Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, какая я молодая! Все это пустяки!
«Баронесса» уже не раз стороной заводила речь об этом одиночестве, и Татьяна Ивановна даже краснела, чувствуя, куда она клонит. С другой стороны, «баронесса» заводила политический разговор о разных «хороших людях». Вот, например, конторщик в багажном отделении, какой скромный молодой человек. Как-то приходит с мужем – красная девушка. Были у «баронессы» на примете и другие хорошие люди: аптекарский ученик, приказчик из мануфактурного магазина, служащий в ссудной кассе и т. д.
– Никогда мне об этом ничего не говорите, – заметила раз Татьяна Ивановна, еще более краснея. – Замуж я не пойду…
– Пустяки! Только нашелся бы хороший человек по сердцу…
– А Наташа? Да я и не желаю заедать чужую жизнь.
– И Наташе будет лучше. Вдвоем-то вот как заживете.
– Нет, нет… никогда! Я свое уже все прожила и теперь могу жить только для дочери. Вы этого не можете понять, Катерина Петровна, поэтому не будемте говорить. Не огорчайте меня.
– Как знаете. А я так, жалеючи вас же, сказала…
– Нет, уж лучше не жалейте.
Эти наговоры «баронессы» ужасно расстраивали Татьяну Ивановну, и, возвратившись домой, она каждый раз горько плакала. Ее огорчало больше всего то, что добрая и хорошая «баронесса» делала ей больно и не понимала этого. Ведь у нее, у Татьяны Ивановны, нет и не может быть будущего, – зачем же трогать больное место? Какою семейною женщиною она может быть и какой это «хороший человек», который будет смотреть, как на его жену будут указывать пальцами? Нет, в жизни все идет с страшною последовательностью, и одно связано с другим. Татьяна Ивановна теперь часто про себя повторяла все то, что случилось с момента, когда она отправилась за ребенком в Моркотину. Вот она едет по железной дороге, вот ночь на постоялом дворе, вот благочестиво-бессовестный Митрий Митрич, вот добродушно-нахальный ямщик Иван, а там первая встреча с Наташей, сцена отъезда, появление в городе, история с фрау Дранг, – все одно с другим связано, как кольца железной цепи. Девушка тысячу раз проходила по этому пути и не находила именно того, к чему стремилась: Наташа была ей чужой. Может быть, единственный раз в жизни она поступила по совести, и из этого ровно ничего не выходит, т. е. не выходит главного.
Наступила зима. Петербургские улицы точно принарядились. Скучающая столичная публика точно почувствовала себя бодрее. Легкий морозец заставлял всех торопиться, щипал носы и румянил щеки. Только бедные люди почувствовали себя еще беднее. Маленькие квартирки отсырели, а мысль о дровах являлась настоящею мукой. То же было и с Татьяной Ивановной: ее съедала сажень дров. Да, эта статья расхода вышибала ее из бюджета. Необходимо было прибавить еще пять рублей, а где их взять? Потом нужна была шубка, зимнее платье, обувь, а доходы оставались те же. На двадцать пять рублей хоть разорвись, а, все равно, ничего не выйдет, кроме этих же двадцати пяти рублей. Бедность обступала все теснее, точно сжимался какой-то роковой круг, из которого не было выхода.
Выручала, как могла, все та же «баронесса», хотя пользоваться ее благодеяниями Татьяне Ивановне и было очень тяжело. «Баронесса» отдала свою шубку, теплую юбку, чулки и готова была, кажется, снять с себя кожу. Часто, глядя на нее, Татьяна Ивановна с смущением думала про себя, что сама она так не могла бы сделать, и эта мысль заставляла ее стыдиться. Да, она не могла бы отдать последнего.
Раз, незадолго до Рождества, Татьяна Ивановна пришла к «баронессе» совершенно расстроенная. Такой она еще не бывала.
– Милая, вы больны? – встревожилась «баронесса». – На вас лица нет, голубушка.
– Нет, ничего.
– Что-нибудь случилось?
Татьяна Ивановна присела к столу и разрыдалась горько и беспомощно, как плачет наболевшее горе. «Баронесса» отпаивала ее холодной водой, говорила какие-то слова и вообще ухаживала, как за больным ребенком.
– Все устроится понемножку, Татьяна Ивановна. Бог не без милости, а казак не без счастья. Когда бывает трудно, нужно думать о других, которым еще труднее. Ведь, подумайте, есть больные люди, которые совсем не могут работать. Конечно, вам трудненько достается, а все-таки помаленьку да потихоньку устроимся как-нибудь. Зима пройдет, тогда и дров будет не нужно.
– Ах, не то, совсем не то, Катерина Петровна! Мне просто сделалось и страшно, и тошно. Все мне тошно… да.
– Ну, это так, пройдет.
– Нет, я знаю свой характер. У других это проходит, а у меня останется.
Она посмотрела на «баронессу» своими заплаканными глазами и проговорила с таким трудом, точно отрывала каждое слово:
– Знаете что, Катерина Петровна? Мне кажется, да, мне кажется, что я… я не люблю Наташу… да.
– Что вы, Татьяна Ивановна, Бог с вами!.. Что вы говорите? Опомнитесь… Нужно молиться, когда такие мысли приходят в голову.
– Больше скажу: я ее начинаю ненавидеть.
– Ребенка? Нет, не говорите, не говорите… Вы сами не помните, что говорите. Этого не может быть.
– Я сама испугалась… Мне сделалось так страшно, точно кругом все потемнело. Я не умею вам даже объяснить, что чувствую.
– Миленькая, не думайте ничего, а будемте говорить о чем-нибудь другом. Это от заботы да от нужды. Бывает, что человек помутится, Господь с вами!
«Баронесса» даже перекрестила Татьяну Ивановну и долго целовала ее заплаканное лицо, остававшееся красивым даже в горе.
– Ведь я живу, как тень, – шептала Татьяна Ивановна и неожиданно улыбнулась. – Иду как-то вечером из своего магазина, а ко мне пристал молодой человек. Бежит за мной собачкой… «Позвольте проводить, барышня?» Я молчу. Он все за мной. Мне наконец это надоело. Остановилась и говорю: «Что вам нужно, несчастный? Разве вы не видите, что идет не человек, не женщина, а тень женщины? Понимаете, идет смерть?» Как он от меня ударится в сторону… Глупый такой!
– Вот видите, какие у вас нехорошие мысли. Раньше смерти никто не умрет, а вот о девочке-то вы нехорошо сказали… Ах как нехорошо!
– А если это правда? Знаете, я постоянно думаю о ней, и мне кажется, что мы сделали ошибку. Каролина Карловна тогда была права… Росла бы Наташа в своей деревне и выросла здоровою деревенскою девушкой. Ведь есть хорошие деревенские девушки… А потом вышла бы замуж за деревенского парня и была бы счастлива. Ведь это мы думаем, что только и свету в окне, что жить в Петербурге… Разве это жизнь?.. Я не о себе
