Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы - Павел Нилин

— Вот как? — удивился Перекресов. — Значит, обижает?

— А как же. Без этого нельзя.

— Неужели нельзя?

— Нельзя, — убежденно подтвердил старик. — Ежели никого не обижать, так порядка никакого не будет. А для хозяйства нужен порядок.

— Значит, как же понять? — спросил Перекресов. — Хороший у вас председатель?

— Поглядим, — усмехнулся старик. — Поживем — увидим. И Тишков еще полностью себя не оказал...

— Ну, это уж ты, дедушка, тень на человека кладешь, — сказал красивый парень в черном бушлате, из-под которого виднелась полосатая матросская тельняшка. — «Не оказал»! — передразнил он старика. — Люди из района приехали, интересуются, приглядываются, а ты даешь такую характеристику. Может, тебе лучше опять Федьку Бескудникова вернуть в председатели? Он-то уж себя оказал...

Разгорелся спор. Парень в бушлате решительно отстаивал Тишкова, хотя никто Тишкова не ругал.

— У Тишкова, — говорил парень, — есть одна черта. Он каждого человека в колхозе ставит на определенную точку. И все время глядит, как этот человек держится на этой точке, как он действует, какая и к чему в нем есть способность и симпатия. Другой человек сам в себе не чувствует способности. А Тишков ее замечает.

— А в чем дело? — спросил только что подошедший остроносый мужчина в галифе и тапочках. — Правда разве, снимают Тишкова? — И поглядел на Перекресова.

— Я не слышал, — сказал Перекресов. — Может, вам лучше известно.

— Нам все известно! — засмеялся остроносый. — У нас женский, я извиняюсь, телеграф хорошо работает. Говорят, приехала комиссия снимать Тишкова и прямо указывают, я опять извиняюсь за грубость, вот на них, — он кивнул на Сергея Варфоломеевича. — Говорят, этот, который полный и в сапогах, будет у нас председателем вместо Тишкова...

Григорий Назарович кивнул на Сергея Варфоломеевича.

— Он и так уже председатель. Председатель райисполкома.

— Это ничего не значит, — усмехнулся остроносый. — Не вечно же в райисполкоме. Иногда и на больших постах кое-кого, я извиняюсь, перетряхивают...

Говорил это остроносый, пожалуй, без всякого намерения задеть председателя райисполкома. Но Сергей Варфоломеевич почему-то сегодня все принимал на свой счет, и в словах остроносого ему тоже почудился прямой намек, хотя намека не было.

А Перекресов засмеялся над словами остроносого. И посмотрел на Сергея Варфоломеевича, как будто поискал глазами, тут ли он. От этого взгляда Сергей Варфоломеевич чуть поежился, хотя взгляд был обыкновенный — не злой, не добрый, — задумчивый.

Перекресов точно так посмотрел и на Григория Назаровича. Он, может быть, хотел спросить их о чем-то, но не спросил.

— Нет, Тишкова снимать никак нельзя, — опять заговорил парень в бушлате. — Это, поимейте в виду, будет глупость. Я вам это определенно говорю...

И он продолжал рассказывать, как при Бескудникове даже картошку позапрошлой осенью некому было копать — не хватало рабочих рук.

А при Тишкове сейчас, вот даже в самое горячее время, накануне весеннего сева, в колхозе ведутся еще многие большие работы: готовятся силосные траншеи, строится новый скотный двор, новый амбар, да и мало ли еще что делается, хотя трудоспособного населения стало меньше: многие разбежались при Бескудникове.

И, кроме того, надо учесть, Тишков умеет извлекать доход даже из таких статей, которых раньше никто не замечал.

Допустим, березовые веники или метлы. Кто о них раньше думал? А Тишков поставил на это дело старух и ребятишек, и они за эту зиму связали несколько тысяч метел и веников. И за них в Утарове колхоз выручил уже хорошие деньги. Да что говорить, Тишков — оборотистый мужик! Не для себя, учтите, оборотистый, а для всех, для всего колхоза.

Сергей Варфоломеевич, сонно щурясь, слушал, как парень в бушлате восхваляет Тишкова, и печально думал: «А меня разве будет кто защищать, если встанет вопрос? Неужели про меня ничего хорошего не вспомнят? А ведь я чего-то такое тоже делал. И ночей не спал». И неожиданно для себя он спросил парня:

— А тебе самому при Бескудникове было плохо?

— Не скажу, — блеснул озорными глазами парень. — При Бескудникове мне лично было, может, и неплохо. Может, даже лучше было.

Бескудников этого парня, вернувшегося с флота, сразу же назначил в колхозную охрану, говоря: «Очень много у нас воров развелось. Назначаю тебя поэтому, как военного моряка, стеречь на суше колхозную собственность и даю тебе под команду еще девять парней. Будете отвечать только передо мной и перед своей совестью. Ваша главная задача — перевести воров, всех до единого».

