Справедливость силы - Юрий Власов

– Слушай, желаю тебе новых побед,– говорил я Григорьеву.– Сердце тебе отдам.– Я положил руку ему на плечо. Чувство нежности и добра замыло меня. Григорьев покраснел и пожал мне руку.

Чудный, прохладный вечер с дымкой.

– Никуда не хожу,– рассказывает мне Роберт Шавлакадзе (Роберт Шавлакадзе – чемпион Олимпийских игр 1960 года по прыжкам в высоту). – Другому хоть бы что, а я посмотрю соревнования только по телевизору – и просто в огне. Теперь ученый: перегорел из-за этого на чемпионате Европы – и проиграл…

– И я избегаю смотреть,– говорю я.

– Мне бы сделать то, на что я готов,– мечтательно округляет глаза Роберт. Они у него темные, возбужденные.

– Этот всегда ноет перед соревнованиями,– кивнул Ким на толстого атлета без шеи и с широко расправленными руками.– Теперь у него рука болит. Перестраховывается.

– Надо уметь проигрывать. Надо уметь отвечать и нести с достоинством любую беду,– говорю я и вдруг ловлю себя на нервной запальчивости, говорю громко, горячо и торопливо.

По случаю победы Мияке возле зала – плакаты, японские флаги…

А ведь потом это будет трагедией – жить без спорта. Признайся себе!..

Каплунов дрался против Башановского и Зелинского (Вольдемар Башановский (Польша) – гордость польской тяжелой атлетики, чемпион Олимпийских игр 1964 и 1968 годов, чемпион мира 1961, 1965, 1969 годов; Мариан Зелинский (Польша) – чемпион мира 1959 и 1963 годов. Один из самых "возрастных" атлетов, начал тренироваться, когда ему было ближе к тридцати, чем двадцати годам. Оба отличались спортивным долголетием и умением после неудач снова побеждать. Кроме золотых наград у них множество серебряных и бронзовых) … и проиграл "золото".

– О, феноменальная борьба! – сообщил доктор перед сном.

– Рубка была отчаянная,– сказал Голованов. За окном – дождь и черная, полная мокрых звуков ночь.

Когда шел на завтрак, меня подозвала доктор Миронова:

– Хочу вас предупредить: Жаботинский ведет себя неспортивно. Я ему ввожу гидрокортизон в плечевой сустав. Так вот… С полчаса назад он мне нагрубил и кричит: "Рукой не пошевелю!" Стонет, охает. Я велела раздеться. Осмотрела – рука в порядке, подвижность стопроцентная и безболезненная. Он как забудется, так отлично работает рукой.

Я подумал: "Ищет оправдания на случай поражения. Учтем".

Ким по поводу преждевременной радости Каплунова после рывка (Володя разбежался и прыгнул ребятам на руки) сказал: "Бога нет, но судьба есть. Зачем радоваться, если борьба не окончена?.."

Если ты есть, судьба, укрепи мою волю!..

Эх, все дождит и дождит. Многовато воды.

Нет Саши Курынова. Без него одиноко. Из тех, кто выступал в Риме, я один. Плюкфельдер был в Риме, но не работал.

Странный мир: все заняты только собой, почти никто не слышит другого, едва ли не глухи. И эти глухие непрерывно говорят в надежде быть услышанными, понятыми…

В эти дни с каким-то холодным равнодушием думаю о своем выступлении. Равнодушие – это не усталость, это владение собой. И чем ближе к поединку, тем больше это спокойствие. Научился все же владеть собой.

Утром, измеряя давление, доктор говорит:

– Бросишь спорт – и ладно. Это иллюзия жизни, а на самом деле – пустота. А вот вложишь опыт жизни в работу… Давление отличное-115 миллиметров! Молодец, владеешь собой! Ни у кого такого давления нет, ты просто гигант.

Я вспомнил, как доктор проводил измерения в Тбилиси на чемпионате страны 1962 года. За пять минут до вызова на помост у меня было 165 мм, у Жаботинского – 195 мм. Достается сосудам… А разве можно сравнить ожесточенность столкновений на чемпионате страны с олимпийскими?..

Дождь без продыха, дождь и дождь…

Пусто. Богдасаров с Головановымуехали в город. Остальные расползлись неизвестно куда. Под ветром над окном раскачивается витой шнур. Белый шнур.

Раздумывал о Мияке. Несколько отталкивает механическая бесчувственность – этакая настроенная машина. Все человеческое заморожено. Очевидно, когда человеческое заморожено, лучше работать. Кирпич вообще ничего не чувствует, для любой кладки годится… Я вспомнил: после больших удач Мияке щерил крупные белые зубы… Откуда я знаю? Может быть, это большой и интересный человек. Нельзя внешне брать человека… Но все-таки кирпичом быть проще и уважают больше…

Выписываю из Тарле: "…Царь (Николай Первый.– Ю. В.) знал, что его предают и покупают именно те, кто ближе всего к нему стоит…"

"…У нас бомбардировка (август 1855 года-Ю. В.) выбивала от 2000 до 2500 человек ежедневно… В первые дни этой августовской бомбардировки таких огромных ежедневных потерь еще не было… Мы теряли в сутки от 600 до 1500 человек… С ночи на 24 августа бомбардировки неслыханно усилились. В среднем каждые сутки погибало до 2500 и более защитников…"

Так и нет времени посмотреть Токио. А когда?..

Уверенность – это мышцы без страха, мощные и, самое главное, точные движения!

…Куренцов проиграл, растерянный, жмется. Сел и смотрит на меня. Глаза виноватые.

Вошел Воробьев, заговорил резко:

– Смалодушничал! Тебе бы туристом в Токио, а не атлетом! Тьфу, противно! – И с треском лег на свою кровать.

– Я не трус,– попробовал защищаться Куренцов. Кровь прихлынула к голове, я не выдержал:

– Вы же столько раз были вторым, Аркадий Никитович! При мне уступили чемпионат мира в Варшаве! При мне в Вене оказались третьим на чемпионате мира! Куренцов ведь новичок! Вы так сломаете парня, а ему еще выступать!

В углу, сгорбясь, никак не реагируя на слова, писал что-то Медведев.

В свое время я был встревожен, когда узнал о том, что тренером Жаботинского стал Медведев.

Этот человек знает обо мне все. Он был атлетом, которого я лишил побед в самый расцвет его силы. А каким долгим был его путь к этим победам!..

Потом Медведев готовил диссертацию. Он уже не выступал. Тренировку за тренировкой высиживал в зале ЦСКА. Он изучал мои тренировки, мой характер, мои слабости. Я был открыт для него. Я не скрывал ничего. Он может знать, какие тренировки мне по плечу и, стало быть, что я могу добыть спортивным трудом.

Теперь он тренер Жаботинского. Правда, Медведев держится джентльменски, но мне от этого не легче. Я как бы высвечен перед своим соперником…

Нынче никто не выступает. День солнечный.

Пошел к Жаботинскому. С ним были Плюкфельдер и Каплунов. Я сказал:

– Леня, давай забудем, кто что говорил. А кто пристанет и зашепчет гадости обо мне – гони в шею. Я же не говорил ничего и не буду говорить – обещаю!

– Хорошо,– кивнул Жаботинский.– Пусть так. Почти весь день просидели с Богдасаровым в парке. Людно в Олимпийской деревне, а хочется уединения. Целые дни долбят люди: вопросы, автографы, фотографирование, порой и ощупывание мышц. Заглянул перед ужином Вахонин.