Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

Сочетание практической необходимости, представлений о красоте и стремления к «совершенству» определенно играло весьма значительную роль при планировании знаменитого амстердамского пояса каналов, величайшего градостроительного проекта в Европе с римских времен и все еще, наряду с Эйфелевой башни, одной из самых популярных туристических достопримечательностей континента. Строительство этой кольцевой судоходной системы происходило в два этапа: с запада на восток до половины с 1613 до 1625 год — первый этап, и затем, с 1662 года, второй этап.

С одной стороны, план вписывался в голландскую традицию геометрического градостроительства и ландшафтной архитектуры. Каналы были важными транспортными артериями и одновременно служили так называемой пазухой, водным буфером, который во время сильных дождей мог бы предотвратить наводнение. Вместе с тем проект очевидно основывался — во время первой фазы строительства война с Испанией была еще в полном разгаре — на математике фортификационного строительства. Но за всем этим опять же скрывалась утопия божественного порядка, «совершенного города».

Пояс каналов стал характерным продуктом быстрого обогащения и апломба золотого века, соединенных с эстетическими идеалами XVII столетия, плюс голландские трезвость и своенравие. В соответствии с этим проектом Амстердам должен был стать ультрасовременным городом, но в то же время он оставался городом на воде, лежащим среди болот. Изобретение колеса со спицами, благодаря которому в европейских городах с XVI века для перевозок все больше использовались кареты и телеги, молено сказать, прошло мимо Амстердама. Далее высшие городские чиновники передвигались здесь в основном пешком. Военной необходимости в широких прямых улицах — по которым так удобно маршировать — для этой невоинственной нации не существовало. И высшей аристократии с их большими дворцами, для которых требовалась перспектива, здесь тоже не было.

В Амстердаме были созданы совершенно своеобразные бульвары, по которым могли прогуливаться граждане, что-то вроде авеню вдоль воды, хотя, впрочем, Кейзерграхт в 1614 году чуть не стал сухим бульваром. Эти бульвары не были прямыми, а описывали изящную дугу, так что взгляду раз за разом открывались новые дома и виды.

Здесь задавал тон дух модернизации: впервые, например, город был разделен на районы с учетом особенностей проживания и работы в них; впервые абсолютно сознательно рытье каналов происходило одновременно с созданием водной транспортной системы. Но, с другой стороны, в таком расширении города, как и при строительстве городского дворца на площади Дам, важную роль играл и поиск божественной гармонии, проявлявшийся в приверженности симметрии, в вечно округлых формах, в пропорциях, например, Кейзерграхта, на котором высота домов находится в соответствии с шириной канала.

Вместе с тем, например, амстердамский историк Баудевейн Баккер справедливо указывает, что, несмотря на всю модернизацию, в городском обществе по-прежнему проявлялись характерные черты Средневековья. Продолжали существовать цехи, гильдии и ряд благотворительных учреждений. Но поскольку последним приходилось теперь функционировать в городе, который был в пять раз больше, чем средневековый Амстердам, то они выросли до серьезных (для того времени) городских институтов социальной зашиты: например, в Сиротском приюте постоянно содержалось на средства города более 800 детей.

Ядром был и оставался Амстердам XVII века — сочетание города дамб и города каналов, двух известных феноменов Низинных Земель. Но здесь город каналов превратился в памятник сам по себе, это не один дворец, а сумма многих сотен маленьких дворцов, идеальный город не для короля и придворных, а для республиканского бюргерства.

Таким вот был нидерландский золотой век: продукт Восстания, которое не являлось революцией, а было поднято скорее для того (и об этом не стоит забывать), чтобы защитить свои права и традиции. Это происходило в переходный период, когда разгорались теологические споры во всем своем убожестве и когда богобоязненный гражданин считал своим правом безжалостно эксплуатировать любое другое создание. Амстердамские и особенно зеландские купцы зарабатывали золото на работорговле. Но это было также время, когда во всех областях открывались новые миры, когда человеческий разум вдруг обрел крылья; время, когда были нанесены на карту побережья Америки и Австралии, а также открыты первые микроорганизмы.

