Эпоха бронзы лесной полосы СССР - Михаил Фёдорович Косарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, часть пришедшего на юг северного самодийского населения закрепилась в Алтае-Саянах и дожила до этнографической современности (мы имеем в виду самодийские группы, которые застал там в середине прошлого столетия М.А. Кастрен). В этой связи следует особо подчеркнуть, что традиционная точка зрения о саяно-алтайском происхождении самодийцев не подтверждается новыми археологическими и лингвистическими данными. Факт недавнего проживания самодийцев в Алтае-Саянах не может служить свидетельством их алтае-саянского происхождения — это лишь один из этапов или эпизодов сложной, богатой миграциями истории самодийского населения. В этой связи нельзя не привести весьма остроумное замечание Д.В. Бубриха: «То обстоятельство, что Кастрен нашел на Саянах исчезающие самодийские народцы, само по себе ничего не говорит о „прародине“ самоедов, как ничего не говорит о прародине финно-угров то обстоятельство, что большой финно-угорский народ, венгры, живет на Среднем Дунае» (Бубрих, 1948, с. 516–517).
Глава восьмая
Искусство Восточного Урала и Западной Сибири в эпоху бронзы
(С.В. Студзицкая)
К истории проблемы. В Северной Азии А.П. Окладников выделил два больших этнокультурных региона, различие между которыми особенно отчетливо прослеживается в изобразительном искусстве (Okladnikov, 1964). Один из них — Дальний Восток (ниже Хабаровска по Амуру) и прибрежные районы Тихого океана, второй — лесные и лесостепные области Прибайкалья, Средний Енисей и Западная Сибирь. Во втором (сибирском) регионе А.П. Окладников выделил два ареала: западносибирский (от Урала до Енисея) и прибайкальский, к которому тяготеют, помимо собственно Прибайкалья, Северная Якутия, Забайкалье и отчасти Приамурье.
Исследуя древнюю скульптуру Урала и Западной Сибири, В.И. Мошинская положила в основу ее классификации принцип взаимосвязи особенностей стиля с функциональным назначением предмета (Мошинская, 1976, с. 28). Это позволило ей рассматривать материал не по сюжетам, а по категориям предметов. Однако, хотя влияние функции предмета на особенности передачи образа несомненно, оно далеко не все объясняет в его стилистике. В той же, если не в большей мере, следует учитывать традиционные каноны в трактовке образа. Поэтому в дальнейшем материал будет излагаться по сюжетам, что позволит, на наш взгляд, более четко проследить их распространенность во времени и пространстве.
В отличие от Восточной Сибири изобразительные материалы западносибирского очага происходят с поселений и жертвенных мест и лишь изредка из погребений. Большая часть каменной скульптуры из районов Тоболо-Иртышья — случайные находки, что усложняет их хронологическую привязку и семантическую интерпретацию.
В эпоху бронзы западносибирское искусство обогащается новыми сюжетами, среди которых большое место занимает образ человека. Расцветает анималистическая скульптура, продолжающая традиции неолитической эпохи. Она представлена сюжетами, характерными для неолита (медведь, лось, водоплавающая птица), но становится более многообразной. Первобытно-реалистический стиль в изображении животных начиная со второй половины II тыс. до н. э. обнаруживает тенденцию к упрощению и схематизации. Но появляются новые семантические моменты: совмещение на одном предмете изображений двух животных, появление синкретических образов, усиление образной символики, что свидетельствует об усложнении культовых воззрений. Получает широкое распространение специфическая черта западносибирского искусства эпохи бронзы — украшение глиняной посуды зоо-антропоморфными рельефами. Больших высот достигает искусство орнаментации глиняной посуды, становятся характерными бронзовые украшения с солярной символикой (Косарев, 1981, с. 259).
Изображения человека. Самыми ранними образцами урало-западносибирской антропоморфной скульптуры эпохи бронзы являются деревянные идолы Горбуновского торфяника в Восточном Зауралье (Эдинг, 1940, Мошинская, 1976) (рис. 120, 11–13). При всей индивидуальности им присуще устойчивое однообразие в моделировке лица. Неизменно подчеркнуты крупный нос и резко выступающие надбровья. Глаза и щеки переданы неразделенной плоскостью, уходящей под выступы бровей. На зауральских, в частности горбуновских, идолах хорошо прослеживаются истоки деревянной антропоморфной скульптуры Севера Сибири XIX — начала XX в., прежде всего той, которую С.В. Иванов (1970) относит к первому зауральскому типу. Он особенно распространен у обских угров и ненцев, в скульптуре которых можно найти аналогии всем горбуновским фигурам. Это позволило В.И. Мошинской (1976, с. 53) включить антропоморфные фигуры из Горбуновского и Шигирского торфяников (последние она считает более поздними) в круг антропоморфной скульптуры, типичной для восточноуральских народов.
Среди горбуновских изображений человека одно — многоликое. Поэтапное изображение лиц без овала связывает его с широко распространенным западноарктическим типом (по В.С. Иванову). Также располагаются лица и у шигирского идола (Мошинская, 1976, табл. 3), в остальном же последний отличается от горбуновских. Он очень велик (свыше 5 м высотой), и его плоское туловище почти сплошь покрыто резным орнаментом. А.А. Формозов сопоставляет зауральские многоликие изображения с окуневскими каменными изваяниями, усматривая между ними сходство в зональном расположении личин (Формозов, 1969, с. 204). Это вполне правомерно, поскольку в окуневской культуре Хакасско-Минусинской котловины четко прослеживается древнейший урало-сибирский пласт (Студзицкая, 1973, с. 183–190), что, однако, не следует воспринимать как свидетельство одновременности шигирской и окуневской скульптуры. Имеющиеся в нашем распоряжении данные не позволяют датировать шигирский идол ранее эпохи развитой бронзы; не исключено, что он относится к еще более позднему времени.
Предельная схематичность в трактовке образа, небрежность обработки уральских деревянных антропоморфных скульптур дали основание Д.Н. Эдингу подвергнуть сомнению правильность отнесения этой группы изображений к памятникам искусства (Эдинг, 1940, с. 69). Но изучение антропоморфной культовой скульптуры народов Сибири конца XVIII — начала XX в. (Иванов, 1970) наглядно показало, что архаические черты трактовки образа, его форма были целиком предопределены функциональным назначением изображения.
Находки уральских деревянных идолов связаны с культовыми местами (Эдинг, 1940, с. 14), где, помимо этих изображений, найдены деревянные лоси с чашевидным углублением в спине для жертвенного кормления, ковши и ложки с рукоятью, оформленной в виде птичьих голов, и другие культовые предметы.
Видимо, в общем
