Книга о верных и неверных женах - Инаятуллах Канбу

Гарем Джахандара благоухает благодаря тому, что в него вошла та, кому завидуют халлухские и фархарские кумиры

Те, кто следует по верному пути этого сказания, вывели из-за завесы немилосердной судьбы такое повествование. Рассказывают, что Бахрам-хан, когда был в почете и имел власть, по велению всевластной любви взял себе в наложницы одну музыкантшу. Она родила ему девочку. Когда же немилосердный небосвод перестал одарять Бахрама милостями, вонзил ему в горло острый кинжал и сбросил с престола жизни в бездну небытия, то его последователи после таких событий рассеялись по разным сторонам, а жена его вместе со своей девочкой покинула гарем и скрылась в укромном месте. Она перестала думать о постигшем ее позоре и поселилась там, где ее могли видеть только преданные друзья. Но люди помимо своей воли получают в наследство ремесло отцов, она также последовала по пути своих предков и стала совершенствоваться в игре на музыкальных инструментах и пении, так что в скором времени достигла верха мастерства. Она начала обучать музыке и свою дочь, которую звали Газель. Та достигла в своем искусстве такого совершенства, что, несмотря на затворническую жизнь, стала выдающейся певицей, с которой брали пример. Красота и дивный голос дочери были настоящей напастью для мужских душ, пробуждая в них сердечную тревогу. Из сладостных уст она сыпала во время беседы и пиров мудрые слова и остроты. Своим станом она пленяла кипарис в саду, лицом поражала розу на лужайке, от ее грустных напевов даже сердце Нахид обугливалось, а солнце поклонялось пламени ее щек, словно парс огню, красные прожилки в ее черных бровях, словно йеменская раковина, соблазняли солнце и месяц. Ее потупленные очи сводили людей с ума, словно чаша вина.

Ее мать, видя, что нераспустившаяся роза ее и непросверленная жемчужина наделена всеми прелестями, стала подумывать о том, как бы нанизать ее на нить замужества. Ей хотелось выдать ее за знатного человека, но сколько она ни искала, не смогла найти покупателя, достойного ее луны. Тогда она по внушению своего недремлющего счастья отправила одного доверенного, который был мудр и учен, к величавому Джахандару и велела передать ему весть о нежданной радости. Посланец прибыл во дворец, словно удод к Сулейману, и рассказал о той, которая была второй Билкис.

— У Бахрам-хана, — говорил он, — в шкатулке целомудрия есть дочь, прекрасная как луна, ее уста, словно дыхание Исы, возвращают жизнь тем, кто умер сто лет тому назад, ее благоухающие жасмином локоны посрамляют мускус тибетских и хотанских газелей. Роза на лужайке сжимает свой ротик, чтобы поцеловать ее ножку, нарцисс в жажде увидеть розы ее щек не смыкает глаз. Если бы какая-нибудь красавица вздумала потягаться с ней в красоте, то весь мир стал бы показывать на нее пальцами за самомнение и слепоту, если солнце бросит себя на весы рядом с ее щеками, то его чаша поднимется до самых небес [211]. При всей своей красоте она к тому же в музыке равна Арасту и Ифлатуну, своим пением она заставляет птиц падать на лету, кольцами локонов пленяет диких зверей пустыни. Когда она кладет к себе на колени чанг, то пленяет весь мир, когда проводит по струнам арфы, Зухра от зависти начинает гореть, словно алоэ на огне. Наверное, с тех пор как существует эта преходящая обитель, живописец-творец еще не рисовал такого кумира! Именно к ней относятся слова: «Мы сотворили человека в самых лучших пропорциях» [212]. К этому еще надо добавить, что она — жемчужина из моря благородства, целомудренна и добродетельна, она не смеет прямо взглянуть даже на нарцисс, хоть глаза у нее игривы, она не смеет прикоснуться даже к розе, так она осторожна. Еще никто, кроме Искандара, не притрагивался к такой жемчужине, и никто не достоин ее, кроме властелина всей земли. Ее мать, считая это целью своей жизни, готова без проволочек и отговорок отправить ее во дворец падишаха.

Джахандар, как только выслушал эти соблазнительные речи, выпустил из рук нить терпения и отправил одного приближенного с несметными дарами к матери той бесподобной красавицы. Он жаждал увидеть ту прелестную татарскую газель так страстно, как только способен человек.

Посланец Джахандара полетел на крыльях, мигом оказался у матери красавицы и передал ей ответ в выражениях, достойных разумных мужей. Мать же сочла это средством к своему возвышению, усадила ту луну несравненной красоты в позолоченный паланкин и отправила во дворец Джахандара. В приданое она дала ей коней, драгоценные ткани и прекрасных невольниц.

