Сборник о спелеологии - Константин Серафимов

Нас оставалось трое, ребят давно уехали в город, а вот тепрь уходили и мы. И было немного грустно, потому что за этот месяц, выход из Пропасти на непостижимо меняющуюся за время нашего отсутствия Землю, мы привыкли видеть все это: посеревшие нахохленные домики фермы среди расхристанных покосившихся загонов, ручеек под ними, выступившие из полегшей травы белые скалы и карры вдоль тропы. И раздвоенную, будто распятую на фоне дождливого неба, сосну над фермой. А еще выше, в туманно олумгле - курчавящиеся далекими лесами хребты.

Мы уходили, а урочище все также таинственно хмурилось нам вслед. И где-то лева, вон - пойти по логу - остался Кутук-Сумган, наша Пропасть. Две недели провели мы в его недрах, в хаосе величественного мрачного мира, имя которому - Пещера, пытаясь разобраться в нем, проникнуть в самое сокровенное. Две недели подземной жизни, поиска, риска и тяжелейшей работы. Но Пропасть не сдалась и на этот раз. И вот мы уходим, а чудовищное жерло Пропасти все также бесстрыстно смотрит в бегущие над ним и над нами облака. Как смотрит, наверно, и сейчас...

До свиданья. Мы еще вернемся.

Дорога вела нас через просторные поляны, уже присыпанные тонким снежком. Но был только конец сентября, и травинки н хотели сдаваться то тут, то там пробивались сквозь снег. Мы шли совсем недолго, а рюкзаки уже начинали давить плечи. И это несмотря на то, что акваланги и часть снаряжения - килограммов сто тридцать, пришлось оставить в тайнике около фермы. Даже будь мы не так выжаты экспедицией, нам не унести всего этого втроем.

Да и оставшегося хватило, чтобы уже на первом подъеме тонко, тягуче заныли ноги и спины. Мы слишком устали за эту экспедицию. Но идти было надо, и мы уже разматывали не первый километр, когда солнце, весь день прятавшееся за тучами, начало садиться за горизонт.

Пошел снег. Невесомый, густой, он кружился над березовыми перелесками, засыпая непокорно зеленую траву. Это было красиво и грустно.

И вдруг с далекого горизонта в узкую щель под облаками ударило солнце. Оранжевое, золотое, алое - все перемешалось в его олепительных, низко стелющихся над землей, лучах.

Мы оторопело замерли, не в силах объять эту красоту. Снег все летел, плотно, густо, а сквозь его ватную круговерть алыми спицами настилом било солнце.

Потом на нас нашло безумие. И позабыв про двухпудовые мешки, мы кричали и кружились, такие же невесомые, как эти снежные вихри. Мы бли счастливы, как дети. Мы так давно не видели Солнца в своих подземных лагерях, а после - в пасмурных днях на пропитанной дождями Земле.

* * *

Потом м шли по лесной дороге, - сумерки догнали нас, а в глазах все стояло нечаянное чудо снега и солнца, налетевшее и также вдруг умчавшееся, словно в далекую сказочную страну.

Мы шли по лесной дороге, и постепенно земные заботы снова овладевали нами, потому что надвигалась ночь, а у нас не осталось ни грамма сахара и ни одного сухаря. Лишь несколько банок кильки да тщательно собранная в мешочек мелкая, как пыль, сухарная крошка.

И еще - пачка чая, чудом уцелевшая в глубине рюкзака: большая пачка индийского "со слоном". А впереди была ночь, день ходьбы через превалы и, может быть, еще одна ночь.

* * *

На Ташильгане оказалось полно народу: пастухи, ветеринары, еще кто-то с отдаленных ферм. Под навесом уютно фыркали и шелестели соломой расседланные кони, и нам не мгновение снова стало грустно. Все-таки мы здорово рассчитывали провести эту ночь в тепле.

Но оказалось, что мы рано расстраивались. Бродя по здешним горам, мы уже не раз убеждались в гостеприимности и доброжелательности местных людей. Их жизнь, также как и наша сейчас, был лишена городских условностей и предрссудков. Нас приняли, как своих, и когда мы, отводя глаза от давно не виденного хлеба, полезли в рюкзаки за консервами, нас без лишних слов усадили к общему столу.

Потом в полутьме, разгоняемой лишь притушенной соляровой лампой, курили все вместе ароматную махорку, слушали сквозь налетающие волны сна гортанные башкирские фразы.

Спали кто на чем, густо, в повалку. Какая разница? Главное - в тепле.

* * *

Пастухи встают рано, и утром, чуть свет, мы уже шагали по хрустящей ледком взявшейся за ночь дороге, унося с собой тихую благодарность к людям, встретившим нас вчера, совершенно незнакомых, накормили, а сегодня дали в дорогу целую четверть - четверть! - круглого душистого хлеба. Ледок весело хрустел под ногами, и мы спешили пройти как можно больше, пока накатывающийся день не растопил его звонкую корочку в слякотную дорожную глину.

