Живи как хочешь - Марк Алданов

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (с горечью): Папа, мое дело готовить вам бутерброды. Я никогда не позволю себе относиться иронически к тому, что ты делаешь. Ты корнелевский герой, а я никто. Ни в какие революционные дела я входить не могу, у меня есть дети.

ЛАФАЙЕТТ (искоса на нее смотрит): Называть человека корнелевским героем это и есть злая ирония.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (быстро): Клянусь тебе, что нет!

ЛАФАЙЕТТ (как бы невзначай): Что до детей, то, уж если пришлось к слову, мои дела их не разорят. Конечно, политическая работа всегда мне стоила денег, тогда как многих других она обогатила. Но мои внуки нищими не останутся и им не придется ни жалеть о том, что они внуки Лафайетта, ни стыдиться этого.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Папа, я ни одного слова не говорила о деньгах!

ЛАФАЙЕТТ: Я это сказал так, просто к слову. (Улыбается). Если наше дело будет выиграно, меня прочат в президенты Республики. Другого кандидата у нас в самом деле нет. Тогда нам придется жить в королевских дворцах. Боже, какая это будет скука! Я знал всех королей и императоров. Любой лавочник живет приятнее, чем жил Фридрих Великий… Помню, раз за обедом в Потсдаме он мне сказал: «Если во Франции будет революция, то вас повесят первым».

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (подавляя зевок: она не раз это слышала): Он, к счастью, ошибся, но не так уж сильно. Ты спасся только чудом.

ЛАФАЙЕТТ (устало): Господи, кого я только не знал! Подумать, что я разговаривал с Людовиком XV!.. Почти никого из моих сверстников не осталось в живых… Столько их умерло трагической смертью… Сегодня это известие о кончине Наполеона! Он был лет на пятнадцать моложе меня.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Вы прервали заседание из-за этого известия?

ЛАФАЙЕТТ: Да… Я сказал слово, посвященное его памяти, поделился личными воспоминаниями о нем. Бывшие офицеры плакали. Конечно, Наполеон был великий человек, но… У него были все худшие человеческие недостатки…

Г-зка де ЛАСТЕЙРИ: Папа, у него были и некоторые достоинства.

ЛАФАЙЕТТ: Этот старый деспот не церемонился с людьми, он хорошо играл трагическую роль, он залил мир кровью – и они его обоготворили. Они, над гробом Наполеона, поклялись защищать свободу! Таковы люди!

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Это не мешает тебе быть горячим поклонником народоправства.

ЛАФАЙЕТТ: За неимением лучшего. От отдельного человека ничего ждать, кроме деспотизма, нельзя. От народа можно ждать многого. Нет, я предпочитаю лаврам Наполеона славу моего покойного друга Вашингтона, хотя он и не был великим полководцем… Я всю мою жизнь был против террора, но не могу не сказать: если б союзники потратили на убийство Наполеона сотую долю тех средств, которые они потратили на войны с Францией, то войн не было бы, и миллионы людей были бы живы… Впрочем, это было бы низкое, недостойное средство борьбы. (Помолчав). Да, что ни говори, эта строчка петитом на шестой странице газеты, на четвертом месте в хронике: «Скончался Наполеон Бонапарт"… Надо очень любить людей, чтобы быть демократом.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Твой полковник Бернар, папа, из-за смерти императора не сказал за ужином ни одного слова, кроме «да» и «нет».

ЛАФАЙЕТТ: Он стоит за свободу и вместе с тем боготворит Наполеона! Император очень его ценил. Бернар прекрасный офицер.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Может быть, но довольно неотесанный человек. С первых слов ни с того, ни с сего сообщил мне, что они живут на две тысячи франков в год.

ЛАФАЙЕТТ (с легким раздражением): Что мне за дело до его манер? Чем дольше я живу, тем снисходительнее отношусь к людям. Полковник Бернар ценный человек, бесконечно преданный делу борьбы с Бурбонами.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (испуганно: она больше всего на свете боится раздражить или взволновать отца): Я ничего дурного о нем не говорю. Жена обожает его, любо на них смотреть. (С улыбкой). А в нее этот американский мальчик влюблен так откровенно, что даже забавно смотреть. Она, правда, очень мила… Я пригласила их остаться на ночь: они опоздали на дилижанс, а наших кучеров я отпустила. Все-таки, папа, как можно привлекать к вашим делам столь юных людей, особенно женщин?

ЛАФАЙЕТТ (благодушно): Ты против женского равноправия? Это мне напоминает нашу Луизу, которая по аристократизму не уступит королеве Марии Антуанетте.

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Я не против женского равноправия, а за здравый смысл. Ей двадцать лет… Кроме того, она слишком много пьет. За обедом она выпила целую бутылку шампанского!

ЛАФАЙЕТТ (так же): Да, да… Мы принимаем всех, кроме людей заведомо нечестных. Конечно, в этом есть риск. Но… Покойный император издевался над теми генералами, которые хотят вести войну без всякого риска. А я скажу то же о заговорах.

ЛАФАЙЕТТ. Г-ЖА ДЕ ЛАСТЕЙРИ. ЛУИЗА.

ЛУИЗА (Входит и, увидев Лафайетта в кресле, с яростью поднимает три пальца): У него подагра и болезнь мочевого пузыря, а он устраивает заговоры!.. Еще кто-то к тебе приехал! (Подает ему визитную карточку).

