Всемирная история: в 6 томах. Том 5: Мир в XIX веке - Коллектив авторов

Бюрократическая коррозия, разрушающая абсолютизм, все сильнее бросалась в глаза. Начиная с эпохи Великих реформ, личная роль монарха в управлении государством постоянно падала. Дело было не только в субъективных факторах, хотя современники уже в начале XX в. все чаще обращали внимание на общую деградацию рода Романовых. Освобождение миллионов людей из-под опеки помещиков потребовало более разветвленной и сложной системы управления страной. При этом традиционно бюрократическое сознание русских царей с присущим ему патологическим недоверием к любым формам проявления общественной самостоятельности привело не только к количественному увеличению армии чиновников, но и к качественным сдвигам в самой бюрократической структуре. Внутренняя политика самодержавия все больше связывалась с именами высокопоставленных чиновников, чем с самим царем.

Чем больше монарх ощущал собственную зависимость от чиновников, тем меньше ему хотелось найти противовес бюрократизму в народном представительстве. Полагая, что выборные от народа явятся дополнительным ограничением его власти, царь упорно отказывался допустить общество к управлению страной и тем самым попадал в еще большую зависимость от бюрократического аппарата. Если простой народ в какой-то степени еще сохранял иллюзии о добром царе и злых чиновниках, то образованное общество свою неприязнь к чиновничьему миру автоматически переносило на царя. Ответственность за все должностные ошибки и преступления министров обществом возлагалась на самодержца. Формально абсолютный властитель фактически должен был отвечать абсолютно за все.

Противостояние монархии и общества на рубеже веков развивается по восходящей линии. В этой борьбе каждая из сторон отстаивает свои узкокорпоративные интересы. Многомиллионное крестьянство, составлявшее абсолютное большинство населения, фактически оказалось выключенным из этого противостояния, превратившись в разменную монету политических игр. Если монарх зависел от бюрократии, то отдельные бюрократы зависели от капризов монарха и в любой момент могли потерять свои должности. Эта непрочность собственного положения порождала в них наряду с желанием угодить царю чувство безответственности. Общественные деятели, отстраненные от управления государством, напротив, стремились всячески дискредитировать царское правительство, но при этом были столь же безответственны в своих публичных выступлениях. В мутном пространстве столкновения чиновничьих и общественных интересов сложилась благоприятная почва для созревания революционных сил, одинаково враждебных и правительству, и обществу, и народу.

В предвестии мировой войны и революции люди переосмысляли пройденный путь, отказывались от многих ставших в XIX в. привычными представлений. В том, что старый мир в ближайшее время погибнет, мало кто сомневался. Вопрос заключался в том, что ждет Россию и вообще человечество за апокалиптической чертой? Будет ли оно уничтожено в ходе мировой войны, или же произойдет революция, и обновленный мир вступит в полосу всеобщего счастья. То, что абсолютизм в России изжит и что никакие серьезные социальные перемены невозможны при его искусственном сохранении, теперь понимали многие. Социальные теории народников, пренебрегавших политической борьбой, оказались утопичными, и их главные оппоненты марксисты заговорили о необходимости покончить с абсолютизмом в союзе с либеральной буржуазией, а потом уже совершить социалистическую революцию. Однако народничество вовсе не собиралось складывать оружие и признавать победу марксизма над собой. На рубеже веков формируются неонароднические организации, продолжающие революционные традиции Народной воли. Революционный лагерь перестает быть единым и разделяется на социал-демократов (марксистов) и социалистов-революционеров (неонародников). Либеральное движение по-прежнему ограничивается политической борьбой, отдавая предпочтение легальным формам и стараясь действовать через земства, печать, культурно-просветительские и научные общества и т. д. Русский либерализм рубежа веков тоже не был единым. Его политический спектр простирался от умеренно-революционного лагеря до просвещенной бюрократии. Если борьба с абсолютизмом объединяла до какой-то степени либералов и революционеров, то им обоим противостоял консервативный лагерь с характерной для него густой националистической окраской. При этом консерваторы тоже отчасти находились в оппозиции, но это была оппозиция не абсолютизму как таковому, а правительственным реформам, стремящимся сделать самодержавную власть в России более гибкой. В своей борьбе они, с одной стороны, использовали авторитет царя и православной церкви, а с другой — опирались на темные инстинкты толпы.

Вступив на престол, Николай II не собирался ничего менять в управлении государством. Ключевой фигурой в Комитете министров продолжал оставаться министр финансов С.Ю. Витте, назначенный на эту должность еще при Александре III. Главную задачу Витте видел в ускорении промышленного производства. Для этого необходимо было всячески увеличивать приток капиталов в страну, что в свою очередь требовало увеличения доходов казны и стабилизации рубля. В 1894 г. была введена винная монополия. Это не только значительно увеличило доходы казны (до 30 %), но и позволило государству следить за качеством алкогольной продукции и регулировать ее продажу. Значительное увеличение золотого запаса казны, достигшего к середине 1890-х годов 686 млн руб., а также два крупных займа 1894 г. и 1896 г. у парижского Ротшильда позволили вплотную приступить к денежной реформе, объявленной 29 августа 1897 г. Кредитный рубль составил 66 2/3 коп. золотом. Государственный банк стал эмиссионным учреждением, т. е. ему было предоставлено право выпуска денежных банкнот, обеспеченных золотом рубль за рубль. Стабилизация рубля открыла дорогу иностранным капиталам в Россию.

