Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

Ники был неслыханно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении…»[1697].

Возможно, тот же Разумов не знал о том, что Мария Федоровна вела дневник, и о его издании. Однако публикаций свидетельств вдовствующей императрицы, начиная с 1998 года, насчитывается достаточно много, чтобы не пропустить их[1698].

Еще одно свидетельство отречения Николая II выявила исследовательница житий новомучеников Н. К. Зверева, сестра Сестричества во имя преподобной мученицы Елизаветы Федоровны при храме Св. Митрофана Воронежского. Она провела огромную работу в архивах по изучению наследия царской фамилии. В итоге ею был опубликован дневник протоиерея Афанасия (Беляева), настоятеля Федоровского собора в Царском Селе. Вот как отец Афанасий описывал исповедь царской семьи 31 марта (13 апреля) 1917 года, в том числе и самого Николая: «После прочтения разрешительной молитвы и целования Креста и Евангелия своим неумелым словом утешения и успокоения, какую мог я влить отраду в сердце человека, злонамеренно удаленного от своего народа и вполне уверенного до сего времени в правоте своих действий, клонящихся ко благу любимой Родины?

Когда сказал я: “Ах, Ваше Величество, какое благо для России Вы бы сделали, давши в свое время полную Конституцию, и тем бы исполнили желание народа. Ведь Вас, как Ангела добра, любви и мира, приветствовали все”. На это с удивлением ответил он: “Неужели это правда! Да, мне изменили все. Мне объявили, что в Петрограде анархия и бунт, и я решил ехать: не в Петроград, а в Царское Село, и с Николаевской дороги свернуть на Псков, но дорога туда уже была прервана, я решил вернуться на фронт, но и туда дорога оказалась прерванной. И вот один, без близкого советника, лишенный свободы, как пойманный преступник, я подписал акт отречения от престола и за себя, и за Наследника сына. Я решил, что, если это нужно для блага родины, я готов на все. Семью мою жаль!”. И капнула горячая слеза из глаз безвольного страдальца…»[1699].

В свете этих источников единственный выход для сторонников версии «отречения не было» — объявить их подделкой, сфабрикованной в советское время. Однако это не аргумент, а уловка, вдобавок обоюдоострая. Ведь в таком случае наряду с дневниками Марии Федоровны, самого царя и текстом его отречения можно назвать фальшивым вообще весь корпус письменных источников по истории России периода последнего царствования. А еще некоторое время спустя — заявить, что этой эпохи в отечественной истории вовсе не было. С учетом популярности идей фоменковщины такая перспектива не выглядит столь уж невозможной. Мало того, декларирующие поддельность тех или иных ключевых исторических источников в угоду собственным политическим воззрениям консервативные ученые и публицисты смыкаются со своими идеологическими противниками из левого лагеря. Для тех уже привычным делом стало объявлять подделкой важнейшие исторические источники — от пакта Молотова-Риббентропа[1700] до чего душе угодно. Параллельно с этим продолжается бессовестная фабрикация и издание фальшивых мемуаров Л. П. Берии[1701].

Бесспорно, в советское время был безвозвратно утрачен колоссальный объем исторических источников. Достаточно вспомнить «макулатурные кампании» 1920-1930-х годов — тогда в СССР были утилизированы десятки тысяч тонн архивных документов[1702]. Архивисты молодой страны Советов пребывали в уверенности, что великое множество бумаг попросту не содержит сведений, заслуживающих чьего-либо внимания и уже потому может и должно быть уничтожено. Конечно, дальше всех шагнул академик М. Н. Покровский, декларировавший: «Вся ту масса бумаги, которую оставил XIX век, — категорически за это можно ручаться — никогда ни при каких условиях не будет просмотрена… Из всех бумаг — ⅘ или ⅔, во всяком случае, будет утилизировано, продано по рублю за пуд или сколько причитается. Это процентов на 75 покроет содержание штатов [архивов]»[1703].

Понятно, что в стране тогда царил «бумажный голод» — о нем восклицал, например, М. Л. Вельтман (М. П. Павлович) в своей разгромной рецензии на издание «250 дней в Царской Ставке»: «Неужели в этот неимоверно тяжелый период бумажного кризиса. можно быть настолько расточительным, настолько безумным, чтобы допускать печатание книг в 880 стр[аниц] вроде увесистого булыжника, брошенного Мих[аилом] Лемке в лоб наивному читателю, неосторожно поинтересовавшемуся его работой. Подобного бездарного “дневника” не знает ни европейская, ни русская литература»[1704]. Однако назвать деяния такого размаха иначе нежели преступными я, как историк, не могу. Затем архивы были переданы в ведение органов внутренних дел, и вплоть до «архивной революции» начала 1990-х доступ даже специалистов к великому множеству источников был серьезно ограничен. Уничтожать подлинные документы, чтобы вместо них наводнить архивы подделками, а затем укрыть их за семью печатями? Абсурд, приемлемый лишь для сознательно идущих сегодня на самообман.

Действительно веским аргументом в пользу юридической ничтожности отречения Николая II, вдобавок чуждым какой-либо конспирологии, является отсутствие у императора права отрекаться от престола за себя самого, а тем более за цесаревича Алексея. По иронии судьбы, его оставил потомкам не кто иной, как Милюков: «Не имея под руками текста манифеста имп[ератора] Павла о престолонаследии, мы не сообразили тогда, что самый акт царя был незаконен. Он мог отречься за себя, но не имел права отрекаться за сына»[1705]. Нет причин подозревать столь опытного политика в незнании тонкостей российского законодательства. В чем же заключалась загвоздка?

Императором Павлом I в день его коронации 5 (16) апреля 1797 года был оглашен текст Акта о престолонаследии, пришедшего на смену Указу «О наследии престола», изданного еще Петром I 5 (16) февраля 1722 года. Отныне российский император не мог избрать себе преемника: «…Дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать»[1706]. Выходит, что своим отречением в том виде, как оно произошло, Николай II попрал это положение? Покамест оставив этот вопрос без ответа, отмечу, что сам государь действительно имел право отречься от престола. Во-первых, в его биографии известен любопытный эпизод, относящийся к концу 1905 года, — высказанное на встрече с высокопоставленным православным духовенством намерение оставить бразды правления сыну и избраться Патриархом. Со слов очевидцев, переложение которых сохранилось в мемуарах русских консерваторов — Л. А. Тихомирова и князя Н. Д. Жевахова, пораженные собеседники императора буквально онемели. Николай II не дождался от них слов одобрения своей идеи и вышел, оставив архиереев в задумчивости[1707]. Во-вторых, он не был бы тогда и не стал в 1917 году первым отрекшимся монархом даже в династии Романовых,