Очарованная - Джиана Дарлинг

Я открыла рот, чтобы возразить, но он заменил мои невысказанные слова гладким скольжением своей эрекции, снова вдавившейся в мое горло. Слезы навернулись на мои глаза, когда я боролась с вторжением, мое горло открывалось и закрывалось от него.

— Да, Мышонок, — выдохнул он, глядя на меня сверху вниз, как на божество. — Заработай свою награду. Поклоняйся своему Мастеру.

Я была против его титула. Ненавидела, что меня заставили встать перед ним на колени, поработить человека, чье высокомерие и права не знали границ.

Но было и что-то темное и любопытное, выглядывающее из глубины моей души, что-то более животное, чем дух, и даже не близкое к человеческому. Его заинтриговала динамика между этим богоподобным мужчиной и моей распростертой личностью.

Было что-то глубоко возбуждающее в том, чтобы чувствовать себя полностью уязвимой и знать, что твоя единственная сила может быть найдена в том, чтобы доставлять удовольствие более сильному человеку.

Невольно второй пульс начал биться в моем опухшем клиторе, которым беззастенчиво манипулировала дорогая туфля Александра.

Его руки манипулировали моими движениями быстрее, хлопая своим толстым членом по моему горлу и обратно, не заботясь о моей неспособности дышать, моем постоянном рвотном позыве и удушье.

На самом деле, я думаю, ему это нравилось.

— Однажды, скоро, ты полюбишь сосать меня так сильно, что испытаешь оргазм одним прикосновением к своему клитору после того, как доставишь мне удовольствие, — сказал он мне, ничто в его клиническом голосе не выдавало его желания, хотя я могла чувствовать его пульс, который сильно колотился о мой язык каждый раз, когда он скользил по моему горлу.

Он вышел полностью, его член неприлично блестел, когда он сердито подпрыгивал перед моим лицом. Я сплюнула немного слюны изо рта на землю у его ног и посмотрела на него со слезами на горящих глазах.

— Vaffanculo a chi t'è morto, — выругалась я, говоря ему, чтобы он пошел трахать своих мертвых членов семьи.

Это было ужасное оскорбление на итальянском языке, которое, как я думала, плохо переведено на английский, но лицо Александра мгновенно скривилось от ярости при моих словах, настолько ясно, что он понял.

Глядя мне в разъяренные глаза, он медленно и твердо притянул меня обратно к своему члену, проникая глубоко в заднюю часть моего горла и крепко прижимая меня к своему слегка покрытому мехом паху. Одна рука соскользнула с моей головы вниз по щеке и легла на мое горло, где его толстая длина увеличилась. Я протестующе забулькала, когда его пальцы сомкнулись на моем пульсе, совершенно не в состоянии дышать или пройти сквозь двойные препятствия.

Не покидая моего горла, он входил и выходил из моего рта, его хватка становилась все сильнее с каждым толчком, пока он злобно не выругался и не кончил прямо мне в глотку. Я не могла ощутить его вкус на своем языке, и на одну ужасающую секунду он меня разочаровал.

Он прижимал меня к себе, его член медленно смягчался, пока не оказался наполовину набухшим у меня на языке. Я была удивлена ​​и смущена, когда он начал гладить меня по волосам, но он продолжал это делать достаточно долго, чтобы я немного расслабилась, прижавшись щекой к внутренней стороне его бедра.

В тот момент, когда я это сделала, он вцепился жестокими пальцами в мои волосы и откинул мою голову назад, чтобы я могла посмотреть в его холодные яростные глаза.

— Если ты еще хоть раз упомянешь о моей покойной семье, Мышонок, я приковаю тебя к стене и буду бить, пока твоя кожа не покроется золотыми лентами. Это понятно?

Я чувствовала его угрозу костями. Мой кивок был прерван плотью во рту, но он принял это за обещание.

Его руки исчезли с моей кожи, его член вырвался изо рта так быстро, что меня чуть не вырвало на пол к его ногам.

Я уперлась в холодный пол, пока кашляла, а затем посмотрела на Александра с ненавистью и страхом в глазах, похожих на мигающие неоновые вывески.

— Почему я? — спросила я, вытирая влажный рот тыльной стороной ладони. Мое горло горело от его использования. — Зачем мне это?

Я спасла этому человеку жизнь, а он отплатил мне сексуальным рабством?

Это не имело смысла.

— Почему ты? — спросил он с бессердечным шипением. — Ты не сделала ничего, чтобы заслужить ответ на вопрос.

Моя кожа вспыхивала то горячим, то холодным от стыда и страха, мощная смесь, которая дезориентировала меня больше, чем любой наркотик. Ситуация была слишком сюрреалистичной, чтобы я могла ее понять. Месяц назад я была девочкой-подростком, живущей бедной, но приятной жизнью со своей семьей в Неаполе.

Теперь я была рабыней, стоящей на коленях у ног своего Хозяина в стране, которую я не знала, не имея ничего в моем имени, кроме того, что он считал нужным мне выделить.

Не говоря больше ни слова, Александр заправил брюки и, развернувшись на каблуках, направился к двери. Только когда он достиг ее, он повернулся, чтобы посмотреть на меня, мой подбородок все еще был влажным и дрожащим, мои колени плотно сжаты, но их внутренности блестели от моего предательского возбуждения, того же возбуждения, что покрыло носок его левого ботинка.

— Вот что я тебе скажу, Козима Ломбарди, Мышонок, моя рабыня, — сказал он печально. — Твое принятие этой роли так же важно для твоей жизни, как и для моей. Даже хищник становится жертвой чего-то, даже я.

Мне снова приснился сон, в котором Персефона была похищена безжалостно красивым Аидом, который затащил ее в сырой подземный мир и заставил занять трон рядом с ним. Только на этот раз Богиня Весны и Королева Мертвых не сопротивлялась. Она восхищалась красотой темного мира и находила удивительное очарование в силе, дарованной ей как его правительнице. Единственное, в чем она не могла найти удовольствия, так это в холодном, загадочном мужчине рядом с ней.

— Кто ты — спросила она темного бога. — Кем ты хочешь, чтобы я была для тебя?

Когда я проснулась от звука звенящих цепей, эти вопросы жгли в моей душе.

Кем Александр Дэвенпорт хотел, чтобы я была для него?

Это должно было быть нечто большее, чем сексуальные отклонения. Он был графом, черт возьми. Красивый, титулованный и богатый, я сомневаюсь, что ему нужно было привозить бедную девушку из Италии, чтобы получить свое справедливое удовольствие. Если только его извращенность не унизила атавистических неаполитанских