Замок на песке. Колокол - Мердок Айрис

– По вашему мнению, мы сами наделяем мир смыслом при помощи изображения его? – спросила мисс Картер у Бладуарда. – Нет, благодарю вас, – бросила Мору, предложившему ей печенье.

И Мор с унылым видом принялся распечатывать завернутый в серебристую фольгу мягкий треугольничек плавленого сырка.

– Изображение – это двойственное слово, – говорил Бладуард. – Изображение чего… чего-либо – это такая задача, к которой надо приступать с душевным трепетом. Какова первая и основная истина, которую любое воплощенное существо обязано постичь? Я вещь, я материальный объект, пребывающий во времени и пространстве и потому смертный. Какова вторая истина, которую воплощенному надо усвоить? Что, с одной стороны, он связан с Богом, который не есть вещь, а с другой стороны – с теми вещами, которые его окружают. Так вот, эти другие вещи… – Тут Бладуард поднял вилку, словно подчеркивая особый смысл еще не сказанных слов. – Иные из них просто вещи, а иные есть боговещи, как и мы сами есть богочеловеки.

Тем временем у Эверарда, кажется, возникли какие-то трудности с машиной. Мор с прискорбием отметил, что в последний момент Эвви все-таки плеснул туда слишком много воды.

– Переходите сюда. Кофе вот-вот будет готов, – объявил Эвви. Бладуард, Мор и мисс Картер поднялись из-за стола.

– В Библии сказано оп… определенно, – продолжал Бладуард, – что творения природы существуют на земле ради пользы человека. Разве не так, мистер Эверард?

От этого неожиданного обращения Эвви вздрогнул.

– Согласен, дорогой Бладуард. Мисс Картер, прошу, присаживайтесь вот здесь. Хотите молока к кофе?

– Да, с удовольствием.

– И та же Библия велит… велит удерживаться от сотворения кумиров.

– А вы не против холодного молока? Увы, холостяцкая жизнь, за всем не уследишь.

– Ничего, спасибо. Только не очень много.

– Немудрено, что ранняя церковь смотрела двояко на воплощение религиозных сюжетов в картинах и скульптурах. Но благосклонное отношение у отцов церкви все же возобладало. По этой причине очень скоро мы и обнаруживаем, что молитва и поклонение естественно воплощаются в виде изображения, как в знаменитых мозаиках Равенны.

– О да, они изумительны! – воскликнул Эверард. – Вы были в Равенне, мисс Картер?

– Да, мы с отцом часто туда ездили. Я хорошо знаю эти мозаики.

– Ранняя церковь… ранняя церковь, – продолжал Бладуард, принимая чашечку кофе из рук Эверарда, – не делала, кажется, никакого различия между… между изображением творений природы и изображением человеческого лица. Так близок, так еще близок по времени источник света, и это сообщает их восприятию мира то благоговение, которое отражается в тогдашнем способе изображения человеческого лица. Но вот мирской дух Возрождения захватывает художников, и уже появляется исключительный интерес к форме человеческого тела, сопровождаемый абсолютной утратой той ранней проницательности и того раннего благоговения.

– Как вам нравится кофе, Билл? – поинтересовался Эверард. – Хоть немного лучше, чем раньше?

– Отличный кофе, сэр, – торопливо глотая безвкусную водичку, сказал Мор.

– То есть вы хотите сказать, – обратилась мисс Картер к Бладуарду, – что следует разделять изображение человека и изображение прочих вещей?

– Это разделение для нас вполне естественно. Но дело в том, что не только к человеку, но и к остальному мы должны подходить с чувством поклонения. Мы должны, изображая ту или иную вещь, пытаться показать именно ее суть, а не трактовать лишь в виде символа наших собственных настроений и желаний. Подлинный художник… подлинный художник – это тот, кто настолько тактичен, что, видя перед собой тот или иной объект, просто показывает этот объект. Но это «просто» для живописи и означает самое главное.

– Я полностью с вами согласна!

Издали донесся звук колокола, напоминающий, что уже пятнадцать минут третьего.

– Но когда перед вами оказывается человек, – продолжил Бладуард, – тогда это не просто объект. Перед вами предстает Бог.

– Билл, у вас после обеда есть урок? – спросил у Мора Эверард. – Извините, что не спросил раньше.

