союзников занимают неприятеля. Искусных генералов у него не было, война еще не успела образовать их; в походе, который имел целию занятие крепости, можно было обойтись и без них; у Петра был искусный инженер Галларт, с которым он и намеревался распоряжать всем сам. Но обстоятельства переменились: на выручку Нарвы приближался шведский король с отличным и, по слухам, с большим войском, ободренным блистательным успехом в датском походе. В военном искусстве, как и во всех других искусствах, Петр смотрел на себя и на своих как на новичков, только что начавших учиться; и вот этим новичкам пришлось померяться с мастерами. По всем вероятностям, Петр поспешно бы отступил перед Карлом от Нарвы, если б оставался один с адмиралом Головиным, которого для сохранения видимого единства назвал фельдмаршалом; но еще в Новгород к нему приехал отлично рекомендованный генерал цесарской службы герцог фон Круи. Привести о приближении Карла Петр предложил герцогу принять начальство над русским войском; тот долго отказывался, наконец принял предложение; войско в надежных руках мастера; царю с прежним фельдмаршалом оставаться долее значило только вредить единству распоряжений, развлекать внимание подчиненных. Петр уехал вместе с Головиным в Новгород «для того, чтобы идущие достальные полки побудить к скорейшему приходу под Нарву, а особливо, чтоб иметь свидание с королем польским».

Карл быстро шел к Нарве по пятам Шереметева и утром 19 ноября явился пред русским лагерем, имея около 8500 человек войска. Но кроме искусства, опытности и бодрости на шведской стороне главным условием успеха для Карла было то, что русские войска были растянуты на огромном протяжении своего лагеря, и прорваться чрез их несомкнутые ряды было легко; кроме того, сильная вьюга била прямо в лицо голодным и холодным русским солдатам, и в 20 шагах нельзя было ничего различить; наконец, к печальному состоянию физическому присоединялся упадок нравственных сил, произведенный сознанием своего неискусства, неопытности пред страшным этими качествами неприятелем; сюда же присоединялась подозрительность: предводители-немцы будут ли усердно сражаться против своих? Вот почему, когда шведы ворвались в лагерь, в рядах испуганных русских солдат раздались крики: «Немцы изменили!» Эти страшные крики отняли последние силы, и все бросились бежать. Побежала конница Шереметева вплавь через Нарову, причем потонуло 1000 человек. Бегство Шереметева освободило Карла от большого страха, потому что он больше всего боялся, чтоб конница не напала на него с тыла. Пехота бросилась через мост, мост обрушился, и много народа потонуло в Нарове. Дисциплина исчезла; в страшном озлоблении русские начали кидаться на иностранцев и бить их. Видя это, фон Круи закричал: «Пусть сам черт дерется с такими солдатами!», бросился бежать вместе с другими иностранцами и отдался в плен шведам. При этом всеобщем смятении и бегстве не смялись и не побежали два полка — Преображенский и Семеновский: огородясь рогатками и артиллерийскими повозками, они до самой ночи отбивались от шведов. Между тем король, увязив лошадь в болоте, сам насилу из него выбрался и пересел на другую лошадь; та была убита, король пересел на третью, говоря со смехом: «Видно, неприятель хочет упражнять меня в верховой езде». Когда совершенно стемнело, король велел прекратить огонь, а сам в мокром платье прилег на плаще у сторожевого огня.