Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

О положении частных издательств свидетельствует и письмо от 31 мая 22 г. видного издателя и книгопродавца И. Д. Сытина члену Политбюро ЦК Троцкому о конфликте с Госиздатом. Сытин, по его словам, продолжал издатеьскую работу до 10 мая 20-го г., когда по распоряжению Госиздата, без вознаграждения, у него было взято 15 тыс. пудов бумаги; он попытался осуществить старую концессию на писчебумажную фабрику; эту идею одобрил Л. Б. Красин (один из видных государственных деятелей первых послереволюционных лет, нарком внешней торговли, глава делегации, заключившей в 20-м г. мир с Эстонией, — ПР); Сытин «собирался широко начать новое дело», но Госиздат «постановил отобрать бесплатно весь остаток книг», что «лишает меня последней материальной основы моего дела». Сытин не возражал против национализации, по которой у него взято 17 книжных магазинов, 5 больших книжных складов, две больших типографии в Москве, одна в Петрограде и 165 тыс. пудов бумаги; но в результате последнего распоряжения Госиздата «я вообще теряю всякое значение как работник печатного дела, т. к. никто за-границей не захочет иметь дело с человеком, у которого снова в 1922 году национализировали имущество <…> я хочу работать, готов работать в помощь Госиздату, но прошу о создании для этой работы приемлемых условий, которые в конце концов пойдут на пользу Советской власти». Сытин просит принять его и выяснить его положение (Бох428-29).

Писатели пробуют протестовать. 30 декабря 21 г. еще одно письмо их народному комиссару просвещения Луначарскому о произволе цензуры Госиздата. О том, что в декабре 20 года Всероссийский Союз Писателей обратился к Народному Комиссару Просвещения с заявлением, что «условия, в которые поставлена литература, привели к ее вымиранию». Писатели сообщали о дезорганизационной деятельности Государственного издательства, его произволе и неумелости, о том, что эти качества неоднократно отмечались и осуждались, но дело не менялось. В самые тревожные времена революции, — говорилось в письме, — в период гражданской войны «не было такого гнетущего и капризного надзора, какой установила сейчас в своей практике возрожденная цензура»; дело идет даже не о цензуре политической литературы («раз в стране по принципу устранена политическая свобода слова, все последствия этого неизбежны»); но Всероссийский Союз Писателей говорит сейчас о цензуре над литературным творчеством, стоящим совершенно в стороне от политической борьбы, о цензуре над русской художественной и гуманитарной литературой. Политическая цензура присвоила себе функции литературной критики. Давно появились симптомы, что и в область художественной литературы могут быть перенесены страсти и ослепления политической борьбы, что и случилось ныне. «Ничего похожего на то, что установила сейчас новая цензурная практика, русские писатели не испытывали со времени самого большого развития цензурного гнета в первой половине прошлого века».

В подкрепление своих доказательств авторы письма приводят цитату из высказываний самого Луначарского, направленную против особо ярых врагов свободы слова: ее противник, по словам Луначарского, покажет, что «под коммунистом у него, если немного потереть, в сущности сидит Держиморда“, который, придя к власти, ничего от нее не взял, кроме удовольствия куражиться, самодурствовать, в особенности тащить и не пущать» (Бох425). Луначарский говорил об угрозе превращения сильной революционной власти в полицейщину и аракчеевщину, и авторы письма напоминали ему об этом, ссылаясь на журнал «Печать и революция» № 1. (Бох426).

Писатели отмечали, что нет границ цензурному произволу, никаких норм, которые определяли бы разницу между дозволенным и недозволенным; всё сводится к случаю, вкусу цензора; поэтому в Петербурге разрешается то, что запрещается в Москве и наоборот. Они приводили ряд примеров, переходящих в анекдоты, напоминающие самые худшие периоды царской цензуры, аракчеевские времена.

Из накопившихся фактов Всероссийский Союз Писателей останавливался в письме лишь на самых типичных, но считал нужным подчеркнуть, «что эта практика становится буквально с каждым днем все шире и безудержнее», что следовало бы установить ответственность литературы перед судом за преступления печати, оградив ее тем от цензурного произвола. Вряд ли это окажется осуществимым в скором времени, — говорилось в письме, — но даже в тех условиях, в которые поставлена сейчас литература, можно сделать многое, чтобы «ослабить пароксизм цензурной болезни»: для этого нужно ввести цензуру «в ее естественные рамки. Правительство должно точно очертить сферу ее деятельности и методы ее проявления. Оно должно поставить предел ее капризам и ее произволу. Цензура может быть политическим сторожем у ворот литературы, но не хозяином в ее доме». Письмо подписало Правление Всероссийского Союза Писателей: Б. Зайцев, И. Новиков, Ю. Айхенвальд, А. Эфрос, В. Львов-Рогачевский, Вл. Лидин, Н. Бердяев. Большинство из них позднее эмигрировало.

