Без единого свидетеля - Джордж Элизабет

Он взял в руки нож, лежащий рядом с газовой плитой, которая без устали нагревала уже не только сковороду, но и весь фургон. Линли ощущал потоки тепла, исходящие от нее.

Фу продолжал свой монолог:

— На твоем месте должен был быть один из мальчишек. Я подумывал насчет Марка Коннора. Ты ведь знаешь его, да? Любит болтаться в приемной вместе с Джеком. Будущий насильник, если хочешь знать мое мнение. Его бы нужно проучить как следует, Ульрика. Их всех нужно проучить. Это ведь настоящие бандиты. Таким требуется строгая дисциплина, а никто этим не занимается. Остается только гадать, что за родители у этих детей. Как тебе известно, в развитии детей основную роль играют именно родители. Извини, я отвлекусь на минутку.

Фу повернулся к плите. Он взял в руки свечу и поднес ее к разным частям своего тела. До Линли дошло, что перед его глазами совершается культовый обряд. А ему отведена роль наблюдателя. Он должен наблюдать за Фу, как прихожанин в церкви наблюдает за священнодействием.

Он хотел заговорить, но его рот тоже был залеплен куском скотча. Тогда он проверил крепость ремней, которыми был привязан к стене, но не смог даже шевельнуться, такими тугими они были.

Фу вновь обернулся. Он совершенно спокойно стоял перед ними обнаженный. Те участки тела, которые он помазал маслом, поблескивали в дрожащем сиянии свечи. Он заметил, что Линли наблюдает за ним. Тогда он снова взял что-то со стола.

Линли думал, что это будет шокер, чтобы снова лишить его чувств, но вместо этого в руках Фу оказалась небольшая бутылочка темного стекла, не та, из которой он лил на себя амбру, а другая, он достал ее из настенного шкафчика и держал так, чтобы Линли все хорошо видел.

— Кое-что новенькое, суперинтендант, — сказал он. — После Ульрики я перейду на масло петрушки. Потому что она означает триумф, и для него будут все основания. Для триумфа. Моего триумфа. А что касается вас… Честно говоря, не думаю, что настоящее положение дел дает вам возможность торжествовать, вы согласны? Но вам все равно любопытно, и никто вас за это не осудит. Вы хотите знать, правда? Вы хотите понять.

Он опустился перед Ульрикой на колени, но взгляд при этом не сводил с лица Линли.

— Прелюбодеяние. Сегодня это не тот грех, за который она бы отправилась в тюрьму, но мне прекрасно подойдет. Она ведь прикасалась к нему — интимно, да, Ульрика? Разумеется, интимно, какие могут быть вопросы. И значит, как все остальные, она должна нести на себе пятно греха. — Он взглянул на Ульрику. — Должно быть, тебе очень стыдно, дорогая? — Он погладил ее по волосам, — Да-да, тебе стыдно, ты раскаиваешься. За это тебя ждет освобождение. Обещаю тебе. Когда все закончится, твоя душа полетит на небеса. Но маленький кусочек тебя я оставлю себе… чик-чик, и ты моя… но ты уже не почувствуешь этого. Ты уже ничего не будешь чувствовать.

Линли увидел, что девушка начала плакать. Она бешено дергалась, стараясь вырваться из ремней, но усилия только истощили ее. Фу наблюдал за ней, невозмутимый, и, когда она затихла, снова разгладил ей волосы.

— Это должно случиться, — сказал он ласково. — Попробуй понять. И знай, что ты действительно мне нравишься, Ульрика. По правде говоря, они все мне нравились. Ты должна пострадать, конечно же, но такова жизнь. Страдание через то, что нам суждено свыше. Тебе суждено вот это. А суперинтендант станет свидетелем. После чего заплатит за свои собственные грехи. Так что ты не одинока, Ульрика. Может, это соображение тебя утешит, а?

Это заигрывание, заметил Линли, доставляло мужчине удовольствие, реальное физическое удовольствие. Однако Фу и сам это заметил и, похоже, смутился. Такая реакция немедленно низводила его в ряды «остальных», а ему это не могло понравиться, ведь это свидетельство, что он принадлежит к тому же испорченному человеческому материалу, как и другие психопаты, орудовавшие до него, что он тоже получает сексуальное удовольствие от ужаса и боли своей жертвы. Он взял брюки и быстро натянул их.