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Луиза!

ЛАФАЙЕТТ (читает с иронической интонацией): Барон Лиддеваль… Этому «барону» чего еще нужно?

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Он тоже Рыцарь Свободы?

ЛАФАЙЕТТ: Нет, он рыцарь индустрии. Это жулик неизвестного происхождения, натурализовавшийся во Франции.

Г-жа де» ЛАСТЕЙРИ: Мне было бы гадко подавать руку жуликам.

ЛАФАЙЕТТ: Подача руки ровно ничего не означает. Если б ты знала, кому мне только ни приходилось в жизни подавать руку! (Луизе) – Попроси его войти, милая.

ЛУИЗА (сердито): «Жулик, жулик»! Почему он жулик? У него такие лошади, что на них не отказался бы ездить король. Вот те, что раньше были, это жулики! (Уходит).

Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (встает и собирает вязанье): Папа, только ради Бога не засиживайся… Тебе доктора велели рано ложиться. Сегодня у тебя очень усталый вид.

ЛАФАЙЕТТ (с досадой): Хорошо, хорошо, я это уже слышал.

(У нее опять лицо становится испуганным. Уходит).

ЛАФАЙЕТТ. ЛИДДЕВАЛЬ.

ЛАФАЙЕТТ (очень холодно): Садитесь, пожалуйста. Чем могу служить?

ЛИДДЕВАЛЬ: Я приехал, генерал, прежде всего для того, чтобы засвидетельствовать вам мое глубокое уважение. Давно собирался это сделать. Вы имеете во мне горячего поклонника.

ЛАФАЙЕТТ: Покорнейше вас благодарю.

ЛИДДЕВАЛЬ: Эти чувства разделяет со мной вся страна. Она единодушно скорбит о том, что такой человек, как вы, находится не у дел и даже в опале. У Франции не так много Лафайеттов. У нее даже нет никого кроме вас.

ЛАФАЙЕТТ (чуть мягче): Еще раз благодарю вас, хотя вы очень преувеличиваете.

ЛИДДЕВАЛЬ: Нисколько. (Недолгое молчание). Но если я позволил себе побеспокоить вас, вдобавок в довольно неурочное время, то по важной причине. До меня дошли слухи об одном намечающемся деле вполне секретного характера. (Вопросительно на него смотрит).

ЛАФАЙЕТТ (сразу насторожившись, еще холоднее, чем вначале). – О каком деле секретного характера?

ЛИДДЕВАЛЬ: Я, конечно, не имею права на полную откровенность, тем более, что вы меня мало знаете…

ЛАФАЙЕТТ: Я даже совершенно вас не знаю.

ЛИДДЕВАЛЬ (нисколько не смущаясь): Правда, мы с вами только раза два встречались в обществе… Об этом деле мне говорили другие. Не все так сдержаны, как вы, генерал. Я знаю, что речь идет о возможности серьезных перемен во внутреннем положении нашей страны.

ЛАФАЙЕТТ (так же): Вот как? Выть может, король намерен призвать к власти либералов?

ЛИДДЕВАЛЬ (улыбаясь): Это, конечно, самое лучшее, что он мог бы сделать. Но, к несчастью, об этом нет и речи. Как вы знаете, Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились.

ЛАФАЙЕТТ: Какие же перемены вы имеете в виду?

ЛИДДЕВАЛЬ (твердо): Я говорю о заговоре, имеющем широкие разветвления в армии, в обществе и в лучшей части нашего народа.

ЛАФАЙЕТТ: О заговоре? В первый раз слышу, барон.

ЛИДДЕВАЛЬ: Этот заговор ставит себе целью вооруженное восстание.

ЛАФАЙЕТТ: Неужели? Вы принимаете в нем участие, барон?

ЛИДДЕВАЛЬ: Нет, но я готов принять в нем участие.

ЛАФАЙЕТТ: Вот как? Я не знал, что банкиры так недовольны существующим строем… Однако при чем тут я?

ЛИДДЕВАЛЬ: Генерал, вы, конечно, в праве и не оказывать мне доверия… Я мог бы представить вам рекомендации от людей, хорошо вам известных…

ЛАФАЙЕТТ: Помилуйте, зачем мне ваши рекомендации? Я ни малейшего отношения ни к каким заговорам не имею и не хочу иметь. Вас ввели в заблуждение. Не могу даже понять, какой дурак направил вас, барон, ко мне для столь странного разговора.

ЛИДДЕВАЛЬ (не смущаясь): Вы, конечно, подозреваете полицейскую провокацию. Позвольте вам на это сказать лишь одно: я очень богат, у меня миллионы, это знает весь Париж. Какими деньгами меня могла бы подкупить полиция или кто бы то ни было другой? Напротив, я приношу вам свои деньги. Едиственная цель моего визита заключается в том, чтобы внести патриотическую лепту в фонд общего дела. Восстания без денег не устраиваются. Не буду скрывать от вас, мне приблизительно известен состав участников дела. Среди них нет богатых людей… Банкир Лаффит – вот ведь еще банкир, недовольный существующим строем, и он ваш друг… Но Лаффит не любит рисковать кошельком и тем более головою. Деньги на заговор даете главным образом вы, и я считаю это несправедливым. Я был бы готов дать на это дело сто тысяч франков.