Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса - Леонид Васильевич Милов

“Мы не знаем, как и когда возникло это право” (крестьянских переходов, – Л.М.)[2381]. В свое время И.И. Смирнов писал о том, что “Киевская Русь не знала права крестьянского перехода. Этот вывод вытекает… прежде всего из наличия такого социального института, как «изгойство»”[2382]. Думается, что с точки зрения социально-экономического развития феодальной вотчины момент возникновения переходов был прежде всего следствием сопротивления крестьянской общины процессу становления вотчины как полнокровной ячейки феодального общественного производства, когда развитие рентных отношений в вотчине миновало свою простейшую стадию повторения отношений института кормлений, хотя, в свою очередь, уже лишенные своей земли крестьяне могли использовать переходы, протестуя против политики хозяина их земли.

Переходы возникали, таким образом, как орудие борьбы с общиной, хотя само явление переходов на практике оказалось значительно сложнее. В какой-то момент переходы стали уже препятствием укреплению феодального способа производства. Больше того, с определенного этапа они действительно стали и элементом крестьянской свободы. Хотя если взглянуть глубже в сущность процессов более поздней поры, второй половины XV в. и XVI в., то придется признать, что и в это время крестьянские переходы все еще оставались в значительной мере порождением прежней необходимости расшатывания общины и укрепления права собственности феодала на землю. Поэтому, соглашаясь с И.Я. Фрояновым в том, что “едва ли возникновение переходов означало закрепощение крестьян”[2383], в то же время необходимо со всей силой подчеркнуть социальную функцию переходов, используемых феодалами как орудие укрепления феодальной собственности на землю. в борьбе с общиной.

При этом необходимо иметь в виду, что конкретно-исторически явление переходов обрастало и рядом сопутствующих функций. Среди них историки раньше всего увидели функцию борьбы за рабочие руки. Однако, на наш взгляд, существенное значение эта функция приобретает много позже, примерно с середины XVI века, но и тогда она остается производной.

Примерно к середине XV в. в некоторых районах страны интенсивность переходов уже была, видимо, необычайно высокой. В водоворот массовых переселений на льготу были вовлечены широкие массы крестьянского населения. Здесь представляется существенным уточнить понимание терминологии актового материала, касающейся определения группы крестьян-льготчиков, фигурирующих под названием “инокняженцев”. А.В. Черепнин склонен к буквальной трактовке термина “инокняженцы” как обозначающего крестьян, вышедших “из иных княжений”[2384]. На наш взгляд, этот термин несет вместе с тем и более широкую нагрузку. Его социальная функция подобна термину “государь” Псковской судной грамоты и ряда других документов. “Иное княжение” – это не только территория, не входящая в пределы княжеской юрисдикции и фискального обложения системы “государственного феодализма”. Сюда же входят и территории частновладельческих вотчин, где “вотчич” был “государем”, а следовательно, “князем”. Данную интерпретацию, на наш взгляд, подтверждает формуляр актовой документации, вышедшей из-под пера великого князя Тверского Михаила Борисовича. В жалованной льготной и несудимой грамоте Троицкому Калязину монастырю 1483 года на устройство новой слободки на Верхней Жабне, в частности, сказано: “Звати ему людей из зарубежья и из-за бояр здешних, а не з выти моее, великого князя”[2385]. Понятие “великое княжение” уточнено здесь не в смысле государственного образования как политического организма, а лишь в фискально-юридическом плане (“моя выть”). Таким образом, формула грамот московских великих князей и ряда княжений Северо-Восточной Руси, носящая негативный аспект: “не из моее вотчины, великого княжения”, может допускать право перезыва “из иных вотчин”. Такой ход рассуждений подтверждается и формуляром грамот великого Рязанского княжения. В ряде вариантов формуляра, аналогичного вышеприведенным, в рязанских жалованных грамотах неоднократно встречается и такой (1501 г.): “А кого к себе призовет из зарубежья… а из здешних неписьменных кого к себе призовет и тем людем не надобе им моя дань и ям и никоторая тягль…”[2386] Этот или очень близкий формуляр встречается еще в четырех жалованных грамотах 1502–1519 гг.[2387] Не останавливаясь сейчас на термине “неписьменные люди”, обратим внимание на то, что формуляр по сути своего смысла идентичен тверскому и в какой-то мере московскому и иным формулярам Северо-Восточной Руси. Перезываются крестьяне двух категорий: 1) жители “иных княжений” (“из зарубежья”) в буквальном смысле этого слова и 2) крестьяне “тутошние”, “здешние”, местных вотчичей-бояр. Формуляр грамот князей Северо-Восточной Руси представляется наиболее разработанным и детальным, поскольку из “здешних” и “тутошних” выделялись, как было показано выше, еще и крестьяне, вернувшиеся на свои “старые места”. Но вместе с тем, этот формуляр путем “негативных” конструкций (“а не из моее вотчины, великого княжения) допускал, на наш взгляд, перезыв тех же категорий крестьян, что и в рязанских и тверских актах. В правомерности такой трактовки убеждает текст жалованной грамоты вологодского князя Андрея Васильевича Кирилло-Белозерскому монастырю на с. Ивановское Вологодского уезда. Здесь обычно лаконичная негативная формула “а не из моего княжения” передана следующим образом: “или кого к себе в то село перезовут людей и в деревни из-ыного княжения, а не из моих волостей, ни ис сел”[2388].

Таким образом, подлинные крестьяне-льготчики, перезываемые от владельца к владельцу, вовсе не ограничивались числом пришедших из “иных княжений” в буквальном смысле этого слова, а потенциально охватывали большую массу крестьян внутри каждого княжения. И, что очень важно, они отнюдь не исчезали по мере образования единого Русского государства, как полагал А.В. Черепнин.

Возможно, дело тут в другом. По мере развития процесса “перезывов” крестьян от одних землевладельцев к другим он начинает обретать иные исторические черты. Помимо социальной функции укрепления земельной собственности феодалов процесс “перезывов”, перерастая свои оптимальные рамки, стал, правда, очень медленно, превращаться в борьбу феодалов за рабочие руки. Тот и другой моменты оказались теперь слитыми воедино.

Далее. Объективная логика развития этого процесса привела к тому, что стал нарушаться другой параллельно протекавший процесс в общем потоке противоборства феодалов с общинным крестьянством – процесс привлечения крестьян к выполнению полевой земледельческой барщины.

Вопрос о характере и темпах развития полевой барщины крестьян имеет принципиальное значение для оценки роли общинного землепользования и землеустройства в период до появления первых юридических актов, связанных с упорядочиванием крестьянских переходов[2389].

* * *

В последние десятилетия в историографии появились суждения о существенном значении отработочной ренты в системе феодальной эксплуатации крестьянства в Древней Руси XIV–XV вв. Собран довольно большой фактический материал в работах А.П. Пьянкова, А.Д. Горского и Л.В. Черепнина[2390]. Больше того, авторы этих работ с большей или меньшей уверенностью утверждают тезис о распространении в этот период полевой