Казалось, что осознание факта возбуждения изменило его. Манеры стали деловитыми, дружеской болтовне положен конец. Он заточил нож. Он плюнул в сковороду, чтобы проверить степень нагрева. С крючка на стене снял кусок веревки. Взяв по концу веревки в руки, он дернул ее, словно проверяя на прочность.

— Теперь за работу, — сказал он, когда приготовления были полностью завершены.

С противоположного угла стоянки, с расстояния в шестьдесят ярдов, Барбара изучала фургон. Она старалась сообразить, как он обустроен изнутри. Если там он убивал мальчиков и там же вспарывал им животы (что практически не вызывало у нее сомнений), то ему требовалось пространство, достаточное для того, чтобы разложить человека во весь рост. Значит, оно могло находиться только в задней части фургона. Вроде очевидно. Но она не представляла себе, как эти чертовы фургоны построены. Где их самые уязвимые места, а где самые крепкие? Она не знает этого. И времени на то, чтобы узнать, нет.

Она забралась в «бентли» и снова стала менять настройку кресла, на этот раз отодвигая сиденье как можно дальше. В таком положении управлять машиной будет трудно, но она не собирается далеко ехать.

Она пристегнула ремень безопасности.

Она нажала на педаль газа.

— Простите, сэр, — сказала она, и машина рванула с места.

— Итак, суд состоялся, приговор вынесен, — сказал Ульрике Фу. — И в твоих слезах я вижу и признание, и раскаяние. Поэтому мы перейдем прямо к наказанию, дорогая. Только через наказание, понимаешь ли, приходит очищение.

Линли следил, как Фу снимает сковороду с плиты. Он видел, как преступник ласково улыбается извивающейся у ног девушке. Он тоже попытался вырваться из пут, но безрезультатно.

— Не надо, — сказал им обоим Фу. — Так будет только хуже. — И потом уже только Ульрике: — И вообще, дорогая, поверь, мне это причинит гораздо больше боли, чем тебе.

Он сел перед ней на колени и поставил сковороду на пол.

Он потянулся к ней, отвязал один ремень у запястья, крепко сжал ее руку. Подумал, глядя на тонкие пальцы в своей ладони, и поцеловал.

И тут боковая стена фургона взорвалась.

Сработала подушка безопасности. Машина наполнилась дымом. Барбара кашляла и судорожно пыталась отстегнуть ремень. Она сумела наконец нащупать защелку, освободилась и вывалилась из автомобиля — с ноющей грудью и задыхаясь от нехватки кислорода в легких. Когда отдышалась — оглянулась на «бентли». И сообразила: то, что она принимала за дым, на самом деле было какой-то пылью. Из подушки безопасности? Кто знает. Самое главное сейчас убедиться, что ничто не горит, ни «бентли», ни фургон, хотя, увидела она, оба автомобиля уже никогда не будут такими, какими были секунду назад.

Она целилась в водительскую дверцу. И попала прямо в середину. Тридцати восьми миль в час вполне хватило, чтобы разрушить капот «бентли» и отбросить кувыркающийся фургон в кусты. Теперь из зарослей торчала только задняя дверь фургона, посреди которой зияло чернотой окошко.

У него было оружие, зато у нее была внезапность. Она двинулась вперед — узнать, что эта внезапность принесла.

Боковая раздвижная дверь располагалась со стороны пассажира. Она была открыта. Барбара проорала в темноту:

— Полиция, Килфойл! Тебе конец! Выходи!

В ответ ничего. Должно быть, он без сознания.

Она осторожно двинулась вперед, осматриваясь по сторонам. Было темно, как в угольной яме, но ее глаза постепенно привыкали к темноте. Кусты росли густо, так что каждый шаг давался с трудом, но Барбара добралась до открытой дверцы.

Внутри она разглядела две фигуры и валяющуюся на полу свечу. Подняв ее, она смогла в неверном свете пламени найти Линли. Привязанный за руки и за ноги, притороченный, как кусок мяса, он неподвижно висел на стене фургона. На полу лежала привязанная к доске Ульрика Эллис. Она обмочилась. В воздухе резко пахло мочой.