Тень быка - Майя Войцеховская

Граф обернулся к Маноло и тоже спросил, что это за мальчик.

— Он мой друг, Хуан Гарсия, — Маноло впервые заговорил с тех пор, как вошёл в дом графа. — Вы мне разрешили привести его.

— Вы обо мне не слышали, — сказал Хуан сеньору Кастильо и густо покраснел.

— Но безусловно ещё услышу, — Кастильо улыбнулся, и улыбка осветила его изможденное лицо. Он больше не выглядел суровым и таинственным. — Ты когда-нибудь станешь великим тореро ?

— Если есть на то воля Божья.

Альфонсо Кастильо протянул руку.

— Тогда я желаю тебе Божьей воли.

— Заходите же, — сказал граф, пока Альфонсо Кастильо заезжал в коляске вовнутрь. — Я закрою двери.

За закрытыми дверями в комнате оказалось совсем темно. Граф подошел к окну и потянул за шнур занавесей. Когда те раздвинулись, луч света озарил камин и картину над ним. Маноло раскрыл рот от неожиданности. На картине был мальчик, в точности похожий на него.

— Это твой отец, — сказал граф, — на этой самой ферме, со своим первым быком. Художник по памяти нарисовал, а память у него была великолепная.

— Не восхищайся тем, как близко к быку стоит твой отец, — сказал Кастильо, пододвигая коляску ближе к картине. — Или изяществом, с которым он направляет зверя мулетой. Я хочу, чтоб ты посмотрел на лицо твоего отца. Что ты видишь?

Маноло поднял глаза к лицу мальчика. Теперь он видел, что оно не совсем как его. В нём было что-то большее, чем серьёзность, большее, чем сосредоточенность или страх.

— Я вижу, — медленно произнес он, — лицо мальчика… становящегося мужчиной.

— Совершенно верно, и хорошо сказано! — по голосу Кастильо было видно, что он горд ответом. — В тот самый миг твой отец оставлял детство позади. И он был счастлив, что мог сделать это в двенадцать. Он не просто становился тореро, он принимал на себя ответственность мужчины.

Граф показал на противоположную стену.

— Это голова быка, которого убил в тот день твой отец.

Гигантская голова чёрного быка смотрела свысока на Маноло. У неё были длинные острые рога; открытые глаза стеклянно блестели. «Она слишком большая, — подумал мальчик, — она такая же, как голова Пататеро». Но глаза этого быка были другими, не такими страшными, как глаза отцовского убийцы.

— Его звали Касталон, — сказал граф. — Твоего сегодняшнего быка зовут Касталон Второй. Он столь же великолепен, как и этот. И я полагаю, он заслужил ту же участь. Великой фаэны великого тореро.

Маноло глядел в пол и знал, что граф ждёт ответа, ждёт заверения, что он, Маноло, приложит все усилия, чтобы… Но ничего такого он не скажет.

— Не будете ли вы так любезны оставить нас наедине?

Это сказал Кастильо. Маноло не поднимал головы и не видел, как граф вышел. Но вот когда Альфонсо Кастильо заговорил, голову он поднял.

— Не должно быть другой участи храброго зверя, кроме благородной смерти после благородного поединка. Но с человеческой судьбой не так. Человек не похож на сражающегося быка. Жизнь человека должна быть не только борьбой, но и отданием себя, и любовью. Человеческая жизнь — это многое. Прежде чем станешь мужчиной, ты можешь выбирать из множества вещей: поступить правильно или неправильно; сделать, как хочешь ты или как хотят окружающие; быть верным себе или нет.

Впервые с тех пор, как проснулся, Маноло почувствовал реальность того, что слышал и видел. Нет, страх не оставил его, он всё ещё сидел внутри, но разум его работал. Он повторил про себя последние слова Кастильо. Мама сказала почти то же самое, когда говорила об отце.

— Никто, кроме твоего отца, не узнал, почему я на самом деле сижу здесь, в этом кресле, а не стою рядом с тобой, — голос Альфонсо Кастильо смягчился и больше не казался хриплым. — Около десяти лет назад тореро, утверждавший, что я разрушил его карьеру своими отзывами, вызвал меня сразиться с быком. Я мог бы отделаться от него шуткой. Сперва я так и сделал; а потом засомневался, был мой отказ от вызова проявлением ума или же трусости. Я был на пути к скотоводческой ферме, где хотел найти ответ, когда моя машина слетела с дороги. Наверное, авария случилась из-за того, что я боялся грядущей встречи с быком. Размышляя о том, чтобы встать лицом к лицу со зверем, я открыл для себя, как силён бывает страх. Когда я писал о матадорах, то понимал — они боятся попасть на рога, боятся смерти, но думал, что люди они смелые, поскольку могут подчинить себе страх, изгнать его прочь из разума и свободными делать своё дело. В тот день, из-за аварии, я не смог узнать, способен ли я на такое. Но с тех пор я встретил другие страхи, в самых разных ситуациях. С тех пор я выяснил, что нельзя путать мужество и храбрость с бесстрашием. Настоящая храбрость, истинное мужество — в том, чтоб действовать вопреки страху, зная страх.