Дорога петляла по вдруг просветлевшему прореженному осенью лесу, а в глазах все еще стояли домики Ташильгана, полуразрушенные, лишь один - с дымком, банька над ручьем и круглая, как шар, сенокосная сопка за ними. И там, за и над всем этим, совсем уже далеко - лесистые контуры Яман-тау - нашей вчерашней дороги.

Лес был засыпан снегом, но дорога не хотела замерзать надолго. Двое из нас были в сапогах, но у третьего после месяца экспедиции уже не оставалось ничего, кроме тяжелых отриконенных горных ботинок. Мокрые, буквально пудовые, они мешали идти.

Дорога была нам в радость. Мы давно уже перешагнули в себе тот барьер, после которого мало обращаешь внимания на боль и усталость. Звонкие и легкие, почти бежали мы по заснеженным перелескам, но нашему товарищу становилось все труднее. Он стер ноги, к тому же его била неведомо где приставшая жестокая простуда. И что хуже всего - разболелся зуб.

Он шел молча, он умел терпеть. Мы знали это, и наши сердца разрывались от невозможности помочь, облегчить ему эту ставшую пыткой дорогу.

Погода портилась. С утра было ясно, но к полудню потеплело. И вдруг, вместе с порывистым ветром, с хребтов потянуло холодом. Ветер продувал насквозь, и мы, довольно легко одетые - кто мог подумать, что будем уходить уже зимой? - мы согревались только на ходу и шли почти без привалов. И с каждым часом нашему товарищу становилось все хуже. А мы не могли взять у него вес, потому что каждый из нас нес столько, сколько мог. И еще потому, что без рюкзака он просто замерз бы на пронизывающем ветру, сотрясающем лес.

И все же мы шли, не сбавляя темпа. И только потом, когда и второй из нас на подходе к последнему перевалу вдруг не выдержал и тяжело опреся н ледоруб, мы узнали, что у него всю дорогу болело выбитое в Пропасти, а теперь раздерганное дорогой, колено.

Мы перекусили километрах в семи от Сергушкино, у старой, брошенной здесь кем-то бороны. Коченея на ветру, съели последний кусочек сала из НЗ и половину заветной горбушки. Очень хотелось закурить, но ветер и холод гнали нас дальше, и только зайдя в сосновую чащу, мы поняли, какую глупость сделали, остановившись на ветру. Здесь было тихо и сравнительно тепло, и мы торопливо скурили на троих свернутую из последне махорки тонкую самокрутку.

* * *

А на перевале, когда подъем уже почти сдал, из низких туч вдруг ударил снежный заряд, и все вокруг потемнело. Это было что-то невообрзимое. Плотная крутящаяся белая масса в один миг поглотила, засыпала нас.. Мир исчез в неистовстве снега. Мохнатые хлопья таяли на лицах, на штормовках, талые струйки текли за воротники. Видимость упала до двух-трех метров, и мы, растянувшись на подъеме, уже не видели друг друга. Мы кричали и шли через это белоснежное буйство, и наши голоса вязли, как в вате.

Кончилось все также неожиданно, как и началось. Мы стояли на перевале - ослепленные, мокрые, и не верилось еще, что горы позади, что теперь остается только вниз, вниз, вниз! И так до самого поезда.

Впереди, за лобастой известняковой сопкой, уже серело непогожее Нугушское водохранилище с рассыпанными по берегу домиками Сергушкино. Здесь мы надеялись договориться о транспорте, чтобы сократить последние километры до поселка, откуда к поезду уходил автобус.

* * *

На спуске с перевала на нас навалился дождь. И чем ниже мы уходили от снежных затянутых облаками хребтов, тем гуще сеял этот серый промозглый душ. Мы уже свыклись с зимой, и дождь был нам странен, как будто мы вдруг отшагнули в прошлое. С неба лило, а нам было уже почти все равно. Главное: мы дошли. Да к тому же у ншего товарища отпустил зуб, и это сразу добавило нам настроения.

Рюкзаки сбросили на площади, если можно было так назвать эту расчавканную поляну посреди Сергушкино. Сложенные у забора бревна приняли их вес, и мы - наконец-то! - распрямили плечи. Чувствуя непривычную парящую легкость, пошли к "работной избе", как просебя, не сговариваясь, назвали большой дом на краю площади. Здесь вразброс стояли телеги, и понурые лошади тоскливо жевали мокрое желтое сено.

Мы вошли и сразу поняли - не ко времени. Изба, полная подвыпивших мужиков, курилась табачным дымом. Нам очень нужна была лошадь, потому что у нас на троих оставались ровным счетом три здоровые ноги, и последние километры представлялись нам пыткой. Их было немного, этих последних километров. По ровной дороге вдоль озера. Но мы настроились, рассчитали себя только до Сергушкино. Мы выложились, и теперь ни у кого не оставалось сил, чтобы пройти еще и эти, последние, километры.