Развитие промышленности ставило вопрос о рынках сбыта. В этом отношении у Витте сложилась программа экономического освоения восточных окраин. Витте был уверен, что очень скоро продукция отечественной промышленности окажется конкурентоспособной на рынках Среднего и Дальнего Востока и тогда выручка от продажи товаров в Азии позволит выплачивать проценты по европейским займам. Виттевская программа освоения Дальнего Востока предполагала экономическое проникновение в Китай и Корею при условии сохранения мирных отношений с Японией. Он понимал, что война с Японией может вызвать столкновение с другими странами, не желавшими усиления позиций России на Дальнем Востоке. Далеко не все при дворе были согласны с мирными планами Витте. Все большую популярность получала идея военного закрепления в Корее и Маньчжурии, предусматривавшая войну с Японией. Сторонникам этой идеи удалось заразить ею царя и фактически лишить Витте его ключевого поста в министерстве. Япония, в свою очередь желая во что бы то ни стало закрепиться на материке, готовилась к войне. Русско-японская война дестабилизировала ситуацию внутри страны. Когда стали поступать сведения о поражении под Ляояном, сдаче Порт-Артура, все это воспринималось не как предвестие глобальной катастрофы, а как прекрасная возможность ударить по непопулярному правительству. Правительство оказывалось виновато во всем: и в том, что за восемь месяцев не снарядили второй эскадры, и в том, что за этот же срок не проложили второй колеи транссибирской магистрали. Революционеры, приунывшие было в начале войны, обещавшей быть победоносной, теперь оживились и развернули антивоенную и антиправительственную пропаганду среди частей, отправляющихся в Маньчжурию.

Революция, начавшаяся с расстрела мирной демонстрации 9 января 1905 г., толкнула царя в сторону политических реформ. 17 октября 1905 г. Россия многотысячными демонстрациями и возгласами «ура» приветствовала царский манифест, дарующий народу «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Однако в почти всеобщем ликовании не было единства. Одни прославляли царскую милость, другие праздновали победу над самодержавием. Многим тогда казалось, что русская история, перелистнув страницу деспотизма, вступила в новую эру политических свобод и гражданских прав.

Октябрьский манифест, провозгласивший в числе прочих свободу собраний и союзов, изменил политическую ситуацию в стране. Как грибы после дождя, стали появляться большие и маленькие партии со своими программами, уставами, лидерами и политическими амбициями. Отражаемое ими политическое поле располагалось между крайними полюсами: революцией и реакцией. О революционных партиях, созданных до 1905 г., речь уже шла. Полярную по отношению к ним позицию занимал Союз русского народа. Его идеология опиралась на старую теорию официальной народности, дополненную славянофильскими идеями о мессианской роли русского народа и гниющем Западе. Центральную часть политического пространства занимали либеральные партии, отражающие интересы интеллигенции, промышленников, предпринимателей, — всех тех, кто в наибольшей степени был заинтересован в поступательном развитии страны, и чья идеология в наименьшей степени связана с поисками внутренних врагов. Иными словами, это были либеральные круги, равно не приемлющие крайности революционного насилия и правительственной реакции. Центр не был един, и если одна его сторона была повернута в сторону революции, то другая ориентировалась больше на монархию. Самой крупной партией либерального центра, склоняющегося в сторону революции, стала партия народной свободы, известная больше под названием «кадеты» (конституционные демократы). В эту партию вошла интеллектуальная элита страны. Конституционные демократы были сторонниками эволюционного развития, выступали против социальной революции и считали, что Россия, подобно европейским странам, должна последовательно двигаться по капиталистическому пути развития. Их политическим идеалом был буржуазно-демократический строй с соблюдением основных прав и свобод, всеобщим избирательным правом, последовательно проведенным принципом разделения властей. Другой фланг политического центра, тяготеющий к самодержавию, представляла собой партия Союз 17 октября. Октябристы, как следует из их названия, создали свою партию как партию обновленной власти. Как и кадеты, они придерживались либеральной идеологии и выступали за общий для всех либералов набор свобод: слова, печати, совести, собраний. Однако если кадеты видели в Манифесте лишь начало дальнейшей либерализации государственного строя, то октябристы готовы были им вполне удовлетвориться. Они выступали за сохранение монархии и даже, отдавая дань историческим традициям, согласны были оставить за царем титул «самодержавный», но при условии, что монарх все-таки будет «ограничен постановлениями Основных законов».