Парни эти хотя и не перевели воров, но сами, откровенно сказать, жили неплохо. Но когда председателем выбрали Тишкова, все изменилось. Тишков вызвал их к себе, по-военному выстроил, оглядел и сказал: «Хороши! Ничего не скажешь, хороши! На здоровье не жалуетесь?»

И вдруг сразу же стал их срамить: вы, мол, хлеб у стариков отбиваете. Разве, мол, с вашим здоровьем надо на такой работе находиться? Да вам в полевые бригады надо идти, плотничать, камень бить...

«А как же с воровством бороться? — спросили Тишкова члены правления. Кто же будет бороться с воровством?»

«Воровство, — сказал Тишков, — это еще не главный наш страх. Воровство легко переведется, если мы сами с вами не будем воровать. А за остальными и старики присмотрят...»

— И правда, воровства у нас на сегодняшний день пока что не наблюдается, — сообщил остроносый мужчина в галифе и в тапочках. — Как рукой сняло... Нет, уж вы, если можно, Тишкова у нас не трогайте...

— Да кто же это сказал, что его собираются снимать? — спросил Перекресов.

— Ну как же, — смутилась женщина, на которую он случайно посмотрел. — В «Красный пахарь» уже приехал новый председатель из города. Говорят, очень образованный. И сам Тишков нам на днях намек сделал: что, мол, может быть, я еще и не удержусь. А мы трясемся. Ведь неведомо, какой он будет, образованный-то председатель, а Тишкова мы уже видим на факте...

За беседой никто не заметил, как подошел Тишков. Беседа некоторое время продолжалась в его присутствии. И, наверно, всем стало неловко, когда он сам заговорил:

— А я не против — пусть приедет образованный председатель. Мне даже лучше. Я опять в полеводческую бригаду пойду. Меня теперь больше всего земля интересует...

«Рисуешься, — подумал, глядя на него, Сергей Варфоломеевич. — Небось обидишься, если снимут. Каждый, пожалуй, обидится. — И опять тревога тронула его сердце: — А куда я сам пойду, если меня вдруг освободят?»

— В чайную пойдемте, — пригласил Тишков. — У Клавдии уже все готово.

И Клавдия в белом переднике вскоре появилась на крыльце.

«Не изменилась нисколько, даже похорошела как будто, — издали посмотрел на нее Сергей Варфоломеевич и снова взбодрился: — Интересно, узнает ли она меня?»

Он хотел бы пойти в чайную хоть сию минуту, но Перекресов все еще продолжал разговаривать с колхозниками, а раньше его уйти было неудобно. И Сергей Варфоломеевич опять вспомнил Виктора Ивановича. Тот бы не стал так расспрашивать всех подробно. Тот всегда сам говорил отрывисто, и ему постоянно было некогда, будто где-то его ждут неотложные дела и он сердится, что его задерживают. А Перекресов ведет себя так, словно сроду не видел колхозников и очень рад, что встретился с ними.

Сергей Варфоломеевич отошел было от бревен и опять вернулся, чтобы послушать, о чем говорит секретарь обкома.

— Это есть, это есть, — подтверждал что-то Перекресов. — Есть у нас еще и такое начальство, которое только делает вид, что работает, а на самом деле баклуши бьет. Это есть, товарищи... А насчет МТС мы выясним. Мы заедем к ним. И насчет этого трактора узнаем, который утонул. Но я думаю, тут дело не в МТС и не в Битюгове. Тут дело посерьезнее...

13

В чайной было уютно и чисто. Пол, покрашенный охрой, поблескивал, как яичный желток. Стены отливали нежной голубизной: видимо, в известь, когда белили, хорошо добавили синьки. И синяя полоска, аккуратно проведенная вдоль стен, как бы подчеркивала приятную голубизну. На столах белые недорогие скатерти из простынного материала. На стойке у буфета раскрашенные чайники, чашки, блюдца.

Чтобы не сразу тут, при всех, заговорить с Клавдией, Сергей Варфоломеевич остановился на минутку у зеркала и вдруг пожалел об этом. Из зеркала глянул на него совсем не такой человек, каким всегда представлялся самому себе Сергей Варфоломеевич.

Вялое, печальное лицо было у этого человека, под глазами серые мешки, а глаза запавшие, с расширенными зрачками. И волос действительно немного остается. Не узнает его Клавдия. Она курчавым его знала, белокурым и курчавым. «Мой кучерявенький, — называла она его. — Мой кучерявенький барашка». И потом сапоги. Он их раньше носил для молодцеватости. А теперь, когда располнел, ноги выглядят в сапогах слишком тонкими, как у нарисованного детской рукой человечка.

Все это с особой резкостью бросилось в глаза Сергею Варфоломеевичу только сейчас, будто он посмотрелся в зеркало впервые за последние годы.