История Рима от основания Города - Тит Ливий

Подкрепившись, воины уснули и, разбуженные потихоньку около времени четвертой стражи124, взялись за оружие. (8) Обозным раздали мотыги, чтобы срывать вал и засыпать ров. Боевой порядок выстроен внутри укреплений, у ворот на выходе из лагеря поставлены отборные когорты; (9) и тогда по знаку, данному перед самым рассветом, потому что в летние ночи это время самого глубокого сна, воины, опрокинув частокол, выскочили из-за укреплений и напали на врагов, лежащих кругом на земле. Одних гибель настигла во сне, других полусонными на их ложе, а большинство – когда они шарили в поисках оружия; мало у кого было время вооружиться, (10) но и тех, кто успел, оставшихся без знамен и вождей, римляне рассеяли и преследовали спасавшихся бегством. Они бежали врассыпную, кто к лагерю, кто в леса. Более надежным убежищем оказался лес, так как лагерь, расположенный на равнине, был захвачен в тот же день. По приказу консула все золото и серебро принесли ему, а остальная добыча досталась воинам. В этот день было убито или взято в плен до шестидесяти тысяч неприятелей. (11) У некоторых писателей говорится, что это славное побоище произошло за Циминийским лесом, возле Перузии, и в Риме весьма опасались, как бы войско, запертое в таких страшных дебрях, не было уничтожено поднявшимися повсюду этрусками и умбрами. (12) Но где бы то ни было, а римляне это сражение выиграли, и вот из Перузии, Кортоны и Арретия, в ту пору едва ли не главных городов Этрурии, пришли послы просить у римлян мира и союза и добились перемирия на тридцать лет.

38. (1) Во время событий в Этрурии другой консул, Гай Марций Рутул, приступом отнял у самнитов Аллифы125, и в его руки перешло много других крепостей и селений – разрушенных как враждебные или же в целости и сохранности. (2) В то же время Публий Корнелий, которому сенат поручил прибрежные области, привел римский флот в Кампанию, и корабельщики, высадясь у Помпей, отправились разорять Нуцерийские владения126. Быстро опустошив окрестные земли, откуда возвращение на корабли было безопасным, они, как это часто бывает в таких случаях, соблазнились добычей и, зайдя от побережья вглубь, возмутили против себя тамошнее население. (3) Покуда они рыскали по полям поврозь, никто не встал на их пути, хотя тут их можно было перебить всех до одного; но когда они беспечной ватагой возвращались обратно, то неподалеку от кораблей крестьяне настигли их, отняли добычу, а часть даже поубивали; перепуганная толпа уцелевших в этой резне была оттеснена к кораблям.

(4) Сколько опасений вызвал в Риме переход Квинта Фабия через Циминийский лес, столько радости принесли врагам в Самний слухи об отовсюду отрезанном и осажденном римском войске; самниты вспоминали Кавдинское ущелье как образец поражения римлян; (5) ведь безрассудство, подобное прежнему, опять завело в непроходимые чащи это племя, никак не способное остановиться в своих притязаниях, причем снова не оружье врагов, а коварная местность подстроила им ловушку. (6) И к радости уже примешивалась своего рода досада на судьбу, отнявшую у самнитов славу победы над римлянами, чтобы вручить ее этрускам. (7) Вот почему самниты поспешно набирают и вооружают войско, чтобы разбить консула Гая Марция, а если Марций станет уклоняться от сражения, они намеревались через марсов и Сабинов двинуться оттуда прямо в Этрурию. (8) Консул вышел им навстречу. Обе стороны дрались жестоко, и исход сражения не был ясен, но, несмотря на примерно равные потери, поражение молва приписала все же римлянам, так как они потеряли нескольких всадников и военных трибунов, а также одного легата127 и – что особенно важно – был ранен сам консул.

(9) Слухи, как водится, все еще преувеличили, и чрезвычайно встревоженные отцы постановили назначить диктатора. Всем было совершенно ясно, что назначат Папирия Курсора, считавшегося в то время непревзойденным в ратном деле. (10) Однако нельзя было рассчитывать ни на то, что вестник невредимым проберется сквозь вражеское окружение до Самния, ни на то, что консул Марций жив. А у другого консула, Фабия, была с Папирием личная вражда; (11) чтобы эта неприязнь не помешала общему благу, сенат решил отправить к Фабию посланцев из числа бывших консулов, (12) и, действуя не только от имени государства, но и собственным влиянием, они должны были склонить его ради отечества забыть все счеты. (13) Когда отправленные к Фабию посланцы передали ему постановления сената и сопроводили это соответствующими поручению увещеваниями, консул, не поднимая глаз и не говоря ни слова, удалился, оставив посланцев в неизвестности насчет своих намерений. (14) Потом, в ночной тишине, как велит обычай, он объявил Луция Папирия диктатором128. Хотя посланные благодарили его за блистательную победу над собою, он хранил упорное молчание и отпустил их, не сказав в ответ ни слова о своем поступке, так что видно было, сколь тяжкую муку превозмогал его великий дух.

