Этой ночью я ее видел - Драго Янчар

В поместье и вокруг него то и дело что-то происходило, сновали работники и приезжали гости, не могу восстановить в памяти всех лиц, что выходили из машин или приходили своими ногами с железнодорожной станции, гости, с которыми мы сидели за столом, чьи голоса доносились до меня и поздно ночью, всякий раз, когда компания припозднилась, а я, естественно, покидала ее гораздо раньше, до того как они вовсю разойдутся. Ну, а потом случилась война, и в Подгорном начали шастать люди в форме. Но этой ночью все эти картины померкли в моей квартирке на окраине Любляны. Этой ночью перед моими глазами стоял лишь один образ, и уже когда я погасила свет, пытаясь снова заснуть, я увидела его и услышала его короткую беседу с Вероникой, он смотрел, как она уходит, а сегодня после обеда вот таким же задумчивым взглядом и сизыми кругами под глазами, он смотрел на меня, он тоже меня узнал, я знаю наверняка, что узнал. Надо было бы его позвать и расспросить, где Вероника, может, он знает. Он единственный из Подгорного, кого я встретила с тех пор, как оказалась здесь, да собственно говоря, не встретила, на короткое мгновение встретились только наши взгляды. Ночью мысленно я унеслась далеко, ноги меня хорошо слушались, будто бы я вновь была молодой, подошла к духовому оркестру и подняла руку, чтоб они остановились. Они перестали играть. В полной тишине я подошла к Йеранеку, который смотрел на меня удивленно, не стану я тебя спрашивать, женился ли ты на Йожефине, произнесла я. Я спрошу тебя, где Вероника. Ну откуда ж ему знать? прорезался Петер. Он был в Подгорном, ответила я, дни напролет там проводил, наверняка, ему что-нибудь известно. Успокойся, сказал Петер, это у тебя от бессонницы. Не от бессонницы, мысли мои ходуном ходят, сказала я. Все образумится, заметил Петер. Как? Каким образом все образумится? Он долго смотрел на меня со своей фотографии, раздумывая, что ответить. Ну, как-нибудь, наконец, ответил он спокойно, как-то же все образуется. Ведь как-то же всегда…

Ну уж как-нибудь, сказал днем Филипп, брат Лео, пока все не образуется. А что образуется? Для меня все уже образовалось, раз и навсегда.

Мне снилась, что я молодая. Так живо, что я чувствовала, что мне едва двадцать лет было. Мы сидели с Петером в истринском ресторане, уставшие от целого дня экскурсий, местные музыканты играли и пели песню о девушке, у которой черные волосы, но все звали ее «блондинка», она сама не знала, почему. Мы попивали вино, усталость, вино, песня, нас все переполняло. Хорошо было, я была молода.

От всего прошлого у меня остались фотографии в этих альбомах. Здесь все, что было и миновало. Мои светлые волосики и красное платьице на Корсо в Риеке. Петер, мой муж. Вилла, в которой мы жили. Яхта, на которой мы перегнулись за борт, он, Петер, держит маленькую Веронику на руках и показывает ей куда-то вдаль на побережье в сторону города, в котором мы жили. Может, он показывает ей наш новый, только что построенный дом и маленький садик с цветочными клумбами и дорожками перед ним. Еще одна фотография: на рыбацкой лодке мы с Петером. Это было во время путешествия по Истре, тогда стало понятно, что мы поженимся, на обороте фотографии написано: эта рыбацкая шхуна называется батана. Там была забегаловка, которую называли лавка, маленькая корчма, где мы ужинали, и где я впервые услышала ту песню, до сих пор помню слова: Tutti mi chiamano bionda, ma bionda io non sono… Все называют меня блондинкой, хотя я вовсе не блондинка…

Прошло, давно. Сперва ушел Петер, так внезапно скончался. Потом кончились Риека и дом, в котором мы жили, мы с малышкой Вероникой переехали в Любляну. Потом закончилось житье с Вероникой, она вышла замуж и переехала к Лео. А мне остались фотографии с их свадьбы. И фотографии беглянки, Вероники, на которой ее обнимает за плечи офицер, Стева, перед занюханной кафешкой во Вране, на корешке надпись: Кафе «Европа». И фотографии из Подгорного поместья: в столовой веселая компания на Новый год, мир искусства из Любляны, друзья, у пруда с Вероникой, Лео с Вероникой верхом на лошадях, мы все втроем в автомобиле, они вдвоем, вновь соединившаяся вместе парочка счастливых молодых людей в салоне за роялем. На одной из фотографий я стою с букетом только что собранных цветов в руках, в красном платье в поле, среди полевых цветов в низовье усадьбы, это было в ту пору, когда я еще хорошо ходила. Пришел конец и цветам, и моему здоровью. И красное платье исчезло, отправлено вместе с другим тряпьем в люблянский приют. И белокурых волос тоже нет. Я ведь такой же блондинистой была, как и Вероника.

