Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

Подождал, в комнате остался один начштаба, попросил:

— Тут, могло быть, интересоваться мною будут… Отыщешь. Я у Харченко. Не отлучайся.

Не желая видеть Ефремкину ухмылку, сорвал с гвоздя шапку, вышел.

Она пришла, когда ее уже не ждали. После совещания у командующего Южным участком, наскоро перекусив, Борис вернулся в штаб. Просвистал до вечера у окон, выходивших на улицу; не замечал в просторной горнице штабистов. Ефрем, догадываясь о причине необычного состояния комбрига, шепнул коменданту:

— Вели часовому… Всем, кто до Думенко, поворачивать оглобли от ворот.

Синяя тень от дома перегородила рыжую улицу. Борис, ткнувшись лбом в стекло, наблюдал за хохлаткой, копавшейся в пыли. Резко повернулся на топот в передней. В дверях, загораживая вечерний свет, встал человек в солдатской шинели и кубанке. По порожнему обшлагу правого рукава догадался, что за гость нагрянул.

— Товарищ Кучеренко?

— Он самый…

Помог стащить со спины солдатскую холщовую сумку. Кивая на рукав, смущенно спросил:

— Не отросла?..

Белозубая усмешка подсветила серые впалые щеки комиссара.

— Пока нет… Но врачи обещают.

Ефремка, как домохозяин, зажег двадцатилинейную лампу-«молнию», висевшую под белым в цветочках абажуром над столом; оставив их, убежал на другую половину хлопотать насчет ужина.

Еще не сняв шинели, Кучеренко начал объяснять, каким ветром его занесло.

— Прямо со станции Абганерово… Панченко, снабженец твой, на тачанке доставил. За дорогу и в курс дела ввел. Ну, ну… рад за станичников. Даже отступая, не осрамились.

— А нам самим не казалось, что мы отступаем… Наоборот, проламываемся.

Присели к столу. Гость тотчас принялся вываливать из карманов табак, спички. Борис с неловким чувством глядел, как он неумело сворачивал цигарку, помогая култышкой.

— Из Царицына я. Григорий Шевкопляс горячий привет передает.

— Скоро его там заштопают?

— На поправку… Дивизию от Ковалева, наверно, примет. Виктор Семенович всерьез болен… Чахотка. Ссылки кровью выходят. На станции и Федор Крутей со штабом. Завтра-послезавтра из вагона сюда, в село, перетаскиваются, поближе к позициям. Федор оставлял… Поспешил до конников. Много уж разговоров о них ходит…

— Новости какие там, в верхах?

— Много. С образованием Южного фронта дела выравниваются. Создали Десятую армию. Ворошилов утвержден командующим. По тому случаю и забегались мы. Общегородская партийная конференция обязала каждого партийца стать в первые ряды бойцов. Я вот и то… В строй негож, стрелять, рубать. Оружие мое теперь — язык. Пока политотдел наберет в армии силу да пришлет в части политических комиссаров, я попробую разворочать в нашей партизанщине партийную жилу. Ты как сам?.. Готов к оформлению в партию?

Борис откинулся на спинку стула.

— Ты, Иван Павлович, смеешься. Куда мне до пар-тейцев… По военному ремеслу бы подучиться. Как Курепина вон, послали в Москву. Это дело. С генералами воюю…

— Хвати-ил, — Кучеренко замотал стриженой головой. — Ты их бьешь, генералов!

— Не дюже. Все живые: Мамантов, Попов, Быкадоров…

— С учебой погоди… Поснимаешь головы со всей контры на Дону и поедешь. На курсы красных генералов. А насчет принадлежности к партии сейчас уже подумывай… Да, еще новость. Клим Ворошилов грозится нагрянуть до вас в Абганерово.

— Чего такое?

— Нужда одна… Формирование. Да и успехи наши ратные не ахти какие. Слов нету, героизм отдельных частей, бойцов — сказочный. А топчемся у стен города. Все лето, осень. Досадно, соотношение сил в нашу пользу…

— Конницей давит, дыхнуть не дает.

— Ото ж… Весь Дон всколыхнулся. Уж если на то пошло, с казачеством мы перегнули палку… Добро бы кулачье, середняк густо повалил за генералами. Вот она откуда у него конница. А у нас? У Жлобы маячут захудалые конишки, в Стальной дивизии. Проезжали, видал. Костей Булаткин где-то со своей горсткой. У морозов-цев есть еще… Твоя бригада. Пожалуй, и все на армию.

В дверь просунулся Ефремка.

— Я вот… Вечерять с нами, Иван Павлович? Покажу покуда постель вам… Со мной устроитесь на ночлег. Тут в штабе. Борис Макеевич зараз ослобонится…

— Ну, ну…

У Бориса застряло слово в горле. В дверях — о н а. Голову кутал черный шарф, на ногах красные гусары. На белом лице — одни глаза. Взялась за дверной косяк. Шарф ссовывался по цыганским волосам на плечи.

— Не пришла я днем… Боюсь.

Рука его, лежавшая на столе, будто застеснялась безделия — сползла на колени.

— Сиди… ради бога…

Крадучись, словно в потемках боясь натолкнуться на что-то, подошла. Кончиками пальцев тронула жесткие волосы.

— Не провожай…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