Избранные творения - Григорий Нисский

II. Макрина было имя этой девы. Некогда же всеми в нашей семье почитаема была другая Макрина, бывшая матерью моего отца и прославившаяся исповеданием Христа в пору гонений, в честь которой и была названа родителями девочка. Но это было имя, вслух произносимое всеми, кто ее знал, было же и другое, нареченное ей втайне, прежде чем она в родовых муках появилась на свет, данное по некоему откровению. Ибо и мать ее была столь добродетельна, что во всем руководствовалась волей Божией, и так сильно стремилась к житию чистому и непорочному, что и брак не избрала бы по своей воле. Но поскольку была она круглой сиротой, а в пору [юности] цвела такой красотой телесной, что молва о ней многих побуждала искать ее руки, и возникла даже угроза, что если она с кем–либо сочетается [браком] по доброй воле, то претерпит какое–нибудь нежелательное оскорбление, затем что обезумевшие ее красоты уже готовы были решиться на похищение. По этой ее причине, избрав человека известного и уважаемого за безупречность поведения, она нашла в нем хранителя своей жизни и вскоре, впервые испытав родовые муки, стала матерью той, [о ком мы ведем речь]. И когда приспел срок разрешиться ей от бремени, задремав, она увидела, что будто бы уже держит на руках дитя, которое еще носила под сердцем, и некто, ростом и благообразием превосходящий человека, явившись ей, назвал лежащую у нее на руках девочку именем Феклы, той самой Феклы, житие которой хорошо известно девственницам. Произнеся это трижды, он исчез из виду и дал облегчение мукам, так что лишь только она пробудилась ото сна, так увидала, что сон сделался явью. А [прозвучавшее] имя и стало тайным именем [девочки]. Мне, однако, кажется, что не столько руководя родительницей в выборе имени произнес его явившийся [ей], сколько предрекая жизненный путь новорожденной и показывая, что будет он таким же, как у ее соименницы.

III. Тем временем дитя росло, и хотя была у него своя собственная няня, больше нянчила его мать на своих собственных руках. Переступив же порог младенчества, [девочка] стала проявлять способности во всем, чему обучают детей, и к какому бы занятию ни направляло ее родительское решение, в том она и являла искру дарования. Мать, конечно, стремилась дать девочке воспитание, но только не то внешнее всестороннее образование, основу которого составляет изучение творений поэтов уже в раннем возрасте. Она же считала неприличным и совершенно недопустимым, чтобы страстями трагедий (женскими страстями, вдохновившими поэтов и составившими содержание их произведений), или непристойностями комедий, или [изучением] причин бедствий Илиона поучалась нежная и восприимчивая душа [ребенка], затем что она некоторым образом замутняется от этих бесстыдных рассказов о женщинах. Не они, но те книги богодухновенного Писания, которые наиболее доступны пониманию в самом раннем возрасте, — вот что было для девочки предметом изучения; преимущественно же Премудрость Соломонова, а из нее более всего то, что побуждает к высоконравственной жизни. Не оставались для нее неизвестными и творения Псалмопевца, из которых она в положенное время прочитывала определенную часть: с постели она вставала или к занятиям приступала, отдыхала, за еду принималась или из–за стола выходила, в постель ложилась или на молитву становилась — повсюду сопровождала ее псаломская песнь, точно некая благая спутница, не покидавшая ее ни в какое время.

IV. Подрастая среди таких и подобных занятий, а кроме того, приучив руку к искусному прядению шерсти, достигла она двенадцатого года жизни, возраста, когда неудержимо начинает распускаться цветок юности. И здесь приходится только подивиться, что красота ее, будучи сокрыта от взоров, все–таки не утаилась от людей и что, казалось, во всем ее отечестве не находилось такого чуда красоты и изящества, которое могло бы сравниться с ней; не было и живописца, мастерство которого способно было бы изобразить нечто подобное. Но никакие ухищрения искусства, [с помощью которых художники] посягают на великое, так что и образы самих стихий способны запечатлеть, не могли бы передать всю прелесть ее наружности. По этой причине целый рой искателей ее руки одолевал родителей. Тогда отец (а он поистине был благоразумен и умел оценить подлинно прекрасное), выделив из прочих одного юношу, славного родом и отличавшегося целомудрием, только закончившего образование, решил обручить с ним дочь, как только она достигнет брачного возраста. Юноша в то время подавал большие надежды и как один из желанных свадебных даров преподносил отцу девушки свои успехи в красноречии, выступая с речами в защиту обиженных. Но зависть пресекла светлые надежды, похитив его из жизни в достойной сожаления юности.

