Выбраковка. Ночной смотрящий - Олег Дивов

Братья Яшины угостили Лузгина фирменным тошнотным самогоном, ударились в воспоминания и расспросы.

– Представляете, – объяснял Лузгин, захмелев, – я ведь ехал сюда, чтобы спокойно разобраться в себе. А угодил вместе с вами в передрягу – и разобрался! Нашел смысл. Понял, зачем я! Вроде бы.

– Слушай, да место здесь такое, – сказал Юра.

– Точно! – подхватил Витя. – Чем дольше тут живу, тем умнее становлюсь. Чувствую, скоро во всем разберусь вообще. Тогда расскажу тебе, Андрюха, а ты книгу напишешь. И назовем мы ее…

– Опять Библия? – предположил Лузгин.

– Нет. «Окончательная книга про жизнь»!

– Слушай, братка, зачем длинно? Назови ее коротко – «П…дец!». Конкретно и понятно.

– Не напечатают, – вздохнул Витя.

Зашишевские хотели знать, как дела у вервольфа, и чуть ли не в любви к нему признавались. Но почему-то одному егерю Сене Лузгин показал свежую фотографию Вовки.

– Как подрос-то! – обрадовался Сеня. – Возмужал. Скоро подружку ему такую же ловить будем!

– Ой, не трави душу. Я этого его возмужания заранее боюсь.

– А ты не бойся, милок, – сказал Сеня. – Ничего не бойся. Видишь, как хорошо все устроилось. И дальше образуется.

Лузгин посмотрел на него исподлобья и воздержался от комментариев. Он теперь знал твердо, что образуется все непременно у всех, только очень по-разному.

В городе стало еще больше рекламы, магазинов и автомобилей. Ездить по-московски здесь пока не научились, и пару раз Лузгин чуть не врезался в аборигенов, закладывавших поперек дороги немыслимые пируэты.

Грэй встретил его, радостно помахивая хвостом. Пес заметно постарел, и у Лузгина от предчувствия скорой разлуки с ним защемило сердце.

Долинский на веранде расчесывал Кате волосы.

– Смотри, как отросли. Скоро будет ниже пояса коса.

Катя мягко улыбнулась Лузгину. Она всем улыбалась.

Потом Долинский унес Катю в дом и вернулся с бутылкой коньяка.

– Ты остаешься, – распорядился он. – Завтра с утра берем Зыкова и едем к Женьке в больницу. То-то капитан обрадуется.

– Если опять не примет нас за вампиров. Или агентов тайного ордена «грядущих».

– С ним уже не так страшно. В прошлый раз Женя был почти адекватен. Доктор говорит, он медленно, но уверенно идет на поправку. Только надо терпеть и ждать. Ничего, мы еще молодые. Дождемся. Да, на обратном пути и к Мишке на могилу заглянем. Помянем нашего живописца. Кстати, Наташа весной умерла, бедная девочка.

– Какая Наташа?

– Дочь генерала.

– Просто умерла?

– Просто, Андрей, совсем просто. Остановка сердца.

– Значит, – сказал Лузгин, глядя сквозь рюмку на заходящее солнце, – ночных осталось двое. И вы вместе. Формально не самый плохой конец истории.

– Формально? А если, – Долинский понизил голос до шепота, – я тебе скажу, что в это полнолуние Катерина вот здесь, на газоне, танцевала?

– Голая.

– Зачем ей при луне танцевать одетой?

– Врешь.

– Она пыталась. Ей трудно держать равновесие, но она уже пыталась.

– Извини, пока сам не увижу, не поверю.

Долинский помялся.

– Вообще я стал ужасно ревнивый, – сказал он. – Но для тебя сделаю исключение по старой дружбе.

– Договорились. Как с вампирами?

– Ноль особей. Пока я здесь ночной смотрящий, вампиров в городе не появится. Заразу подцепили за прошедший год двое. Это случайность, оба были в отъезде, когда мы устроили ту бойню. Местные теперь для упырей невкусная добыча. Мы все на себе носим метку предсмертного ужаса «мастера». Вот, оказывается, как просто решалась проблема – кто мог подумать…

– Не так уж просто. Кстати, ты начальству своему доложил?

– Да. Но сам понимаешь, кому было положено, тот давно знал рецепт выведения упырей. Мне передали на словах язвительное «спасибо» за экспериментальное подтверждение известной теории. Ладно, не пристрелили в благодарность, и то хлеб. Убить меня, конечно, сложно, но если очень постараться… Тебя не дергают больше?

– Нет. Одной беседой ограничились, я даже ничего не подписывал. Объяснил, что печатать нашу историю бессмысленно, а рассказывать глупо. Это, в общем, так и есть.

– Правильно, – кивнул Долинский. – Ведь частный случай, в рамках одного городка. Если бы это угрожало всей стране, тогда мы были бы просто обязаны рассказать людям, а так… Правда ведь?

– Наверное, – уклончиво ответил Лузгин. – Слушай, а что ты сделал с зараженными?

– Отловил на ранней стадии и заставил ломаться. Конечно, теперь никаких душеспасительных бесед. Хватит с меня Михаила. Забираю, сажаю в камеру. Мне специальное помещение выделили.

– И они там дохнут.

– Один умер, другой жив. Пока непонятно, чем это закончится, но парень очень хочет выкарабкаться.

– Инъекции больше не пробовал?

– Зачем обманывать больных? Переломаться можно только на голой силе воли, я это с самого начала знал. А Котову тогда поддался, чтобы помочь Кате с Мишей – слишком далеко у них зашел процесс. Укол таинственного снадобья должен был дать им лишнюю надежду. Мише не хватило, но он всегда был слаб. Он не боролся за жизнь, а жалел себя. Это его и угробило всего лишь за сутки.

– То есть рецепт спасения на любой стадии – не пить кровь? И все?

– Конечно. Не пить кровь. Не принимать наркотики. Не убивать. Не воровать. Не лгать. Это общий принцип. Если хочешь переломить себя – ломай! Уясни, что с отказа от слабости начинается путь к радости. Я, обычный человек, отказался, а почему не можешь ты?

– Я – могу, – заверил его Лузгин.

– Радостнее себя почувствовал?

– Поеду домой, – сказал Лузгин.

Он не мог тут больше оставаться. Не хотел встретить разжиревшего на кухаркиных харчах Зыкова, совершенно довольного. Не хотел слушать проповеди нашедшего счастье Долинского, совершенно правильные. И уж никак не хотел вновь посмотреть в глаза Котову, совершенно безумные. Он был по горло сыт всяческим совершенством. Лузгина воротило от совершенства с той самой ночи, когда Миша описал ему систему ценностей высшего существа.

Существа, которое знает все ответы. Которое знает, «как надо».

Только почему же оно так ущербно?

Неважно, как оно называет себя – «мастер», «старший», «грядущий». Неважно, человек оно или уже не человек.

Лузгин затормозил у светофора. С уличного плаката на него глядел совершенно ровными и совершенно одинаковыми глазами Олежка Косой, кандидат в мэры. Возле плаката стоял грузовик, заслонив надпись, призывающую собираться под знамена и идти верным курсом. Видны были лишь первые буквы длинного трехстрочного слогана.