Сын Константейна Хёйгенса, Христиан Хёйгенс [Гюйгенс], с помощью огромного самодельного телескопа открыл в 1655 году кольцо и спутник Сатурна. Год спустя он изобрел часы с маятником, благодаря которым стало возможным намного точнее измерять время. Ян ван Рибеек основал колонию на южноафриканском мысе Доброй Надежды. Открылась Западу и Япония: только нидерландцы получили разрешение иметь на острове Дешима свою торговую факторию. Абел Тасман первым обогнул Новую Зеландию и разведал большую часть австралийского побережья. Естествоиспытатель Ян Сваммердам проделал работу первопроходца, создавая новую модель микроскопа и изучая анатомию человека. Он описал структуру головного мозга, легких и спинного мозга, а также открыл красные кровяные тельца. Антони ван Левенгук с помощью еще лучших микроскопов развил его достижения: он первым открыл бактерии.

Это был век, когда постепенно утверждалась мысль, что человеческая судьба определяется не только высшими силами, но и самим человеком. Природа утратила свое подавляющее могущество и, возможно, даже могла быть укрощена человеком. Это придавало новый настрой прогрессу и оптимизму. В то же время все эти устремления воспринимались еще в религиозном контексте. Все определялось космическим, божественным порядком. Задачей каждого исследователя было прежде всего открывать эту гармонию, а каждый художник должен был своими средствами пытаться ее воспроизводить.

Что постоянно следовало обуздывать, так это хаос, бунтарский дух, меланхолию, которой часто страдал Питер Хоофт, «остановившиеся часы», о которых писал стихи Хёйгенс, пьянство неукротимого Якоба ван Кампена, безумие ученого Каспара Барле, которому подчас виделось, что он превратился в солому, или масло, или стекло. Того самого Барле, который спустя восемь лет после известной нам веселой вечеринки утопился в колодце, потому что, как говорили потом, вообразил, будто его, как солому, охватило пламя.

Музыка и гармоничная архитектура в то смутное время были отблеском вечной гармонии, даром Божьим, утешением для человека в той сумрачной долине страха.

5. Маленький мир вдовы Пелс

Конец нидерландского золотого века оставил в Амстердаме отчетливые следы: на западном берегу Амстела красуются купеческие дворцы XVII столетия, расположившиеся вдоль нарядной набережной, на другой стороне находятся неуклюжие строения городских благотворительных учреждения XVIII века, бывшие сиротские приюты и дома престарелых, соседствующие с окруженными зеленью бюргерскими домами, построенными в разное время на свободной территории. Здесь в конце XVII столетия строительство пояса каналов застопорилось.

Когда-то существовал план довести концентрические крути Херенграхта, Кейзерграхта и Принсенграхта, охватывающие старое ядро города западнее Амстела, до самой реки Эй, но в экономике наступил застой, строительный бум прошел, земля по ту сторону Амстела все дешевела, и в конце концов лишь часть территории была застроена в соответствии с планом. Остальная часть была отведена для благотворительных учреждений и устройства городского парка с театрами и пивными, что-то вроде парка культуры и отдыха, говоря современным языком.

Точно на этой границе, в одном из самых красивых особняков на набережной Амстела, жил весьма богатый купец и дипломат высокого ранга Кунраад ван Бёнинген. Он шесть раз занимал пост бургомистра Амстердама, был членом правления Объединенной Ост-Индской компании, а также посланником Республики в Стокгольме и Париже. Не в последнюю очередь благодаря его дипломатическому таланту Республика смогла после Голландской войны, которая началась в злосчастном 1672 году, все-таки заключить сравнительно выгодный мирный договор с Францией. Вольтер описал его как человека с «искрометной душой француза и гордостью испанца», который в качестве голландского гражданина и бургомистра «при дворе самого блестящего монарха в мире» действовал независимо и успешно. «Когда предоставлялась возможность, он с удовольствием шокировал высокомерного, гордого короля и противопоставлял республиканскую непокорность тону превосходства, который начинали себе позволять французские дипломаты. “Вы не верите королю на слово?” — спросил его де Лионне во время одного заседания. “Я не знаю, чего хочет король, — ответил ван Бёнинген. — Я исхожу из того, что он может”»[10].