Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

С другой стороны, довериться женщине из третьего сословия тоже было совершенно невозможно. Граф не предпринимал никаких шагов, в нерешительности откладывая их на потом.

«Я повидаюсь с ней, – говорил он себе, – но только когда вырву ее из сердца, когда она станет мне совершенно безразлична. Я не доставлю ей радости увидеть мое горе».

Проходили месяцы, годы, и наконец граф убедил себя, что уже слишком поздно. И впрямь, пробуждать иные воспоминания – неосторожно. Несправедливое недоверие подчас может натолкнуть на непоправимый шаг. Потребовать от вооруженного, чтобы он бросил оружие, – не значит ли подать ему мысль воспользоваться им? А прийти спустя столько лет с требованием возвратить письма – это же почти объявление войны. К тому же сохранились ли они? Кто это может сказать? Кто поручится, что г-жа Жерди не сожгла их, поняв, какую они представляют опасность, и сознавая, что лишь их уничтожение обеспечит ее сыну узурпированные им права?

Граф де Коммарен ничуть не заблуждался, просто он был в тупике, решил, что высшей мудростью будет предоставить все на волю случая, и оставил на старость отворенную дверь для неизбежно приходящего гостя, имя которому – несчастье.

В продолжение более чем двадцати лет не было ни одного дня, когда бы он не проклинал непростительное безумие своей страсти. Он не мог заставить себя забыть, что у него над головой на тоненьком волоске, который может порвать любая случайность, висит опасность пострашнее дамоклова меча. Сегодня этот волосок порвался.

Много раз, размышляя о возможной катастрофе, он задавал себе вопрос, как отразить этот смертоносный удар. Часто спрашивал себя: «Что можно будет сделать, если все раскроется?» Множество планов задумывал он и тут же отбрасывал, убаюкивая себя, подобно людям с мечтательным воображением, самыми несбыточными прожектами. Случившееся застало его врасплох.

Альбер почтительно остался стоять, а граф сел в массивное, украшенное гербом кресло, установленное под монументальной рамой, в которой раскинуло свои многочисленные ветви генеалогическое древо прославленного рода Рето де Коммаренов.

Старый аристократ постарался не показать, какой жестокий страх он испытывает. Лишь во взгляде его было чуть больше пренебрежительного высокомерия, презрительной уверенности и невозмутимости, чем обычно.

– Объяснитесь же, виконт, – недрогнувшим голосом обратился он к Альберу. – Я не стану говорить вам о чувствах отца, вынужденного краснеть перед сыном, вы сами должны понять их и исполниться сочувствием. Будем же щадить друг друга, поэтому постарайтесь сохранять спокойствие. Расскажите, каким образом вы ознакомились с моими письмами.

У Альбера тоже было время собраться с мыслями и подготовиться к поединку; этого разговора он ждал со смертельной тревогой уже четыре дня. При первых словах волнение покинуло его, он держался достойно и благородно. Изъяснялся он четко и внятно, не вдаваясь в подробности, бесполезные, когда дело касается серьезных вещей: в таких случаях подробности лишь бессмысленно удаляют от цели.

– Утром в воскресенье, – начал он, – когда явился молодой человек, объявивший, что у него есть дело чрезвычайной важности, которое должно остаться в тайне. Я принял его. Он-то мне и открыл, что я, увы, всего лишь побочный ребенок, которым вы из любви подменили законного сына, рожденного вам графиней де Коммарен.

– И вы не приказали вышвырнуть его за дверь! – возмутился граф.

– Нет. Разумеется, я собирался ответить, и весьма резко, но он протянул мне пачку писем и попросил, прежде чем что-то сказать, прочесть их.

– Надо было бросить их в огонь! – воскликнул де Коммарен. – Полагаю, камин у вас горел? Как же так! Они были у вас в руках и остались целы? О, если бы на вашем месте был я!

– Граф! – с упреком произнес Альбер, припомнив, как Ноэль встал перед камином, как зорко следил за ним, пока он усаживался за стол. – Эта мысль пришла мне, когда ее уже нельзя было осуществить. К тому же я с первого взгляда узнал ваш почерк. Я взял письма и прочел их.

– А потом?

– Потом я вернул их этому молодому человеку и попросил неделю отсрочки. Нет, не затем, чтобы все обдумать, в этом не было нужды, а потому что решил: я должен поговорить с вами. И вот я умоляю вас сказать: в самом ли деле произошла подмена?

– Да! – с яростью выкрикнул граф. – Да, к несчастью, произошла! И вам это отлично известно, потому что вы прочли письма, которые я писал госпоже Жерди, вашей матери.

Альбер заранее знал, что ответ будет именно таким, ждал его и тем не менее был сражен.

