Паводок - Юнни Халберг

Я включил радио. Меня бросило в пот, перед глазами маячили батареи пивных бутылок, холодных, запотевших. Каким резким шипом они отзывались на откупоривание! Поднести горлышко ко рту и впервые за долгую трезвую неделю почувствовать вкус пива. Обалденно приятный вкус холодного пива после целой недели трезвости. Для начала спокойненько высосать половину, крякнуть, глянуть на бутылку в руке, ощутить, как к горлу подступает отрыжка, и подумать, что вообще-то незачем пить после этого единственного глотка.

Неожиданно мне вспомнилась история, случившаяся несколько лет назад. Я тогда отыскал Юнни в лесу, с самострелом в руках. На тропинке перед ним сидела большущая жаба, а в спине у нее торчали три стальные скобки. Я напрочь забыл, что он стрелял в эту жабу, мучил ее. А теперь воочию видел его невинное лицо и глаза, устремленные на тропинку. Видел, как перед моим приходом он поднял самострел, прицелился, спустил пружину и обнаружил, что скобка вошла в жабью спину. Видел, как жаба дернулась, дрыгнула лапами и скакнула дальше. Юнни двинулся за ней, достал новую скобку, зарядил самострел, пальнул еще раз. Невинное мальчишечье лицо глядело на очередную скобку в жабьей спине.

Я лег, закрыл глаза, заворочался. В голову так и лезут самые неподходящие мысли. Я закутался в одеяло. Без толку. Включил лампу и, как всегда в бессонные ночи, уставился в стену, на узор обоев. Пока я так лежал, снизу донеслись шаги. Нина вернулась, сняла куртку, поднялась наверх. Мне было слышно, как она умывается, чистит зубы и идет к себе. Я закрыл глаза. Где-то далеко звучали шаги матери: она тоже пошла к себе. Я парил в темноте и в конце концов отключился.

Проснулся я оттого, что меня окликнули по имени. Нина. Стоит в дверях.

— Чего тебе?

— Не спится, — сказала она.

— Почему?

— Душно очень. А тебе нет?

— Я спал.

Мы помолчали. Я и не думал о том, что она без бюстгальтера. Груди у нее большие, но сестра есть сестра.

— Хорошо тебе — спать можешь.

— Ага, нынче мне повезло, — согласился я.

Она потерла шрам на губе, отвела с глаз прядку волос.

— Я усну, если пустишь меня к себе.

— Ты что, в постель ко мне хочешь?

Она подошла, присела на край кровати.

— Ну да, как раньше.

— Мало ли что было раньше. Дело прошлое.

— Что — прошлое?

Я смотрел на щелочку между ее передними зубами. Симпатичная такая щелочка. Очень ей к лицу и вовсе ее не портит, как пятнышки не портят кошку.

— Сама знаешь.

— Нет, не знаю, — с невинным видом отозвалась она, но глаза смотрели кокетливо.

Я попросил ее уйти. Она неожиданно бодро встала и пошла к двери. Я передумал, остановил ее. Не надо было этого делать, но я сказал, что она может ненадолго прилечь. Она вернулась, юркнула под одеяло, спиной прижалась ко мне.

Теплая и пахнет так хорошо. Она оглянулась через плечо и тихо проговорила:

— От тебя пивом несет.

Я вытянул руки по швам, чувствуя спиной прохладную стену.

— Если хочешь знать, ты что-то совсем поплохел, — деловито сообщила она, взяла мою руку, обняла ею себя, положила ладонью себе на живот. — Чувствуешь, какой холодный?

— Нет. Отпусти руку-то.

— Как насчет погладить маленько? Чтоб согреть. — Она Принялась водить моей ладонью по кругу.

Я резко высвободил руку.

— Давай спать, а?

Она было закинула на меня ногу. Я отодвинул ее на край кровати.

— Тебе не нравится? Что-то не так? — спросила она.

— Спокойной ночи! — Я повернулся к ней спиной. Услышал, как она села, оперлась на ладони, наверняка уставилась в одну точку. Я зажмурил глаза, стараясь дышать ровно. Она встала с кровати, тихонько прошла к двери, открыла ее и исчезла. Все смолкло. Я расслабился, перестал жмуриться, задышал свободно.

Немного погодя в коридоре опять послышались осторожные Нинины шаги. Она прошмыгнула в комнату. На сей раз на ней была ночнушка, которой я раньше никогда не видел и которая больше смахивала на распашонку. Розовая, полупрозрачная, с мелкими красными розочками на груди. Нина опять кокетливо глянула на меня.

— Смотри, что я вчера купила.

На меня вновь пахнуло ее запахом. Он изменился, стал более сладким и зрелым.

— Повернись ко мне, — шепнула она и, подойдя к кровати, кончиками пальцев слегка потеребила меня за плечо. — Я больше тебе не нравлюсь?

Я обернулся и в полумраке увидел ее длинные ноги и задравшуюся рубашонку.