(15) Папирий объявил начальником конницы Гая Юния Бубулька; но, когда закон о своей власти он предложил на утверждение курий129, дурное знамение вынудило не доверяться этому дню, потому что при голосовании первой оказалась Фавцийская курия, а с этой курией были связаны уже два несчастия – падение Города и Кавдинский мир, ибо в тот и другой год при подаче голосов именно она была первой130. (16) Лициний Макр считает, что ее следовало опасаться еще из-за одного несчастия – поражения у Кремеры131.

39. (1) На другой день диктатор заново устроил птицегадания, провел закон и, двинувшись с легионами, недавно набранными во время тревоги из-за перехода римских войск через Циминийский лес, дошел до Лонгулы132, (2) принял от Марция старое войско и вывел свои силы для боя, который противник, казалось, готов был принять. Однако ночь уже спустилась на построенные и вооруженные войска, а ни одна из сторон не начинала сражения. (3) Некоторое время противники спокойно стояли лагерем неподалеку друг от друга: в своих силах не было сомнения, но и на вражеские не приходилось смотреть свысока. (4) Поскольку и умбрскому войску было дано сражение по всем правилам, враги были в основном не перебиты, а обращены в бегство, так как не выдержали яростного начала боя133.

(5) А тем временем у Вадимонского озера этруски, набрав войско с соблюдением священного закона134, согласно которому каждый избирает себе напарника, начали сражение такими полчищами и с такой вместе с тем отвагой, как никогда и нигде прежде. (6) Бой был настолько жестоким, что никто даже не стал метать дротики: бились сразу мечами, и при таком жарком начале воины еще больше ожесточались в течение битвы, так как исход ее долго был не ясен. Словом, казалось, что бой идет не с этрусками, многократно терпевшими поражения, а с каким-то неведомым племенем. (7) Обе стороны даже не помышляют о бегстве: падают передовые бойцы, и чтобы знамена не лишились защитников, из второго ряда образуется первый; (8) потом вызывают воинов из самых последних резервов; наконец, положение стало настолько тяжелым и опасным что римские всадники спешились и через горы оружия и трупов проложили себе путь к первым рядам пехотинцев. И, словно свежее войско посреди утомленных битвою, они внесли смятение в ряды этрусков. (9) За их натиском последовали и остальные, как ни были они обескровлены, и прорвали вражеский строй. (10) Тут только начало ослабевать упорство этрусков и некоторые манипулы отступили, и стоило кому-то показать спину, как следом и остальные обратились в бегство. (11) В этот день впервые сокрушилась мощь этрусков, издревле процветавших в благоденствии; в битве они потеряли лучшие силы, а лагерь в тот же день был взят приступом и разграблен.

40. (1) Сразу после этого вели войну [308 г.] столь же опасную и столь же славную и успешную – против самнитов, которые среди прочих военных приготовлений позаботились и о том, чтобы их строй сверкал новым великолепным оружием. (2) Было у них два войска: у одного щиты с золотой насечкой, у другого – с серебряной; а щиты были такие: верхняя часть, защищающая грудь и плечи, пошире, и верх ровный, книзу же, чтоб не мешать двигаться, щит суживался в виде клина. (3) Грудь у самнитов прикрывал панцирь, левую голень – поножи; шлемы с гребнями должны были сделать рост воинов более внушительным. У «золотых» воинов туники были разноцветные, а у «серебряных» – из белоснежного льна. У этих последних были серебряные ножны и серебряные перевязи, а у первых то и другое – золотое, и попоны на конях расшиты золотом. Одним отвели правое крыло, другим – левое. (4) Это блестящее вооружение было уже знакомо римлянам, да и вожди внушили им, что воину своим видом надлежит устрашать противника и полагаться не на золотые и серебряные украшения, а на железо самих мечей и собственное мужество; (5) а это все, мол, больше походит на добычу, а не на оружие: оно сверкает перед битвой, но безобразно среди крови и увечий; (6) доблесть – вот украшенье бойца, все прочее приходит с победой, и богатый противник – всего лишь награда победителю, будь сам победитель хоть нищим.