– Прошу меня простить, – промолвил он, – у меня была улика, но не формальное подтверждение. В письмах, которые я прочел, ясно говорилось о вашем замысле, там был подробно разработан весь план, но ни в одном я не нашел доказательства, что план этот был исполнен.

Граф с глубочайшим изумлением взглянул на сына. Он до сих пор хранил все письма в памяти и припомнил, что по крайней мере в двух десятках из них ликовал по поводу успешного осуществления их замысла и благодарил Валери за то, что она исполнила его волю.

– Виконт, это значит, что вы не дошли до конца, – ответил он. – Вы их все прочли?

– Все и, как вы понимаете, весьма внимательно. Могу сказать, что в последнем, какое я прочел, госпоже Жерди сообщалось о приезде Клодины Леруж, кормилицы, которой поручалось совершить подмену. Больше ничего не было.

– Фактически никаких доказательств, – пробормотал граф. – Задумали план, долго его лелеяли, а в последний момент отказались. Такое случается достаточно часто.

Он уже корил себя, что ответил так скоро. У Альбера были всего лишь подозрения, а он, его отец, только что обратил их в уверенность. Какая оплошность!

«Ну разумеется, – думал граф. – Валери уничтожила письма, которые я писал потом и которые могли стать доказательством и представлять опасность. Но почему она оставила остальные, тоже весьма компрометирующие, и как, сохранив, выпустила их из рук?»

Альбер все так же стоял, не двигаясь, ожидая, что скажет граф. Что будет с ним? Ведь сейчас в мозгу старика графа решалась его судьба.

– Вероятно, она умерла! – громко произнес г-н де Коммарен.

И при мысли, что Валери мертва, а он так и не повидался с нею, у графа что-то дрогнуло в душе. Даже после двадцати лет разлуки сердце его сжалось: он так и не смог вырвать из него первую юношескую любовь. Когда-то он проклинал свою возлюбленную, но теперь простил. Да, она обманула его, но ведь она же и подарила ему годы счастья, единственные в его жизни. Разве знал он после разлуки с нею хоть миг радости, упоения, забвения? В том состоянии духа, в каком он сейчас находился, его сердце затопили только счастливые воспоминания, оно было словно ваза, которую однажды наполнили драгоценными благовониями и которая будет хранить их аромат, пока не разобьется.

– Бедняжка, – прошептал он и глубоко вздохнул.

Он несколько раз сморгнул, словно сгоняя слезу. Альбер смотрел на него с тревожным любопытством. Впервые в жизни виконт увидел на лице отца отражение человеческого чувства вместо привычной властности или оскорбленной либо торжествующей гордыни. Но г-н де Коммарен был не из тех, кто позволяет себе долго предаваться сантиментам.

– Виконт, вы не сказали, кто прислал этого вестника несчастья.

– Он пришел от своего имени, не желая, как он мне сказал, никого вмешивать в это печальное дело. Этот молодой человек, чье место я занял, – ваш законный сын Ноэль Жерди.

– Да, да, – вполголоса произнес граф, – его имя Ноэль. Помню, помню. – И с явной нерешительностью спросил: – А о своей, то есть вашей матери он что-нибудь говорил?

– Почти ничего. Единственно он сказал, что ей о его приходе сюда ничего не известно и что тайну, которую он мне открыл, узнал совершенно случайно.

Г-н де Коммарен ничего не ответил. Все, что можно, он уже выяснил и сейчас размышлял. Наступал решительный момент, и граф видел только один способ отодвинуть его.

– Почему вы стоите, виконт? – произнес он ласковым голосом, чем совершенно поразил Альбера. – Сядьте рядом со мной и поговорим. Объединим наши усилия, чтобы избегнуть, если это возможно, большого несчастья. Говорите со мной совершенно откровенно, как сын с отцом. Вы уже думали о том, как поступить? Приняли уже какое-нибудь решение?

– Мне кажется, сомнений тут быть не может.

– Как вас понять?

– Отец, как мне кажется, то, что я должен сделать, предопределено. Я обязан уступить место вашему законному сыну – уступить без сетований, хоть и не без сожаления. Пусть он придет, я готов отдать ему все, что, сам того не зная, так давно у него отнял, – отцовскую любовь, состояние, имя.

Услыхав столь благородный ответ, старый аристократ не сумел сохранить спокойствие, хотя в самом начале разговора просил об этом сына. Лицо его налилось кровью, и он яростно, изо всей силы стукнул кулаком по столу. Всегда такой уравновешенный, в любых обстоятельствах соблюдающий приличия, он в бешенстве выкрикнул ругательство, какого постеснялся бы даже старый кавалерийский вахмистр.