— Выходит, я для тебя недостаточно хороша? — Она наклонилась ко мне.

Я оттолкнул ее, послал к черту.

Она ушла, хлопнув дверью. Я прошелся по комнате, рухнул в кресло. Теперь она меня возненавидит. Ну и хорошо. Глядишь, полегче станет. Откинувшись на спинку кресла, я незаметно уснул. А ближе к утру подскочил как встрепанный — гром, что ли, бабахнул. Пошатываясь, добрел до кровати, лег на живот, перевернулся на спину и опять услыхал грохот.

Затарахтел будильник — я со стоном хлопнул по звонку, ощупью поискал стакан с водой и таблетки от головной боли, нашел, бросил в рот две штуки, запил тепловатой водой, открыл глаза и увидел в щелке между гардинами голубое небо. Солнечный луч падал в комнату, на истоптанные половицы. Я приподнялся на локтях. Полшестого, все еще спали. Мне снилось что-то про Сив, про тот первый раз, когда мы были вместе. Когда Стейн Уве выгнал ее, она переехала к подруге, медсестре из областной больницы. Вот там-то, на большом празднике, все и случилось. Я вдруг осознал, какая она хорошенькая. Впрочем, «хорошенькая» — не то слово. Красавица, да и только. После разрыва со Стейном Уве у нее в лице и в глазах появилось совершенно новое выражение. Я глаз с нее не сводил. А когда она посмотрела на меня, тотчас смутился. Вообще-то я думал, говорить с женщинами вовсе не трудно. Но неожиданно оказалось почти немыслимо не то что заговорить — пройти из одного конца зала в другой. Что я ей скажу? Ну как брякну что-нибудь невпопад? Что она тогда сделает? Улыбнется?.. Я встал с кровати, пошел в уборную. Сив почти на десять лет старше меня. Всем известно, что она веревки вьет из мужиков и что характер у нее — порох, кого угодно заклюет. Однажды, лет семь назад, она сцепилась на пикнике с двумя бабенками, которые решили, что она отбивает у них мужей. Все это говорило о том, что лучше оставить ее в покое. Но что-то в ее лице, в глазах притягивало меня, как магнит. Она словно бы знала нечто такое, о чем мне тоже хотелось узнать… Я стоял в уборной, взвешивая «за» и «против», как старая хрычовка, и тут дверь распахнулась. Вошла Сив. Заперла дверь и стала прямо передо мной.

С тех пор минуло четыре месяца. Я все отчетливей понимал, что кончится эта история хреново. Но не мог не думать о ней, всегда, каждую минуту.

Я достал из шкафа одежду. Не знаю, что я скажу, но мне просто необходимо ее увидеть.

Надев чистую полотняную рубашку, я раздвинул гардины и заметил, что снаружи царит тишина. Полная тишина. Утро солнечное, а птиц почему-то не слышно. Я прищурился от яркого солнца, подождал, пока глаза привыкнут к свету, и увидел, что береза на лужайке завалилась набок. В нескольких метрах от земли ствол надломился, рухнул на телефонные провода и сорвал их. Я подумал, что ночью, как видно, бушевало жуткое ненастье, спустился вниз и вышел поглядеть на дерево и на провода — кругом по-прежнему глухая тишина. Тут-то я и заметил: моста как не бывало. Лишь на том берегу виднелись остатки опоры. Я пересек двор и бросил взгляд на Тросетов дом: он сиротливо стоял на крохотном островке посреди воды. Глянув на Квенну, я бегом помчался к калитке. Река разлилась по долине и теперь больше походила на фьорд. Ниже по течению, возле Хисты, где река образовывала излучину, стоял один из домов Веума — они звали его «прибрежным», — и сейчас вода поднялась до самых его окон. Вассхёуг я отсюда не видел, но на бычьем выгоне к северу от усадьбы плавало за огорожей что-то белое — ванна, из которой обыкновенно пили молодые бычки. Выйдя за калитку, я увидел мамашу. Она сидела у реки, под сосной. Я спустился к берегу, стал у нее за спиной. Она сидела, сложив руки на коленях. Слышала, как я подошел, но не обернулась. Она была в брюках, на голове — зеленый нейлоновый платок.

— Мост снесло, — сказала мамаша.

Я ответил, что уже видел, и поднялся на дорогу. Вот что я слышал сквозь сон. Не раскаты грома, а оглушительный грохот мостовых опор, которые не устояли под натиском стремнины и рухнули в грязно-желтый поток. Примерно треть моста была разбита вдребезги, и выброшенные водой обломки устилали шоссе чуть ниже по течению бешеной желтой реки. Я опять глянул на домишко Тросета. Вода затопила и дорогу, и его усадьбу, кольцом обтекала невысокую насыпь. Домишко стоял на ней словно этакий печальный памятник одиночеству и душевному износу. Яблони в воде. Дровяной сарай исчез.

— Надо вызволять Тросета! — крикнул я.