Пока Альфонсо Кастильо говорил, он смотрел на портрет Хуана Оливара. Сейчас он повернулся к Маноло.

— Но я не собирался говорить о себе. Я хотел дать тебе совет. Взрослые вечно их дают, профессиональный риск такой. Не позволяй на себя давить. Если ты честен с собой, то сам на себя надавишь. Но только если это будет для тебя по-настоящему важно. Я хорошо знал твоего отца, возможно, лучше всех, кого он называл друзьями. Будь он жив, я уверен, тебя бы здесь сейчас не было. Он бы понял, что ты не слепок с него, и ты бы тоже об этом знал. Не думаю я, что ты хочешь быть матадором. Я не считаю, что ты такой же, как твой отец. Будь собой, и если ещё не знаешь, кто ты, жди, пока не узнаешь. Не позволяй никому принимать решения за тебя.

— Мальчик, с которым вы познакомились, Хуан Гарсия, — вот он бы всё сделал, чтобы стать тореро.

— Я прочел это на его лице.

Кастильо ждал, чтобы Маноло ещё что-то сказал, но теперь в этом не было нужды. Ему показалось, что неожиданно исчезла тяжесть, которую он так долго нёс, пока она придавливала его к земле. И ещё он знал, что люди, пришедшие увидеть его, одетые в охотничьи костюмы, будут сегодня на охоте. Но дичь достанется не им, а ему, Маноло Оливару.

— Спасибо, — благодарно выдохнул Маноло, — спасибо вам, сеньор Кастильо, что помогли мне принять решение.

— Каким бы оно ни было, я чувствую, что оно верное, — ответил Альфонсо Кастильо, сжимая руку Маноло. — Помни, — добавил он, — в конце концов всё происходит между тобой и Богом.

Прежде чем покинуть комнату, Маноло поднял глаза на портрет своего отца и подумал, что, может быть, сегодня он тоже станет мужчиной.

Они шли через мощёный двор к загородке, окружавшей бычью арену. Лёгкий ветерок шевелил листья старых клёнов, окружавших двор и выстроившихся вдоль дороги в город. Странно, думал Маноло, насколько ярче кажется небо, насколько теплее — лучи солнца на спине. Страх, хоть он и был там же, где раньше, больше не сковывал его.

Эмилио Хуарес и Маноло шли бок о бок по песку и вместе проскользнули за бурладеро.

— Славный зверь, — сказал Эмилио Хуарес.

Маноло посмотрел на тройной ряд ярусов, заполненных людьми в охотничьих костюмах. Граф и Альфонсо Кастильо сидели в первом ряду, в центре. Хуана, тоже в первом ряду, со всех сторон окружали шестеро мужчин, и лица их были напряжены в волнующем ожидании. Сбоку, отделённый от других несколькими пустыми местами, сидел старый доктор. Лицо его, в отличие от других, выглядело усталым.

Не было никакого сигнала, просто загремела цепь, и Маноло увидел распахнувшиеся ворота и зияющую черноту за ними. Он выскользнул наружу, крепко держа плащ, и ноги, уже больше не цепенеющие, понесли его к центру арены.

— !Ehe, toro!

Зверь пулей вылетел из темноты, сияя на солнце чёрной кожей, и копыта его гремели гораздо громче, чем стучало сердце Маноло. Он проделал веронику и знал, что сделал её правильно, еще до того, как зазвенело «оле!» Он был очень близко, и плащ медленно и чисто прошёл как раз перед бычьей головой. «Рога-то у него есть?» — подумал он в ту секунду, когда бык разворачивался и нацеливался вновь. В следующее мгновение он их увидел, увидел, как они, длинные, гладкие и серые, почти прикоснулись к пурпуру плаща, и не знал, кричат люди одобрительно или нет. Но на третьей веронике он вновь услышал их, пока стоял, опустив руки, а бычий профиль находился прямо перед его глазами, и очень близко. Ещё трижды, каждый раз ощущая красоту того, что он делал, Маноло дал быку слегка задеть себя, вслушиваясь в бычье дыхание, вырывающееся из широких ноздрей, чувствуя, как копыта колеблют землю под ними обоими. А потом, с ласковой нежностью, он дал плащу взмыть и спланировать вниз позади него в полуверонике, от которой зверь застыл за его спиной.

Люди были на ногах, хлопали и кричали, в то время как он смотрел на них. Их лица расплывались, и он не понимал, есть ли слезы у него в глазах. Он отошёл от отдыхающего быка, решив сделать несколько фасонных выпадов, которые всегда так хорошо удавались ему. Он проделал пять чикуэлин, а потом шесть реболер, и народ кричал от восторга. Теперь и он кричал, любя легкость, с которой повиновалось ему тело, любя зверя, так легко подчинявшегося соблазну движений плаща. А когда он закончил, и бык замер на песке после новой точной и безукоризненной полувероники, он гордо прошёл к бурладеро за своей мулетой под аплодисменты и крик, держа голову очень высоко, а спину — очень прямо.