Как мы уже отмечали, Госиздат выполнял не только цензурные задачи. С его деятельностью в 19–21 гг. связан выпуск почти всей книжной продукции страны. Он ведает и библиографическим учетом напечатанных книг. Именно он начинает выпускать «Бюллетени Государственного издательства». Первый номер вышел 30 июля 21 г., тиражом в 500 экз. В дальнейшем эти бюллетени превратились в важное средство текущей библиографии (Книжная, Журнальная, Газетная летописи). Госсиздат посылал в местные свои отделения не только циркуляры, распоряжения, инструкции о запрещениях, но и полезные обзоры вышедших книг. Хотя следует отметить, что и библиография, очень ценная по существу, приобретала функции еще одного контрольного органа.

В декабре 21 г. Политбюро ЦК обсуждало вопрос «О политической цензуре» (так прямо и называлось обсуждение- ПР) и поручило К. Б. Радеку проверить, как обстоит с нею дело. Затем создана комиссия во главе с Троцким по выработке мероприятий по улучшению печатного и издательского дела. Она работала довольно продолжительное время, с марта 21 по октябрь 22. В итоге в июне 22 г. все цензурные обязанности были переданы специальному новому учреждению — Главлиту.

Уже в первые годы Советской власти объем работы цензуры был весьма значительным, и в центре, и на местах. Об этом свидетельствуют и цензурные штаты. В 19 г. Отдел военной цензуры Ревоенсовета Республики состоял из 107 цензоров, Московское отделение военной цензуры почт и телеграфов — из 253, Петроградское военно-цензурное отделение — из 291, отделения военной цензуры почт и телеграфов на местах — из 100, при Реввоенсоветах армий — из 30 и др. (Очер20). Не сопоставимо со штатами дореволюционной цензуры, во много раз больше.

Характерной особенностью цензуры уже в то время являлось неопределенность объема её функций, отсутствие узаконенных норм. Не было четко сформулированного цензурного устава, определявшего, что запрещается, а что разрешено. Отсюда полная безнаказанность, таинственность и размытость допустимых действий. И полная беззащитность печати, права которой не были сформулированы. Зависимость цензуры от политической конъюнктуры данного момента (это свойственно и дореволюционной цензуре России, но все же тогда на всем протяжении XIX века существовали цензурные уставы, хотя не всегда соблюдаемые). Отсутствие законных рамок ставило литературу в совершенно беззащитное положение. В какой-то степени оно оказывалось неудобным и для цензоров (трудно подстраиваться непонятно под какие требования). Но у цензоров был хороший «нюх», они знали, «откуда дует ветер» и, как правило, руководствовались одним принципом, который обычно не подводил: лучше запретить, чем разрешить.

Говоря о весьма жестокой цензуре этого периода, мы мало останавливались на отношениях ее непосредственно к художественной литературе, к искусству, хотя и упоминали о протестах писателей, деятелей культуры. Между тем ряд правительственных действий первых дней советской власти относился и к ней. Прежде всего конфискация всех произведений классической русской литературы и монополизация ее издания. 14 февраля 18 г. вышло Положение Наркомпроса о государственной издательской программе. В нем идет речь о монополизации на 5 лет сочинений беллетристов, поэтов и критиков (названы все классики, более 50 имен). Сообщается, что список научных трудов, которые государство монополизирует, будет издан позднее; пока же ничто из научных работ не разрешается издавать без разрешения государственной комиссии народного просвещения; разрешается издавать не вошедших в список авторов, если они умерли до 31 декабря 17 г., но умершие позже и живые такой привилегией не пользуются. И снова угрозы: всякий, «в случае нарушения данного постановления будет привлечен к ответственности перед революционным трибуналом» (Бох412). Приведенное Положение Наркомпроса, подписанное Луначарским и Полянским, толковалось в СССР как проявление с первых дней советской власти заботы партии и правительства о литературе. На самом деле — забота весьма относительная, которая монополизировала издание большей части литературы, поставленной и в данном случае под жесткий контроль государства.