V. Для девушки не были тайной замыслы отца. Но когда со смертью юноши виды на ее [замужество] расстроились, она, нарекши «браком» отцовский выбор, словно бы уже исполнилось назначенное ей, сама решила остаться безбрачной, приняв это решение с твердостью, неожиданной для [своего] возраста. И хотя родители часто заводили с ней разговор о браке, ибо многие, привлеченные молвой о ее красоте, желали посвататься, она отвечала, что немыслимо и преступно не чтить святости единожды благословленного отцом брака и быть вынуждаемой на новый, в то время как в природе [человека] только один брак, как рождение одно и одна смерть. Она настойчиво повторяла, что обрученный с ней по воле родителей не умер, но его, «Богови» живущего (Рим. 6:9) в надежде воскресения, должно считать отлучившимся из дома, а не мертвым, и что немыслимо было бы не хранить верности уехавшему жениху. Такими речами отражая натиск пытавшихся переубедить ее, она в конце концов поняла, что единственной защитой благому ее выбору будет решение никогда, [буквально] ни на мгновение не разлучаться со своей матерью, так что мать часто говорила, что если остальных детей она выносила в течение положенного срока, то ее, каким–то образом все еще не покинувшую материнского чрева, так постоянно и носит в себе. Однако матери не было докучным и бесполезным общество дочери. Ведь многих служанок заменила прислуживающая ей дочь, и обе они в отношении друг друга совершали некое благое [взаимное] воздаяние: одна пеклась о душе девушки, другая — о телесных [нуждах] матери, выполняя любую требуемую работу. Часто она сама занималась даже выпечкой хлеба для матери, что, впрочем, первоначально не входило в круг ее обязанностей. Но прилагая руки к послушаниям, [связанным] с таинствами, она решила, что такого рода занятия вполне соответствуют ее образу жизни, и когда у нее оставалось [время], стала снабжать мать собственноручно приготовленной пищей. Но этим не ограничивалась ее помощь [матери]: она разделяла все ее заботы. Ведь у той было четыре сына и пять дочерей, и трех областей правителям надо было платить налоги, так как владения ее были разбросаны по этим [областям]. Мать поэтому разрывалась между этими заботами, а отец уже отошел из жизни. Во всем этом она стала матери опорой, делила с ней заботы и тяжесть скорбей облегчала. Итак, с одной стороны, материнское руководство сохранило беспорочной ее жизнь, постоянно протекавшую у матери на глазах, всегда под ее надзором, с другой — и сама она незаметно направляла [мать] к той же цели, — я имею в виду [цель, преследуемую] любомудрием, — понемногу приучая ее к жизни беспопечительной и простой.

VI. Когда же мать благополучно устроила судьбу сестер в соответствии с желанием каждой, вернулся из училищ, где долгие годы обучался наукам, достославный Василий, брат нашей героини. И несмотря на то, что она столкнулась с его крайним самомнением по поводу [своей] учености, и пренебрежением ко всем принятым правилам, и надменным сознанием превосходства над всеми славными [людьми] провинции, она с такой быстротой наставила его на стези истинного любомудрия, что он, забыв мирское тщеславие и презрев [желание] вызывать восхищение ученостью, сам сделался ревнителем той же трудовой и самосозидательной жизни и в совершенном нестяжании беспрепятственно устремился на путь добродетели. Впрочем, житие его и последующие деяния, которыми он стал известен во всей [земле, простирающейся] под солнцем, и славой затмил всех просиявших добродетелью, потребовали бы пространного описания и долгого времени. Мне же лучше вернуться к предмету моего [рассказа].

VII. Итак, когда иссякло все, что вносило в их жизнь многопопечительность, [Макрина] убедила мать оставить привычный уклад и внешнюю пышность и помощь прислуги, к которой та привыкла за прошедшие годы, сравняться образом мыслей с большинством [домочадцев] и самим раствориться в среде девушек, которых имели при себе, из рабынь и служанок сделав их сестрами и ровней. Однако здесь я хотел бы добавить нечто малое к основному повествованию, чтобы не обойти вниманием то событие, в котором еще яснее проявилась сила духа этой девы.