– Нет, – ответил Мор, – на сегодня у меня уроков больше нет.

– Вы подразумеваете, что нам не следует изображать людей? – уточнила мисс Картер.

– Каждому надлежит искать свой собственный путь. Если бы было возможно, ах, если бы было возможно рассматривать голову как материальный объект сферической формы! Но кто же велик настолько, чтобы позволить себе такой взгляд!

– Я не понимаю, зачем пытаться рассматривать голову как материальный объект сферической формы, – заметил Мор. – Голова – это голова, и понять человека можно, заглянув ему в глаза. Ради чего художник обязан все это забыть, не понимаю.

– Укажите мне, кто настолько великодушен, чтобы вместить в себя другого человека? – Отвечая Мору, Бладуард говорил с той же интонацией, что и во все время своего монолога. Он отвечал Мору, но взгляд его был устремлен на мисс Картер. – На материальную вещь мы можем смотреть с почтением, удивляясь возможности ее существования. Но, глядя на человеческое лицо, мы видим не другого человека, а лишь самих себя. А кто мы такие? – Бладуард развел руками, в одной из которых держал чашечку с нетронутым кофе.

– Я согласна со многим из того, что вы сказали, – быстро, как будто испугавшись, что ее перебьют, произнесла мисс Картер. – Наши картины – это оценка самих себя. Я знаю, в какой мере и насколько печально мои картины обнаруживают то, что таится во мне. И все же мне кажется…

– Фактически, – перебил Бладуард, – нам не дано по-настоящему видеть достоинства. Странности и пороки находить куда легче. Но кто в силах преклониться перед лицом другого человека? Истинный мастер портрета должен быть святым, но у святых в этом мире иные задачи. Возможно, иконописцам это было доступно в какой-то мере. Изображения… изображения Господа, как правило, нельзя назвать портретом некой индивидуальности. Изображения Господа, как правило, поражают нас величием замысла, а не каким-то особым выражением лица, не каким-то оригинальным жестом. Там, где Его облик индивидуализирован, как в караваджевском «Христе в Эммаусе», мы испытываем потрясение. Такое же потрясение мы должны испытывать при созерцании изображения всякого человеческого лица.

Эверард с некоторым беспокойством поглядывал на часы. Он хотел что-то сказать, но мисс Картер опередила его:

– То, что вы сейчас сказали, – это все-таки очень абстрактно, мистер Бладуард. Конечно, можно согласиться с мыслью, что благоговение перед человеческим лицом для художника невозможно… в каком-то возвышенном смысле это чувство действительно недостижимо. И все же взгляните на портреты Рембрандта, Гойи, Тинторетто…

Мисс Картер говорила все звонче. Все большее воодушевление охватывало ее. Бладуард пытался ее прервать. Эверард бормотал что-то невнятное.

– К сожалению, мне пора уходить, – сказал Мор так громко, что перекрыл все голоса. Наступило молчание.

Бладуард поставил чашку на стол и встал.

– Благодарю за приятное времяпрепровождение, мистер Эверард, – сказал он. – И с вами, мисс… мисс Картер, тоже очень приятно было познакомиться. Надеюсь, я не уто… утомил вас.

Мисс Картер поднялась. Она все еще была пунцовой от волнения.

– Сердечно вас благодарю, – проговорила она. – Беседа была очень интересной.

Создавалось впечатление, что у Эвви от усталости подкашиваются ноги. Все спустились в холл. Мор заметил на столике маленький сверток. Книги для мисс Картер. Он схватил сверток и поспешил вручить девушке.

– Книги, – сказал он, – которые я вам обещал.

– О, большое спасибо, – произнесла она, едва взглянув в его сторону. Мор мысленно выругал Бладуарда. Гости и хозяин вышли из дома на усыпанную желтой щебенкой площадку. Нестерпимый послеполуденный зной волнами поднимался от земли.

– О, Билл, извинитесь за меня перед вашей женой, – сказал Эвви. – У меня совершенно вылетело из головы, что следует пригласить и ее. Да я и собирался, но память у меня никудышная, вы же знаете. А сейчас, в конце семестра, вообще в голове кавардак. Но вы ей передайте, что я очень и очень извиняюсь.