Тристан 1946 - Мария Кунцевич

— Ну что же, — закончил он с нотками превосходства в голосе. — Вам нужно беречься! Подумать о своих почках.

Наверное, ему было приятно, что у меня, по сравнению с ним еще молодой, бывают приступы «почечных колик».

Теперь сияющая и беззаботная, Кэтлин стала частым гостем в нашем доме. Обычно она приезжала на маленьком «моррисе», который профессор презентовал ей в качестве свадебного подарка. Михал выходил ее встречать к парому, и вскоре они появлялись вместе. Считалось, что она учит его водить машину. Но я видела, как они уезжают в лес, начинавшийся тут же за площадкой для игры в гольф, и ставят там машину. Очень часто они звонили профессору, говорили о том, какие Михал делает успехи, шутили, рассказывали, где были, какой фильм успели посмотреть. Похоже было на то, что замужество почти освободило Кэтлин от ее секретарских обязанностей. Для нее теперь важно было только одно — вернуться в Труро не слишком поздно. Иногда Михал отвозил ее домой и, должно быть, оставался там на ночь; пока Кэтлин писала под диктовку профессора, подводившего итоги дня, он дремал у радиоприемника.

Во время ее визитов к нам симфония Франка становилась для них ритуалом. Слушая ее, они держались за руки, уплывали в иные миры, туда, где никого не было, кроме них, где они чувствовали себя в полной безопасности.

Кэтлин забывала о машине, о муже и стенографии, точно так же как Михал забывал про экзамены, которые ему предстояло сдавать этой осенью, а я забывала про черный парус Изольды. Я невольно наблюдала за тем, как влюбленные, попадая под власть стихий, уходили из моего мира в призрачный мир поэтов, мучеников и преступников, как они что-то убивали в себе во имя другого, невозможного; они были чем-то заражены или, быть может, свободны от чего-то, именно поэтому я чувствовала себя обреченной на полную свободу. Так, понемногу из матери Михала я превращалась в Бранжьену.

В Пенсалосе никому не было известно, что профессор Брэдли второй раз женился. Кэтлин здесь никто не знал, ее считали девушкой Михала. И, о чудо, в глазах жителей городка они были окружены тем же ореолом святости, который в свое время зачаровал и меня.

Женщины, мужчины, старцы, дети, не говоря уже о Партизане, чайках и котах, как-то по-особому отличали молодых избранников и следовали за ними, создавая нечто вроде свадебной процессии. Почтальон слезал с велосипеда, чтобы перекинуться словечком о погоде, перевозчик задерживал паром, пока они раздумывали, перебираться ли им на ту сторону залива, в магазине продавщица всегда набавляла несколько граммов лишку. Пожилые мужчины, завидев Михала и Кэтлин, снимали шляпы. Дети увязывались за ними, держась за руку Михала и подол Кэтлин, священник улыбался им и приглашал в церковь послушать орган.

Они были так вызывающе красивы, так беспечны, так ни на кого не похожи, что, увидев их, некоторые испытывали смущение и даже злость. Пожилые женщины провожали их взглядом, исполненным сострадания, словно смертников, еще не знающих о вынесенном им приговоре. Солдаты присвистывали, увидев Кэтлин, и всячески задевали Михала. Девушки краснели.

А ведь они, насколько я знаю, никогда не целовались на людях, даже не ходили в обнимку. И только в том, как они шли вместе, был какой-то единый, желанный ритм. Они смотрели на все и на всех с таким восторгом, словно бы для Кэтлин мир обретал лицо Михала, а для Михала — лицо Кэтлин. И, казалось, им вовсе не нужно касаться друг друга, потому что сама жизнь стала их телом.

Со своей веранды, обвитой фестончиками бегоний и напоминавшей театральную ложу, Ребекка разглядывала их в лорнет, словно первых любовников в том вульгарном современном театре, который она так презирала, потому что он забыл о ней. Лесбиянки были вне себя. Тристан нашел свою Изольду! Они из кожи лезли, чтоб затащить Кэтлин и Михала в замок Рестормел, где во время своей лесной прогулки впервые встретили Тристана. С этой прогулки Кэтлин и Михал вернулись мрачные. Проходя мимо зеркала, остановились и долго, с каким-то недоверием, даже страхом, разглядывали свои отражения.

— И что эти женщины придумывают? — возмущалась Кэтлин. — Какое отношение к действительности имеют эти сказки? Что касается нас, то мы самые обыкновенные.

Она прижалась к Михалу и смотрела вверх на его рот.

— Михал, скажи, ты обыкновенный?

— Ну, конечно, я самый обыкновенный негодяй. — Он поцеловал ее в нос. — А у тебя самый обыкновенный нос.

Но все же на этот раз даже вино их не развеселило, они сидели молча, вопросительно глядя на море. Впервые ни он, ни она не вспомнили про пластинку. Кэтлин раньше обычного собралась домой, Михал уткнулся в книжки.

Дети своего времени, они не способны были всерьез относиться к сказкам. И все же не меньше, чем когда-то Тристан и Изольда, боялись злых сил, таившихся в природе, в сердцах и в воображении людей. Я разделяла с ними не столько их скептицизм, сколько страх. Временами я почти была уверена в том, что мать Кэтлин обладает даром внушения и что она заколдовала симфонию Франка, сделав ее приворотным зельем для тех, кто прослушает ее.

Ну а я? За кого я должна была замолвить перед судьбой словечко? За могущественного супруга — «дядюшку» или же за юных возлюбленных?

Вскоре после этого Кэтлин приехала ко мне, когда Михала не было дома, он уехал в Ливерпуль на предварительную беседу с деканом Осборном, приятелем Брэдли, с тем самым Джонни с козлиной бородкой. Она была встревожена. Нижняя часть ее лица, нежная, словно у ребенка, всегда трогала меня. Вокруг ее рта всегда пробегали тени, отражавшие любое движение чувств, губы при этом оставались неподвижными. Теперь они дрожали.

Едва успев сесть на свое привычное место возле окна, она заговорила. Подбородок и щеки ее стали почти белыми и то и дело вздрагивали.

— Darling, я должна вам что-то сказать, — обратилась она ко мне. — Только, пожалуйста, не передавайте потом Михалу. Эта музыка… Я не знаю, что в ней такое… Вот как все вышло… Вы, наверное, знаете, что мама моя очень несчастлива с отцом и утешает себя всякими глупостями. Как-то, помню, — незадолго до того, как Михал приехал за мной в Лондон, на маму нашел ее очередной музыкальный психоз. Я как раз была в комнате. Она была очень встревожена, перед этим они весь день с отцом ссорились. Поставила пластинку с симфонией Франка, велела мне сесть, взяла за руку и, пока мы слушали, все время повторяла «Это любовь, дочка, это любовь, это пьют, как сладкую отраву». Я помнила ее слова и все-таки решилась послушать с Михалом эту музыку. Но ведь такие глупости не могут быть правдой! Скажите мне, что это неправда. Моя мама… И потом эти две шизофренички… Михал и я, мы просто счастливы, как все люди, без всякого колдовства. Музыка? Подумаешь, музыка! Уф! — Она дунула. — Мы можем ее и вовсе не слушать, и все равно ничего не изменится.