Расскажи, мамуль, как для тебя пели «блондинку».

Когда она была маленькая, я ей рассказывала, как для меня пели «блондинку», в то время ее еще на свете не было. Она неистово аплодировала, когда я рассказывала ей, как мы с Петером, после того, как исполняли «блондинку», кружились в кафе «Европа» в Риеке, которое, положа руку на сердце, было несколько получше, чем кафе с тем же названием, у которого много лет спустя она будет фотографироваться со своим поручиком во Вране, может, тогда он уже стал капитаном. Эту историю она готова была слушать снова и снова, когда стала постарше, и мы уже жили в люблянской квартире, я должна была то и дело ее повторять. И никогда не забывала мелодию.

На Новый год в поместье, последний мирный год перед войной, она позвала меня выступить и спеть перед избранным обществом. Я смущалась, особенно, когда ей вторили Лео и все остальные. Ну расскажите же, теребил поэт, что это за таинственная «блондинка». Расскажу, ответила я, но петь не стану. Да ведь ничего особенного, сказала я, Петер был тогда в Риеке, дела у него шли хорошо, он опять купил грузовой корабль, на причале стоял, в Триесте… да хватит про дела, заметила Вероника, это никому не интересно.

Да ничего, продолжала я, ничего такого и не было, я приехала погостить в Риеку, вечером мы сидели в кафе «Европа», мы еще не были женаты, в углу играли музыканты. Петер вдруг поднялся и направился к музыкантам и что-то им заказал. Ведущий со скрипкой при полном зале объявил: сейчас мы сыграем для белокурой дамы из Любляны, и смычком показал на меня. Все стали озираться на меня, и я, на самом деле, была смущена, при свете огней, наверное, было видно, как я покраснела. Петер возвращался от оркестра неторопливо, он прошел через все кафе прямо ко мне и пригласил меня на танец. Ну и потом мы танцевали. Вот и все.

Не все, произнесла Вероника. Это была песня, которую они слышали в ресторане, в лавке, так, мамуль? «Боттега» — это лавка, даже скорее, ресторан так назывался в Истрии. И она просто связала их вместе. Песня так звучит… Вероника запела: Tutti mi chiamano bionda, та bionda io non sono… и перевела: все называют меня блондинкой, хотя я вовсе не блондинка. Дело в том, что мама была блондинкой, у нее были прекрасные белокурые волосы, просто золотые. И наша златовласая кружилась, рассказывала Вероника, в кафе «Европа» в Риеке со своим Петером, который сказал ей, мам, что он тебе сказал? Он сказал, что крайний срок для женитьбы. А что ты ответила, мам? Я сказала, что и правда, крайний. Вероника немного помолчала, до этого момента история не представляла собой ничего особенного. Крайний срок, продолжала Вероника, крайний, потому что мама была в положении. Я уже была в проекте, в самом его начале, вскричала она. Вероника рассмеялась, а мне было страшно неловко, почти так же, как в тот раз, когда это случилось. Особенно же потому, что и все остальные начали громко смеяться и аплодировать. Тогда в кафе тоже все захлопали, когда мы перестали кружиться. Чудесно было. Поэт сказал, что знает эту песню. В ней рассказывается о девушке из Паренцо, по-нашему, из Пореча, о городской барышне, которая, как мы уже слышали, сказал он, сначала porto i capelli neri… sincere nell’amor. Perché non m’ami più. А на самом деле волосы у нее черные… неподдельные в любви. Кто-то тронул рояль, и я действительно начала петь, вместе с Вероникой и поэтом, я пела дальше, а они подхватывали припев, который быстро выучили: perché non m’ami più! Почему ты меня больше не любишь! La mia murusa vegia, пела я, ga meso su butega, «боттега» — лавка или ресторан, где мы с Петером впервые ее услыхали, ее давняя подруга продавала там всякую всячину, de tutto la vendeva, поленту и треску… polenta e baccalá. Perché non m’ami più!

Я и теперь помню все двенадцать строчек этой чудной песни, которая называется La mula de Parenzo, чудесного вальса, который в конце переходит в игривую альпийскую польку. Припев повторяется, что значит: Почему ты меня больше не любишь, Петер эту музыку в кафе «Европа» выбрал не для того, чтобы меня об этом спросить, потому что тогда я его любила, его дитя носила, Веронику. Песню эту он выбрал потому, что мы ее услышали, когда были на экскурсии в Истрии, и она нас очаровала, на обратном пути мы ее все время распевали. О девушке с черными волосами, неподдельными в любви, которая стала продавщицей, торговавшей полентой и сухой треской, смеялись мы. Этой песней он сделал мне предложение.