Когда паланкин с невестой внесли в падишахский гарем, Джахандар, томимый жаждой любви, едва увидев красавицу, потерял власть над собой, быстро подбежал к ней и снял с ее лица Покрывало. Он увидел розу, которая никогда еще не страдала от осенних заморозков, луну без пятен. Ее чарующий взор с первого взгляда похищал разум и терпение, ее разум читал мысли собеседника: не успеет он раскрыть уста — с первого слова она уже знала о намерениях человека. Она была воспитана так, что ни один нескромный взор не проникал сквозь изгородь ее ресниц, и, несмотря на природный дар речи и множество девственных мыслей, оставалась в речах бесплодной, пока ее не просили заговорить. Джахандар при виде этой царственной жемчужины растаял, словно воск на огне. А пери, видя, что в силок ее локонов попала крупная дичь, притворилась равнодушной, сделала вид, что не узнала его, и стыдливо прикрыла лицо покрывалом. Джахандар, как и все влюбленные, стал заискивать перед ней и говорить ласковые слова, так что она вынуждена была, словно Зухра, сыграть ему любовные мелодии и спеть страстные газели, которые еще больше пленили его. Проводя кончиками своих пальцев по струнам, она заставила так зазвучать лютню, что шах опьянел без вина. Он прогнал всех из покоя — одна лишь свеча осталась. Так они пробыли там некоторое время, а потом шах приготовился сорвать цветок в саду наслаждения. Но роза из сада изящества испугалась его, затрепетала от страха, словно лепестки от ветерка. Шах, видя, что его возлюбленная, эта роза, ни разу не видевшая соловья, страшится его, попросил прощения и принес кувшин вина, надеясь, что вино прогонит страх и смущение и что она после этого смирится перед ним. Когда сребротелый кумир осушил чашу, страх покинул ее, она взволновалась, а ее серебристый бутон захотел расцвести. Опьяненная вином, она подкрутила струны танбура и заиграла такую мелодию, что шах от страсти громко застонал и пожертвовал ее татарским локонам Ирак и Хиджаз.

Когда та дивная красавица была усмирена кувшином вина и изъявила свою покорность, осторожный шах сначала прильнул к ее устам, крепко сжав ее в объятиях, насладился сладостным сахаром ее ротика, потом натянул поводья горячего скакуна, скакавшего на арене наслаждения, и вонзил шпоры. Он обманул своего нового друга спокойным бегом, а затем внезапно погнал коня со стальными копытами по водоему из белого серебра, словно мяч желания по полю наслаждения, и заставил фисташку улыбнуться ударом острого кинжала.

Шах с китайского портрета сбросил шелковый платок,У шкатулки драгоценной золотой сломал замок.Жемчуг, встретившись с рубином, был просверлен, и тогдаВ океане стихли рыбы, в небесах зажглась звезда.

Бахравар-бану обижена тем, что Джахандар резвится с татарской газелью. От чрезмерного горя ее румяные щеки желтеют. Она отправляется в пустыню от скорби и селится там, где ее сопровождают горести и печали

Бахравар— бану жила с Джахандаром, не деля ни с кем его любовь и не зная, что такое вторая жена. Как только она услышала о новом увлечении властелина, она стала извиваться от горя, словно змея с отрубленной головой, сладость жизни сменилась для нее горечью. Но она была женщина воспитанная и не захотела говорить с Джахандаром об этом, от горя она стала кусать собственное сердце и выбежала в сад, чтобы хоть как-нибудь совладать со своей скорбью. А в тот день цветы пышно распустились и красавица-роза покоилась в объятиях соловья, кокетничая с ним. Когда царица увидела такую картину, из ее глаз потекли слезы, а косы расплелись от огорчения. Потом она пришла в ярость, и душа ее стала чернее ее локонов, она посмотрела в гневе на лужайку, так что роза от страха перед ней перестала улыбаться и свернулась бутоном, а соловью лужайка показалась теснее сердца бутона. Горлинка перестала любоваться кипарисом, а душа соловья сгорела, словно мотылек в огне. От страха перед ней ветерок перестал веять и укрылся под розовым кустом, а лилия, которая по красноречию так часто говорит экспромтом, умолкла, словно безмолвный гребешок. Зефир превратился в настоящий ураган, и берега ручья высохли, словно уста грешника.

Вид сада не принес Бахравар-бану облегчения, она не почувствовала аромата радости и потому поспешила оттуда в степь, надеясь, что под вольным ветром пустыни распустится сжатый бутон ее сердца. Она шла, пока не прибыла к роднику, вода которого была чиста, как помыслы добрых людей, упоительна, как прохладное вино. Вокруг пышным ковром росла зелень, среди которой виднелись розы и благоухающие амброй базилики.